Ковен тысячи костей

– Ничего страшного, – ответил Коул спокойно. – Главное, что ты цела.

Невысказанное слово «почти» повисло в воздухе. Взгляд его очертил линию моей челюсти и невольно задержался на уголке рта, где еще ночью виднелась глубокая трещина. Он будто сумел разглядеть ее сквозь пелену регенерации. А может, просто Диего рассказал, в каком состоянии нашел меня в темнице? В любом случае ненависть к Дарию, как и ко всему Ордену, из Коула было уже не вытравить.

Оттого мне и было так сложно сказать это:

– Тот охотник, с которым ты дрался… Это он забрал у меня зеркальце. Он не убил меня на месте лишь потому, что увидел его. Потому что… узнал.

– К чему ты клонишь?

– Охотник назвал тебя Гидеоном, – напомнила я, и Коул отвернулся, массируя пальцами нахмуренный лоб. – Он перепутал тебя с ним. Возможно, они знакомы. Или охотник знает, что Гидеон старше, и просто не ожидал, что ты тоже успел так вырасти. Коул, я думаю, этот охотник ваш…

– Нет.

Коул никогда не был глупцом. В отличие от меня, он всегда и все продумывал наперед и уж точно мог сложить два и два. Отчего-то я не сомневалась, что уже по пути из Ордена в Шривпорт, сжимая побелевшими пальцами руль, Коул переваривал эту мысль. Чтобы смириться с ней, ему потребуются недели… А может, и годы.

Человек, пытающий женщин. Человек, с чьей подачи подобное содеяли и с твоей любовью. Я на собственном опыте знала, как это горько – делить свое семейное древо с монстром. Когда зверства творит один, они расходятся, как круги по воде, и омывают тебя, как бы далеко ты ни стоял.

– У нас с Гидеоном не осталось живых родственников. Только мы двое, – отчеканил Коул бескомпромиссно. – Единственной, кто смог принять нас после гибели родителей, была наша бабушка. Она сказала, мы – это все, что осталось от рода Гастингсов. То, о чем ты говоришь, невозможно, Одри. Охотник мог знать моего брата, но он не часть семьи. Поверь мне.

И что на это ответишь? Коулу точно виднее. По крайней мере, настаивать было бы слишком жестоко. Я смяла пальцами водолазку и, застегнув бюстгальтер, быстро надела ее обратно.

– Есть кое-что поважнее моей родословной, – хмыкнул он, слезая с постели. Когда я уже с содроганием подумала, что он тянется к двери, чтобы уйти, Коул открыл прикроватную тумбу, вернул туда банку с мазью и вытащил книжку в потрепанном переплете из коричневой кожи. – Я нашел это в Ордене, пока искал тебя. Там была спальня… Весьма обжитая, с целым архивом всяких писем и чертежей. Вот, почитай.

Он бросил дневник передо мной на постель, и я увидела отражение собственного лица в пасти золотого льва – металлической бляшки, под которой таким же золотым тиснением значились инициалы: «Д» и «Г».

Изучив пальцами швы на обложке, я перетащила дневник к себе на колени и послушно прошерстила его. Желтый сухой пергамент. Мужской почерк с резким наклоном. Кто-то вел этот дневник годами, аккуратно и систематически. Иногда между буквами почти не оставалось свободного пространства – что ни день, то новая запись. Неудивительно, что в тканевый корешок затесался грубый клей: кто-то дошил в дневник лишние страницы, чтобы он не кончался.

– Пятнадцатая страница, – подсказал Коул, беспокойно расхаживая по комнате взад-вперед. – Переверни. Там закладка.

Мне уже доводилось держать в руках охотничьи дневники прежде – такой же дневник вел и Дэниэль Гастингс, отец Коула, только живописных описаний там не было в таком избытке. С трудом отведя глаза от целого абзаца, посвященного четвертованию ведьм Канзаса, я посмотрела на указанную страницу и вдруг забыла, как дышать.

– У нас проблемы, Одри, – шепнул Коул, усаживаясь на подушки рядом.

