Сны

Свеча

Я бежала по коридору со всех ног. Встречавшиеся на пути люди шарахались в стороны, а двери, возникавшие в конце очередного поворота, чудесным образом распахивались передо мной сами собой.

Я миновала терапевтическое отделение, проскочила мимо неработающего лифта, взлетела по лестнице на третий этаж. И с удвоенной скоростью помчалась вперед – к операционному залу №4.

У стены на узких старых стульях сидели бледные женщины в голубых одноразовых халатах. Глаза их были опухшими от слез.

Родственники?.. Кто их сюда впустил?!

– Вита Кандиль! Смотрите, Вита Кандиль!

– Слава Богу, – выдохнула мне в след одна из женщин. – Теперь все будет хорошо.

Я влетела в предоперационную, по пути стаскивая с себя одежду. Марта уже ждала меня там. Помогла выпрыгнуть из толстого вязаного платья и шерстяных колготок, натянуть привычный светло-зеленый костюм, переобуться, обработать руки.

– Как там дела? – спросила я, кивнув в сторону широкой пластиковой двери.

– Плохо, – буркнула Марта. – Стал бы Торстен выдергивать тебя из постели в такое время, если б все было нормально? Операцию они начали сами, побоялись, что ты не успеешь добраться вовремя.

Я дождалась, когда она наденет на меня маску, и вошла в зал.

Коллеги уже суетились возле хирургического стола. Торстен тихо матерился, Агата молча подавала ему инструменты.

А рядом с ними стоял он. Высокий, темноволосый, в привычной синей рубашке и черных отутюженных брюках.

– С дороги, – прошипела я, грубо задев его плечом.

Плечо, как обычно, прошло сквозь мужчину, не причинив ему никаких неудобств. Затылком я почувствовала его кривую усмешку.

– Наконец-то, – выдохнула Агата, увидев меня.

Я быстро окинула взглядом человека, лежавшего на столе. Пожилой мужчина – лет семидесяти, не меньше. Худой, бледный, изможденный. Болячек у него явно немало.

– Смотри, Вита, все, как я и говорил, – затараторил между тем Торстен. – Прободная язва – четыре штуки. Желудок, как решето. Этому деду сегодня делали ФГДС, так он все вокруг кровью заблевал.

– Я тебя поняла, – прервала его. – Давайте работать.

Медсестра протянула мне скальпель.

Держись, дедуля, ты еще поживешь. А этот ухмыляющийся ублюдок останется сегодня без добычи.

Спустя полтора часа я бросила в бикс иглу, вытерла локтем вспотевший лоб.

– Теперь главное, чтобы дедушка смог очнуться после всего того, что мы с ним сделали, – сказала Агата, провожая взглядом санитаров, покативших пациента на выход.

– Очнется, не переживай, – улыбнулась я. – В реанимации задержится дней на десять, потом месяц реабилитации – и будет, как новенький.

– У меня, как и всегда, нет причин тебе не доверять, – улыбнулась она в ответ. – Знаешь, Торстен бы в одиночку с таким желудком не справился. Ты сама видела, в каком он был состоянии. И желудку, и Торстену очень повезло, что в нашей больнице есть ты.

Я махнула рукой. Не рассказывать же ей, что все мои старания направлены на то, чтобы прогнать восвояси хитрого темноволосого придурка, которого кроме меня и не видит-то никто. Сейчас отутюженный гад ушел, а значит, можно вздохнуть спокойно. Этой ночью в больнице никто не умрет.

Я вышла из операционной, передала Марте перчатки, шапочку и маску. Мои руки при этом мелко дрожали, а глаза вдруг стали сухими, будто кто-то насыпал в них песка.

Похоже, сегодня я снова буду спать в ординаторской: ехать домой совершенно нет сил.

Вышла в коридор и неторопливо потопала к уже привычному месту ночевки.

На кушетке мирно посапывал Торстен, поэтому я улеглась на диван и со спокойной совестью смежила веки.

***

Вы когда-нибудь пробовали сражаться со смертью? Отражать ее удары, распутывать мерзкие интриги, прогонять прочь?

Я занимаюсь этим каждый день. Я – хирург. А еще реаниматолог и анестезиолог. К своим сорока семи годам освоила и отработала немыслимое количество способов спасения человеческой жизни. К слову сказать, очень действенных: за двадцать лет практики на моем столе не умер ни один пациент.

Коллеги шутят: имя Виты Кандиль – это синоним удачи, поэтому именно ей достаются самые сложные и опасные операции.

Я в ответ только качаю головой. Если для этих шутников медицина – профессия, то для меня – булава, при помощи которой я держу на расстоянии от беспомощных людей суровую безжалостную сущность, потому как прекрасно знаю, что произойдет, если этот милый симпатичный мужчина подойдет к ним слишком близко.

Несколько лет назад журналист местной газеты изъявил желание написать о «феномене Кандиль» большой материал и долго расспрашивал о том, в чем состоит секрет моего профессионального успеха.

– В полной самоотдаче, – сказала я ему тогда. – Хирургии посвящена вся моя жизнь. Без остатка.

– Без остатка? – удивился журналист. – Как же на это смотрит ваша семья?

– Надеюсь, что с радостью, – усмехнулась в ответ. – Мои родные умерли. Давно, задолго до того, как я надела белый халат. Говорят, на небесах понимают истинные причины наших поступков. Хочется верить, что семья мной гордится.

Корреспондент тогда понятливо кивнул и перевел разговор на другую тему. После его ухода я долго сидела в кресле, смотрела в окно и думала о том, как неожиданные, порой страшные события, меняют наши желания и стремления.

Будучи ребенком, я всерьез думала, что стану воспитателем в детском саду. Буду играть с малышами в куклы и машинки, учить их рисовать и складывать бумажных лягушек. В пятнадцать лет начала готовиться к поступлению в педагогический колледж – штудировала книги по психологии и воспитанию детей, играла с младшим братом и его друзьями, помогала соседке ухаживать за ее новорожденной дочерью. Собственно, благодаря этой самой соседке, я и осталась жива.

Однажды вечером, когда я находилась у нее в гостях, в доме моих родителей случился пожар. Спасатели потом говорили, что причиной возгорания стало неправильное обращение с электроприбором. Вроде бы мои домочадцы что-то намудрили со старым обогревателем. Так это было или нет, а только наш деревянный дом вспыхнул, как свечка. Мама и отец попытались потушить пламя сами и поплатились за это. К тому времени, как я, расталкивая соседей, протиснулась к нашему крыльцу, они были мертвы.

Кроме них в пожаре погибли мои брат и сестра – отравились угарным газом. Судя по всему, наш пятилетний Эрик испугался огня и спрятался в одной из комнат, а Алиса кинулась его искать. Выбраться из горящего дома они уже не смогли.

Мне потом много ночей подряд снился один и тот же сон.

…Высокая деревянная постройка полыхает, как гигантский костер, вокруг шумят люди, воет сирена, а в воздухе невыносимо воняет гарью. Высокие мужчины в защитных костюмах одно за другим выносят на улицу обгоревшие головешки-тела.

Я стою в толпе испуганных зевак и в тупом оцепенении смотрю на происходящее вокруг.

Вдруг мое сердце замирает: один из пожарных выбегает на улицу, держа на руках Эрика. Малыш серый от копоти, однако выглядит гораздо лучше других: кажется, что он просто в обмороке.

– Этот жив! – кричит спасатель.

К брату тут же кидаются медики. Эрика бережно кладут на носилки, однако высокий пожилой доктор качает головой, достает какие-то странные инструменты, и начинает хлопотать над ним прямо у машины скорой помощи.

И вдруг рядом с ними появляется высокий мужчина в черных брюках и синей рубашке.

Я растерянно хлопаю глазами. Кто он такой? И откуда здесь взялся, такой строгий и аккуратный?

Не обращая внимания на врачей, мужчина подходит к носилкам, протягивает руку. И тут происходит то, от чего волосы на моем затылке начинают шевелиться от ужаса. Эрик приподнимается на локтях, потом садится и тянет незнакомцу свою ладошку в ответ.

Медики продолжают суетиться над маленьким серым телом, а сам ребенок, белый, полупрозрачный, определенно собирается встать и уйти вместе с этим странным человеком.

Моя спина покрывается холодным потом. С пугающей ясностью я понимаю: если это произойдет, усилия врачей окажутся напрасными.

– Стой! – кричу мужчине, бросаясь к нему со всех ног. – Не трогай его!

Незнакомец поворачивает ко мне голову, удивленно приподнимает бровь.

– Эрик, остановись! Не давай ему руки! Не ходи с ним!