Тело охватил болезненный жар, такой сильный, что того и гляди со страниц дневника потекут чернила. То, что было написано в дневнике, тоже стоило бы немедленно предать огню.

– Царица Девяти Начал, – начала я едва слышно. – Пустота и Цветок Жизни, что распускается только в пасмурные дни. Всегда женщина, но никогда мужчина. Первый лепесток был божественным – пресноводный Потоп, из которого родилась дочь океана Намму, что породила небо Ану и землю Ки, которые породили владыку Энлиля, людей и всех богов. Второй лепесток был сияющим – Звездопад, что породил ворожей, демонов имина-би, себитту, галла и удугу, а также четыре стороны света. Третий лепесток был железным – Затмение, что дало ворожеям восемь сокровищ Тиамат, а людям Копья и Мечи. Четвертый лепесток был невинным – Солнцестояние, что прогрело землю ворожей, но пролило кровь людей, дабы выпустить Черную Скверну. Пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый лепестки мне не видны. Они опадут, только если мы сбережем Цветок от изуверов в период его цветения, когда он уязвим больше всего. Если в момент опадания лепестков срезать Цветок, он сгинет, а вместе с ним и все привнесенное им, кроме Первых Начал. Ибо Другие Начала – реки Хаоса, а Хаос существует, пока могут опадать лепестки.

Я закончила, и во рту у меня пересохло. Страница закончилась. На одной ее стороне – древний шумерский, буквы которого больше напоминали живопись, представляя собой геометрические фигуры. На другой – перевод, старательный и, без сомнений, максимально передающий суть пророчества.

Нет, то было даже не пророчество… Напутствие? Чья-то летопись?

Сглотнув ужас, я посмотрела на Коула.

– Полагаю, Орден ищет Эхоидун, – озвучил он мои мысли. – Вот почему они похитили Зои. Вот почему так интересовались Шамплейн. Здесь написано, что если успеть убить новую реинкарнацию Эхоидун, то умрет вся магия на Земле…

– Но это бред! – воскликнула я, захлопывая дневник и отбрасывая его под подушку, будто это он был виновником всех наших бед. – Коул, вспомни, что я говорила тебе раньше. Магия вечна! Она регенерирует, восполняет саму себя, как стихия. Эхоидун – это чистое воплощение магии, но не ее источник. Охотники заблуждаются… Ее смерть ничего не изменит!

– Даже если ты и права, это их не остановит. – Коул вздохнул, растирая покрасневшие глаза. Долгое отсутствие сна явно сказывалось на нем. – Охотники, должно быть, поколениями верят в эту легенду… И если они узнают, где Эхоидун – где Морган, – они придут за ней.

– Не узнают, – решительно отрезала я. – Никто в здравом уме не подумает, что царица ведьм кроется в теле пятнадцатилетнего подростка. И это уже не говоря о том, что Орден вряд ли найдет Шамплейн. Дарий и Джефферсон могут подозревать что угодно, но остальные охотники – если они вообще есть – наверняка по-прежнему считают нас вымершими.

– То-то они удивятся, – хмыкнул безрадостно Коул, забирая дневник и пряча его обратно в тумбу, подальше с глаз. – В участке я постараюсь что-нибудь разузнать про тот бар «Железная дева». Хочу выяснить, кому он принадлежит и что за урод помогает охотникам отлавливать девушек. Явно ведь в курсе происходящего, небось охотники платят хорошо…

– Лучше сосредоточься на похитителе детей, – попросила я. – Из-за него я и не хотела выдергивать тебя в эту поездку. Ты и так слишком часто отвлекаешься на меня…

– Одри, не начинай. Мне казалось, я ясно дал понять, что не настроен обсуждать это сейчас.

– Но мы должны обсудить! – воскликнула я и незаметно скрестила пальцы, заставляя замок в двери повернуться в тот самый миг, как Коул дернул на себя бронзовую ручку. Та заледенела, не поддаваясь, и Коул бросил на меня свирепеющий взгляд. – Пожалуйста. Лучше бы ты кричал на меня, ей-богу! Эта игра в молчанку сводит меня с ума.