Но малыш почему-то меня не слышит. Он вкладывает свои тоненькие пальчики в протянутую ладонь. Мужчина легко выдергивает его из тела, и они оба растворяются в воздухе…

В тот вечер вместе с братом умерло мое желание идти в педагогику.

Спустя пару дней, глядя, как деревянные ящики с телами самых близких и родных мне людей, засыпают землей, я решила, что стану врачом. Умным, грамотным, самым лучшим. Таким, который поможет сохранить жизнь каждому, у кого она будет висеть на волоске, и сумеет прогнать жуткую сущность, зачем-то принимающую облик обычного человека.

Благодаря доброй соседке, взявшей надо мной опеку и избавившей тем самым от угрозы отправиться в детский дом, я смогла спокойно окончить школу и поступить в медуниверситет.

К слову сказать, ординатуру я проходила, имея в наличии красный диплом. Выпускники лечебных факультетов знают, что такое учеба в медицинском вузе, а потому поймут, как никто другой: к своей цели я шла твердо и уверенно.

Видя энтузиазм и увлеченность, преподаватели-доктора предлагали мне ассистировать им во время операций чаще, чем другим студентам, а затем выдали неплохие рекомендации для того, чтобы я без проблем устроилась на хорошую работу.

Хирургическая практика быстро показала мне, что болезни и смерть – очень сильные, умные противники. Знаний, полученных во время учебы, для успешной борьбы с ними катастрофически мало, а время – скорее враг, нежели друг, ибо работает чаще всего против тебя. Поэтому поговорка «Век живи – век учись» сразу стала еще одним девизом моей жизни. Исследовательские статьи, лекции прославленных докторов, дополнительные профессиональные курсы, сотни пациентов, десятки операций в неделю и твердая решимость не уступать безносому монстру ни одной человеческой жизни помогли мне стать тем, кто я есть сейчас.

Много лет назад, стоя над могилами своих родных, я пообещала себе, что в моем присутствии больше не умрет ни один человек. И уже много лет держу свое слово.

Впрочем, надо быть честной. У «феномена Кандиль» есть особенный секрет, о котором знаем только я и темноволосый мужчина в синей рубашке и черных брюках…

***

«Доктор Кандиль, немедленно пройдите в третью реанимацию! Вита Кандиль, вас ожидают в третьей реанимации!»

Чашка с недопитым кофе звонко опустилась на деревянную столешницу. Я вскочила из-за стола и рысью, переходящей в галоп, бросилась из больничного кафетерия к лифту.

Помнится, пару лет назад, после моей победы в профсоюзных соревнованиях по легкой атлетике, коллеги из других больниц с завистью интересовались, каким образом я научилась так быстро бегать. Мой ответ, что благодарить за это нужно длинные коридоры нашего медцентра, их почему-то не удовлетворил.

Между тем в моих словах не было ни капли лукавства. Когда каждая секунда промедления может оказаться фатальной, волей-неволей приходится развивать скорость, близкую к скорости ветра.

Причина, по которой меня по громкой связи вызвали в реанимацию, была понятна и работникам, и пациентам больницы. Там уже восьмой день находился Алекс Вокк – десятилетний парень, поступивший к нам с тяжелейшей пневмонией. Все это время он провел на аппарате ИВЛ и в искусственной коме.

На пороге реанимации меня встретила Мирра – медсестра этого отделения.

– Его жизненные показатели стремительно падают, – сказала она. – Одно легкое лопнуло. Доктор Лестер говорит, что наши препараты не помогут, а лишь продлят агонию. Надежда только на твою удачу, Вита.

Я поспешно вошла в комнату – и сразу же увидела его.

Посланник смерти стоял у кровати, на которой лежал худенький светловолосый мальчик, но выполнять свою страшную работу не спешил. Он просто смотрел, как Лестер вводит ребенку инъекцию за инъекцией и чего-то ждал.

Мне почему-то показалось, что он ждет меня.

За годы своей работы я научилась четко определять, насколько тяжелым является состояние пациента по расстоянию, на котором мужчина в синей рубашке находится от него. Конкретно сейчас все было очень плохо.

Я подошла к кровати. Лестер кивнул на приборы – кислород нагнетался в легкие мальчика под самым высоким давлением, но его уровень в крови все равно быстро снижался.

Реаниматолог молча уступил мне свое место и отошел в сторону. Я продолжила его дело, понимая, что толку по-прежнему не будет. Ребенок вот-вот умрет.

Стиснула зубы, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Почему-то пришло в голову, что, если бы Эрик дожил до десяти лет, он мог быть похож на этого славного паренька.

Невольно для самой себя я посмотрела на посланника смерти. Тот глядел на меня внимательным выжидающим взглядом, будто хотел сказать: «Ты знаешь, что нужно делать».

Глубоко вздохнула, сосредоточилась. Потом зажмурилась и перешла на другое, особенное зрение. Во всполохах разноцветного пламени, которым в тот же миг засияло тело Алекса Вокка, я отыскала длинную толстую свечу. Ее узкий фитилек был черен, как смоль, и от него исходила едва заметная струйка дыма. В моей ладони тоже появилась свеча – другая, короткая, горящая ярким высоким пламенем.

Я осторожно поднесла ее к погасшей свече мальчика и окунула черный фитиль в желтоватый теплый огонь. В груди больно кольнуло, зато приборы тут же радостно запищали – уровень кислорода в крови Алекса стал расти. Я рвано выдохнула, обернулась и встретилась с круглыми, как монеты, глазами Лестера.

– Ты – ведьма, – с искренним восторгом в голосе выдохнул он.

Я криво улыбнулась, понимая, что очередная передача огня не пройдет для меня даром. Завтра мне будет плохо. Очень плохо.

Ну и ладно. Ребенок будет жить, а значит, оно того стоило. Как и всегда.

Будучи человеком, постоянно имеющим дело со смертью, я, конечно же, пыталась узнать о ней как можно больше. Я прочла кучу философских и эзотерических трудов, посвященных этой теме, неоднократно беседовала со священнослужителями и шарлатанами, именующими себя экстрасенсами. Все они – и люди, и книги – говорили о том, что смерть – это другая форма жизни. Что бояться ее глупо, так как она неизбежна, а встречать ее надо с радостью, ведь избавившись от бренного тела, человек избавляется от боли и обретает смысл всего мироустройства.

Не знаю, как другим, а лично мне эти доводы казались неубедительными. Высшее благо – это жизнь, и ее нужно сохранить любой ценой.

***

Мое следующее утро началось отвратительно. Едва я открыла глаза, как выяснилось, что горло охвачено огнем, нос заложен, голова едва не раскалывается от боли, а кости ломит, как после дня, проведенного за полевыми работами.

Усилием воли я заставила себя встать с постели и доползти до кухни, чтобы проглотить таблетку обезболивающего и капсулу какого-то противовирусного препарата. После этого вернулась в спальню, рухнула на скомканное одеяло и провалилась в глубокий болезненный сон.

В следующий раз я очнулась через несколько часов – от ощущения, что кто-то протирает мягкой влажной тканью мой пылающий лоб.

Открыла глаза и охнула – на краешке кровати сидел мой темноволосый знакомый.

– Что, уже пора? – прохрипела я, отмечая, что за годы нашего «знакомства» так близко вижу его впервые.

– Еще нет, – усмехнулся мужчина – тоже впервые в моей жизни. – Сегодня я просто пришел тебя навестить. Выпей-ка лучше эту дрянь. На вкус она – жуткая мерзость, зато хорошо помогает от гриппа и ОРВИ.

Он поднес к моим губам стакан, и я послушно сделала из него несколько глотков. В самом деле – почему бы и нет? Вряд ли этот человек желает меня отравить. Если б он хотел моей смерти, наверняка действовал иначе.

Я протерла глаза и внимательно посмотрела на своего гостя.

Он выглядел таким… обычным. Вместо синей рубашки и черных брюк на нем был надет коричневый свитер и темно-серые джинсы.

Хм. Неужели у меня начались галлюцинации?

– Как ты себя чувствуешь? – спросил мужчина.

– Лучше, – призналась я, с удивлением отмечая, что это действительно так.

– Тогда вставай и иди в кухню. Я сварил для тебя куриный бульон.

– Почему бульон?

– Потому что сейчас это единственное, что ты можешь проглотить.

Я встала и, чуть пошатываясь, побрела к обеденному столу. Там меня действительно ждала чашка с теплой ароматной жижей. Пока я ее пила, посланник смерти с невозмутимым видом заварил себе чаю и устроился напротив меня.

– Зачем ты пришел? – спросила я у него.