– Добро пожаловать в мой мир, – язвительно ответил Коул, сложив руки на груди. – Знаешь, как я чуть не сошел с ума, когда узнал, что ты в Ордене за сотни миль от меня?! Так что мне хорошо знакомо это чувство – сумасшествие. С тех пор как ты появилась в моей жизни, я с ним живу!

– Я Верховная ведьма, – всплеснула руками я, стараясь не повышать голос, чтобы разговор по душам не обернулся дракой. – Принимать сомнительные решения, а потом расплачиваться за них – моя работа! Как мне надо было поступить? Снова выдернуть тебя из участка и твоей собственной жизни, только чтобы… Что? Знать, что если умру я, то за компанию умрешь и ты?

– Да, Одри, – ответил Коул серьезно и шагнул к постели так резко, что я инстинктивно подалась назад и чуть не опрокинулась спиной на подушки. – Умрешь ты, умру и я. Раньше тебя или на день позже – мне не принципиально. Если до тебя до сих пор не дошло, то это, – он подвернул рукав свитера, обнажая чернильную метку – мой оживший кошмар и его величайшую гордость, – это значит, что ты и есть моя жизнь, черт побери! Сколько раз мне еще повторить это, чтобы я больше никогда не получал эсэмэски «Одри в заднице, SOS»?!

– Спасибо, – все, что мне удалось выдавить из себя. – Если бы не ты, меня бы здесь не было. Давно бы вообще нигде не было. Я люблю тебя, Коул.

– Я тоже люблю тебя, Одри, – ответил Коул вдруг, когда пауза неприлично затянулась, а я уже шепнула отпирающее заклятие, соглашаясь с его желанием уйти и не видеть меня больше никогда. – Но прекрати считать, будто ты лучше знаешь, что мне нужно. Перестань решать за нас обоих, или так начну делать я! Поверь, ты будешь не рада проснуться в наручниках, прикованная к батарее.

– Ну, вообще-то я ничего не имею против наручников. В прошлый раз мне понравилось, – не удержалась я, криво улыбнувшись, и щеки Коула покраснели так густо, будто это не он делил со мной одну постель уже второй год и испробовал все, что только можно найти на сайтах для взрослых.

Настойчивый стук в дверь вырвал меня из порочных мыслей, а нас обоих – из неразрешенного, но хотя бы сглаженного конфликта. Прокуренный голос Сэма звучал бодро и недовольно – он, как всегда, не церемонился:

– Эй, Одри! Мы тебя уже заждались. Ты проснулась или как? Пошевеливай задом!

Я встрепенулась и подорвалась с постели. Коул молча отошел в сторону, пропуская меня вперед.

Тихая молитва Осирису. Костная мука, делающая нашу поступь совсем беззвучной и мягкой, как лапки у Штруделя. За то время, пока меня не было, символов на полу прибавилось: вокруг знака-скарабея красной кирпичной стружкой были выведены те же самые сигилы, что украшали тело Диего в виде черных татуировок. Несколько клинков торчало из швов между половицами, а свечей насчиталось больше десятка: с дюжину в ногах Зои на круглом комоде и столько же в изголовье постели. Они капали воском на черное дерево и на подушки, согревая воздух неестественно синим пламенем. Такого же цвета у Диего стали и волосы: они светились в полумраке зашторенных окон, как океанский планктон. В комнате было невообразимо холодно, будто Диего призывал не Дуат, а северный ветер: он колыхал простыни, кусал щеки, несмотря на закрытые окна. Я тут же натянула рукава кофты на замерзшие пальцы.

– Вы должны уйти, – сказал Диего, указывая на Коула и Сэма, привалившихся к дверному косяку. Оба ощетинились, но быстро присмирели, когда Диего пояснил: – Смертный может умереть, а рядом с охотником магия слабеет.

– Мы будем за дверью, – предупредил Коул. Вместо поцелуя его взгляд задержался на моих губах дольше положенного. Сэм же просто выругался перед уходом.