Он пожал плечами.

– Принес тебе лекарства.

– Почему?

– Потому что кроме меня это сделать некому.

Странное заявление. Но резонное. Ни родственников, ни близких друзей у меня нет.

– Как ты попал в мою квартиру?

– Элементарно, – он сделал глоток чая. – У тебя очень простой и хлипкий замок.

Понятно.

– Могу я узнать твое имя?

– У меня нет имени.

– Совсем?

– Совсем. Оно мне не нужно.

– Как же тогда к тебе обращаться?

Мужчина пожал плечами.

– Как хочешь. Если тебе непременно нужно меня называть, можешь придумать имя сама.

Я улыбнулась и покачала головой.

Забавно. Конкретно сейчас этот мужчина не вызывал ни капли неприязни.

– Я не знала, что ангелы смерти могут принимать человеческий облик.

– Ты всегда видела меня в человеческом облике.

– Почему я вообще тебя вижу?

– Откуда мне знать? Я и сам этому удивляюсь.

Несколько минут мы молчали. Он пил чай, я с интересом рассматривала его лицо.

– Ты нарочно вчера мешкал, да? – спросила у него, наконец. – Ты ведь мог забрать мальчика до того, как я пришла в реанимацию.

– Не мог, – покачал головой мужчина. – Он еще был жив.

– Признайся, ты не хотел, чтобы он умирал. Ты хотел, чтобы я заново зажгла его свечу.

– Ошибаешься. Я просто знал – все будет именно так. Ты очень расточительна, Вита. Отдаешь свой огонь налево-направо.

– Я отдаю его тем, кто в этом нуждается, – оскорбилась в ответ. – Благодаря моему огню многие люди получили шанс прожить долгую хорошую жизнь.

– Ты правда в это веришь? – он насмешливо поднял бровь. – Боюсь, твои пациенты распорядились этим шансом не так, как хотелось бы их чудесному доктору.

– Не важно, – отмахнулась я. – Они живы и вольны распоряжаться собой, как хотят.

– Знаешь, Вита, ты сумасшедшая, – серьезно сказал мой гость. – Я не шучу. Твое желание победить смерть переросло в манию, которая отравила твою собственную жизнь. Отвлекись на пару минут от своей великой миссии и оглянись вокруг. Ты – одинокая усталая женщина, которая обитает в крошечной однокомнатной квартире со старой облезлой мебелью и вытертыми древними паласами. Что у тебя есть, кроме работы? Ничего и никого. Нет ни мужа, ни детей, ни друзей. Даже кошки нет. И комнатных цветов тоже. Впрочем, последнее даже хорошо. Кошку нужно кормить, а цветы – поливать. Учитывая, что ты днюешь и ночуешь в больнице, они бы погибли в твоей конуре от голода. Спасая других, ты умудряешься разрушать саму себя. Сначала отказалась от личной жизни, потом от интересов и увлечений, затем начала раздавать свой жизненный огонь… Знаешь, что во всем этом самое печальное? Ты сражаешься с воображаемым врагом, Вита.

– С воображаемым?! – воскликнула я. – Беспомощные люди, задыхающиеся от боли, корчащиеся в судорогах, истекающие кровью – плод моего воображения?! Люди, которые могли бы принести много пользы и радости своей семье, своему городу, своей стране, но вынуждены отправляться в холодную сырую яму – моя фантазия?!

– Да, – жестко отрезал мужчина. – Проблема в том, что ты никак не можешь понять – смерти нет. Скажи, Вита, что ты сделаешь, если платье, которое носишь каждый день, придет в негодность? Если на нем начнут появляться дыры, а потом оно и вовсе расползется на отдельные нити? Смею предположить, что выбросишь его на помойку, а сама нарядишься в другое.

– Тело – не одежда, – тихо возразила я.

Он покачал головой.

– Одежда. Именно одежда. Согласен, с любимым платьем расставаться очень жаль. Однако рано или поздно его придется снять. С человеческим телом – то же самое. Избавляясь от него, человек не растворяется в небытие, а отправляется за новым нарядом – переходит на другой, более сложный уровень нашего мира. Ты должна понять, чинить прохудившиеся вещи – похвально, но если они целиком состоят из заплат, в этом нет ничего хорошего. Когда организм серьезно поврежден или же его ресурс исчерпан, несколько дополнительных лет жизни, навязанных извне, не принесут ничего, кроме страданий. Иногда, чтобы помочь человеку, нужно позволить ему уйти. Как бы больно и горько не было тебе самому.

Он встал со своего места. Обогнув стол, опустился передо мной на колени и осторожно вытер слезы, которыми было залито мое лицо.

– Ты можешь ненавидеть лично меня, – тихо сказал мужчина. – Если тебе нужен враг, чтобы вести с ним борьбу, я согласен быть им и впредь. Но я очень прошу: перестань сражаться с мироустройством. Смерть – не беда и не благо. Она – часть естественного круга жизни.

– Скажи, – медленно произнесла я, – тот мальчик, чью свечу я зажгла вчера, станет страдать по моей вине?

– Нет, – улыбнулся гость. – Думаю, он быстро пойдет на поправку, и моя следующая с ним встреча произойдет спустя много лет. Между тем, Вита, зажигая чужие свечи, тебе стоит бережнее относиться к своей собственной. Посмотри, какой она стала маленькой! Если будешь продолжать в том же духе, совсем скоро я приду к тебе не как гость, а как проводник.

– Ты проводник?

– Конечно. Кто же еще? Не думаешь же ты, что я прихожу к людям, чтобы их убить? Моя обязанность – провожать их к следующей черте жизни и следить, чтобы они не заблудились по дороге.

О!..

– Много же у тебя работы!

– Хватает. Но я делаю ее не в одиночку. Проводников много.

– Правда? Тогда почему я всегда вижу только тебя?

Он улыбнулся и пожал плечами.

***

Рисунок на линолиуме больничного коридора превратился в калейдоскоп из разноцветных точек. За окном снова темно, и я снова бегу в операционный зал.

Торстен опять выдернул меня из постели в двенадцатом часу ночи – из женского отделения поступила тяжелая больная. Пациентке собирались делать операцию по удалению миомы, однако поздно вечером у нее вдруг заболел правый бок, поднялась температура…

– У нее лопнул аппендикс, Вита, причем, явно не сегодня, – взволнованно объяснял в телефонную трубку Торстен, пока я, превозмогая головную боль, натягивала на себя платье и колготки. – Кроме того, у женщины сахарный диабет и серьезные проблемы с сердцем. Ее уже готовят к операции. Пожалуйста, приезжай скорее.

Я влетаю в предоперационную, и Марта снова помогает мне переодеться и обработать руки.

– У нее четверо детей, Вита, – говорит при этом медсестра. – Двое из них – приемные, взятые под опеку. Если она умрет, малышей придется снова отправить в детский дом.

Бегу в зал и на мгновение застываю на пороге. Ангел смерти стоит у самого стола и, кажется, вот-вот протянет пациентке руку. Рядом с ним работают Торстен, Лестер и Агата. Лестер стоит с дефибриллятором. Подхожу ближе и понимаю – спасать тут некого.

– У нее внутреннее кровотечение, и только что была остановка сердца, – говорит мне Агата.

Беру инструменты и приступаю к работе вместе с остальными. Ангел смотрит на наши усилия грустным внимательным взглядом.

Перехожу на другое зрение – и мои плечи опускаются вниз. Свеча многодетной матери представляет собой оплавленный огарок, зажигать который не имеет смысла. Даже если я поделюсь с ней своим пламенем, пациентка проживет не больше пары-тройки месяцев.

В памяти всплывает разговор, состоявшийся две недели назад за моим обеденным столом.

Ну и как мне ее отпустить?! Эта женщина еще молода – лет тридцать пять, не больше! И у нее четверо детей. Наверняка они очень любят друг друга. Сможет ли их отец (если он есть) подарить им столько же внимания и заботы, сколько они могли бы получить от матери?..

Другое дело я. У меня никого нет. И во мне, по сути, никто особо не нуждается – на свете много других докторов, не менее грамотных и опытных, чем я. Однако у меня есть свеча – небольшая, но крепкая. Лет на десять-пятнадцать относительно здоровой жизни ее хватит.

Поворачиваюсь к своему недавнему гостю. Он смотрит прямо и очень спокойно.

В голове тут же проносится мысль: «А ведь он пришел вовсе не за ней – безнадежно больной женщиной. Ему нужен кто-то другой».

Что ж, значит, я все понимаю правильно.

– Агата, – говорю медсестре, – вызови в операционную санитаров. Вам сейчас понадобится их помощь.