– Сними кофту, – велел мне Диего вдруг, когда дверь закрылась. Я бы сочла это баловством, если бы заметила на его лице хоть тень улыбки. – Бюстгальтер можешь оставить.

– Это явно будет самый странный ритуал в моей жизни, – вздохнула я, лениво стягивая водолазку. Мороз так сильно злился, что без нее я тут же покрылась мурашками.

Забрав кофту, чтобы сложить ее на туалетном столике, Диего указал рукой на свободную сторону постели рядом с Зои, лежащей на боку. Матрас оказался не таким широким, каким выглядел на первый взгляд, и мое плечо прижалось к ее острым позвонкам. Костлявая Зои была такой же холодной, как и эта комната, и я невольно прижалась к ней боком, пытаясь согреть.

Я уже иду за тобой, Мадам Саламандра.

Пододвинув стул, Диего взгромоздился рядом, но жестом велел мне не шевелиться. Вытянув руки по швам, я краем глаза наблюдала за тем, как он рассекает кончик большого пальца о собственный вздох. Беззвучное заклинание пронзило кожу, и выступила рубиновая капля крови. В одной лишь тонкой футболке, сквозь которую просвечивали его тату, и босой Диего прижал окровавленный палец к моему лбу.

– Бог Птах отверзает мои уста, и бог моего города ослабит пелены; пелены, которые на моих устах.

Молитва из Книги Мертвых. Диего повел большим пальцем, рисуя что-то, что пронзило меня древним колдовством, как электричеством. Оно было в каждой капле его крови – вязкая, полуночная магия, эссенция мрака, что всегда сгущался перед рассветом. Я почувствовала странную перечную свежесть в горле, будто от проглоченной мятной жвачки, и закрыла глаза. Палец Диего вильнул в сторону, распуская на моем лбу око Уаджет – глаз Гора, что оберегает от сил зла и напастей. Такие знаки рисуют на мертвых.

– А затем придет бог Тот, вооруженный словами могущества в великом изобилии, и развяжет перевязи, равно как и перевязи бога Сета, которые на моих устах.

Что-то загрохотало. Я разомкнула веки и покосилась на Диего. Он водрузил на тумбу медный чан с водой, на поверхности которой плавали янтарные капли можжевелового масла и семена фенхеля. Затем Диего снял все кольца с пальцев, сложил их на серебряном подносе и погрузил руки в священный травяной настой.

На простынь закапала магия.

– Старайся смотреть мне в глаза и не вырываться, – велел Диего, кладя одну мокрую ладонь мне на грудь, а другую – на лоб поверх кровавого рисунка. – Будет больно, hermanita. Очень больно.

Отступать было некуда. Бросив последний взгляд на безмятежную Зои, прощаясь с ней перед тем, как увидеться вновь, я кивнула. Все, что происходило дальше, длилось всего пару минут, но было настолько мучительно, что эти минуты показались мне вечностью.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть вода потечет.

Вода действительно потекла по моим ребрам, когда Диего вдавил ладонь мне в грудь – аккурат в то место, где предательски быстро забилось сердце. Он будто норовил переломать мне кости, налегая всем весом. Терпеть приходилось изо всех сил. Казалось, еще чуть-чуть – и что-то внутри меня хрустнет. Стараясь держать себя в руках, я смотрела Диего в глаза, как он о том просил. Бирюзовая радужка, сияя, почти поглотила черный зрачок, а заодно поглотила и меня.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть кровь закипит.

– Диего… – выдавила я, не замечая, как рефлекторно пытаюсь выскочить из-под его рук, давящих все сильнее и сильнее.

Взгляд неожиданно поплыл, и все вокруг задернула смоляная дымка. Каждую мышцу сводило и рвало на части, но больше всего ныло в груди – сердце пылало, замедляясь против собственной воли. В меня будто вколачивали раскаленную кочергу, и я вдруг поняла, что происходит с моим телом.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть сердце замрет.

Стук. Стук.

– Диего! – воскликнула я, поддавшись панике, когда осознала, что именно он пытается сделать.

«Лежи неподвижно, Одри!» – услышала я в голове его голос, вытеснивший из нее Башню, хотя губы Диего шептали совсем иное:

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть в них ее душа войдет!

Стук. Стук.

Тишина.

По лбу растекся жидкий свинец, а в груди – металл. Сделав вздох, я уже не выдохнула. Пальцы Диего ослабли, отпустив меня, но грань была пройдена. Я откинула назад голову и почувствовала, как мое отяжелевшее тело проваливается в перину матраса.

Любой ритуал должен быть доведен до конца. Даже тот, в котором нужно умереть всего на секунду, чтобы в следующую перенестись туда, куда нельзя живым.

– Диего?

Казалось, я перестала существовать. Наверное, такой и была настоящая смерть: сплошь холод, напоминающий о спальне Зои, но душащий, как плотный туман. Я не чувствовала ног, настолько свободная, что превратилась в ничто. Зато я отчетливо слышала голос Диего:

«Дуат похож на калейдоскоп – крутишь, вертишь и каждый раз находишь что-то новое. Тысяча отражений, однако все они смотрят друг на друга. А ты, даже смотря в одно, смотришь во все сразу. Именно поэтому каждая душа видит Дуат по-своему. Необычно, правда? В детстве я мог часами бродить по нему… Но мне никогда не удавалось постичь это место до конца. И никому не удастся».

Вот что имел в виду Диего, когда говорил об относительном течении времени – я будто провисела в Дуате бесплотным духом целое тысячелетие, прежде чем органы чувств наконец-то вернулись. Сначала осязание, затем зрение и обоняние…

«Все, ты прошла. Добро пожаловать в Дуат!»

Но все, что я увидела перед собой, наконец-то вернув себе физическую (или псевдофизическую) форму, – это обычная пустыня: дюны и холмы из коричневого песка, похожего на тростниковый сахар, на горизонте которых дрожал мираж большого города.

«Это Первый Дом – один из двенадцати домов Дуата. Красиво, правда?»

– Очень, – соврала я с притворным восхищением. – Обожаю песок!

«Эй, не капризничай! Ты видишь Дуат таким, потому что я твой проводник, а мой культ – это Осирис. Кстати, случайно встретишь его – передай от меня пламенный привет. Когда-то мы были очень… близки. Мой самый необычный опыт!»

– Фу, Диего, – скривилась я, обернувшись: позади меня возвышались идентичные дюны, уходящие на много миль вдаль. Заблудиться в этом месте было проще, чем приготовить паприкаш: я сделала несколько шагов в сторону города-миража и вдруг заметила, что мои следы исчезают прямо на песке, не давая запомнить, откуда именно я пришла. – И это царство мертвых? Как странно… Стоп, а это еще что?

«Ах, это… Копия моего браслета, да. В нем то время, что отведено тебе в Дуате на поиски Зои».

Я, удивленная, подняла к глазам запястье и внимательно рассмотрела змеиный браслет, вьющийся вокруг руки. Там, в реальности, он по-прежнему был надет на Диего, но здесь принадлежал мне. Только теперь вместо песка в длинном стеклянном брюшке змеи плескалась свежая кровь: колба с ней, изогнутая, тянулась почти до раздвоенного языка. С гремучим хвостом, завивающимся под моим локтем, змейка казалась эфемерной – слишком легкой для украшения из черненого серебра. Пока я рассматривала ее, мне вдруг показалось, что кровь в колбе опустилась на несколько миллиметров ниже…

«Нет, не показалось. Поспеши! Время здесь течет иначе, помнишь? Вдобавок Дуат изменчив, как настроение Тюльпаны. Он никогда не повторяет свою форму дважды. Вот три правила, которые тебе нужно запомнить, чтобы пройти его: не оборачиваться, не слушать и не останавливаться».

– Если Дуат постоянно перестраивается, тогда как души людей находят друг друга? – спросила я, мельком оглядев свою водолазку: слава богу, в Дуате я была полностью одета, а не щеголяла по нему в бюстгальтере, в котором отправлялась!

«Это парадокс Дуата. Пока мы живы, нам его не понять. Полагаю, все души ведет цель… Настолько сильное желание увидеть кого-то, что даже Дуат не может им противостоять. Именно так Рашель вырвалась на поверхность и нашла тебя, чтобы говорить с тобой через костяные руны. Далеко не всем это под силу. Должно быть, она очень тебя любит».

– Да… очень, – улыбнулась я мечтательно, гоня прочь надежду, что мне посчастливится встретить ее здесь. Если этого не случится, а я позволю себе размечтаться, мое сердце разобьется в третий раз. – Ну и как именно я должна понять, куда мне идти?

«Чувствуй…»

– Что именно?.. Диего? Эй! Ты здесь, Диего?

Я услышала бормотание на фоне, что-то о призраках и тенях, а затем – ничего. Да уж, «проводник» из него вышел на славу!

Вглядевшись в мираж, я ускорила шаг и с удивлением обнаружила, что не чувствую жара палящего солнца. Хотя, впрочем, солнца здесь и не было вовсе: свет тек не то сверху, не то из-под моих ног, не имея источника. Удивительное и непостижимое явление для моего ума, пусть и ведьмовского. То, что я смогу понять и увидеть, лишь когда умру на самом деле.

– Ладно… Не страшно. Я справлюсь. Не оборачиваться. Не отвлекаться. Не слушать, – повторила я себе под нос, уверенно двинувшись в глубь Первого Дома.

На практике он представлял собою совсем не дом, а настоящий город. Разбитое зеркало, собранное заново по кусочкам, – вот на что это было похоже: так же криво, но ослепительно и красиво. Я не заметила, как вдруг оказалась в самом центре загробной жизни: буквально из ниоткуда выросло засилье маленьких домиков. Неестественно яркие, будто усыпанные драгоценностями, они были совершенно не похожи друг на друга. Европейский дворец из желтого мрамора, остроконечная башня мечети, деревянная хижина в петлях лиан, резиденции в стиле барокко и даже северное иглу, откуда доносился детский смех. Жилища, выстроенные цепочкой, образовывали тысячи извилистых улочек. Между ними копошилось множество силуэтов, как на рынке в воскресную ярмарку, – и все витиеватые, полупрозрачные, живые клубки зеленоватого тумана, галдящие на непонятных языках. Мертвые? Спящие? Такие же путники, как я?

Подходя к душам или к их домам слишком близко, я неизбежно разочаровывалась: при встрече со мной все мгновенно обращалось в пыль. Таяло и растворялось в воздухе, оседая в ногах тем самым сияющим дымом, из которого здесь было сплетено абсолютно все, кроме песка. Даже местный запах не получалось узнать: горький городской смог, но со сладким послевкусием, как тропические фрукты, порядком забродившие на солнце.

Несколько шумных душ играли в деревянные кости на поверхности перевернутой телеги. Я замедлила шаг, пытаясь разглядеть их черты, смазанные запретом. Обрывки пестрых платков, штаны-шаровары, живые цветы, вплетенные в волосы. И, конечно, глаза без зрачков, горящие, как звезды. Заметив мое приближение, души, издав испуганный возглас на арабском языке, мгновенно исчезли, как и все прочие.

«Здесь ты – призрак, а не они. Хватит пугать бедняжек! Просто иди вперед».

Так я и сделала, пускай голос этот больше не принадлежал Диего – он вновь был моим безумием. Любуясь краем глаза удивительным, но непонятным мне миром, я неохотно ускорилась. Колба в браслете уже опустела на пару сантиметров – кровь почти дошла до второго кольца змейки, обвивающего мою руку выше запястья.

– Зои рядом, – сказала я вслух.

Эта уверенность возникла у меня так же естественно и внезапно, как зажигаются фонари с заходом солнца. Внутренний зов, прежде ведущий меня по Ордену, наконец-то включился и теперь вел меня по Дуату. Улицы Первого Дома были разбросаны совершенно хаотичным образом, иногда противореча законам физики и архитектуры, но мир вокруг действительно менялся и подстраивался, ведя меня туда, куда нужно, даже если я сама не знала маршрут.

Notes