Жизнь – сложная штука. Рассказы

Николай

Николай был человеком заметным – высокий, интеллигентный такой, и собеседник хороший, балагур, имел два высших образования, окончил юридический факультет, факультет журналистики. Николай рано начал лысеть, седеть: к 45 годам, а сейчас Николаю было за 50, совсем облысел, Иногда Николай отпускал бороду, чаще делал это зимой. Борода была седая, как у древнего старца. После учебы Николай некоторое время работал следователем, потом был заместителем редактора районной газеты. Это все в прошлом. В настоящем Николай работал слесарем в СМУ. Выпивал. Он и когда учился, заглядывал в рюмку. Это его и сгубило. Я его почти не видел трезвым, все навеселе. Я знал Николая по школе, мы вместе учились. Николай хорошо учился.

Я больше года, наверное, не видел Николая, на днях случайно, от знакомого узнал, что его парализовало, отказала левая рука. Николай владел ею, но поднять что-нибудь не было сил. Во вторник я шел с работы. Лето уже было на исходе, через неделю сентябрь. Прощай, тепло. А лето было нежарким. С теплом – напряженка. Мне думалось, осень будет теплой. Я зашел в гастроном купить яблок. Яблоки были плохие, я пошел на рынок – и Николай. Он был в футболке, светлых парусиновых брюках. В правой руке его была сумка и несколько цветков, астр. Левая, больная, рука его елозила вдоль туловища и куда-то все заворачивала влево. Комически-несуразными были ее движения. Заметив меня, Николай остановился. Я подошел. Николай был выпивши.

– Здорово.

– Здорово, – протянул мне Николай больную руку.

Рука у Николая была потная, неживая.

– Ходил в гастроном, хотел яблок купить. Плохие, – зачем-то доложился я: наверное, так надо было.

– А я вот с дачи иду. Урожай кое-какой собрал. Пошли меня проводишь, – взял меня Николай под руку.

– Пошли.

Друзьями мы с Николаем не были, но вместе учились, память была.

– Как жизнь?

– Понемножку, – не стал я распространяться.

Жизнь – она всякая: сегодня – хорошо, завтра – не очень. Сказать, что все хорошо… Но все хорошо не бывает.

– А я вот лечусь, – вскинул Николай больную руку. – Отказала. Врачи говорят, что это надолго, с нервами связано. Путевку дают в профилакторий подлечиться.

Николай не унывал, держался молодцом. Мне это нравилось.

– О! Какие девки! Ах! Ах! – зачмокал Николай, провожая многообещающим взглядом местных красавиц в лосинах. – Вот девки! Ядреные. Самый сок!

Николай пошел через базар. Я за ним еле поспевал.

– Какое бэзобразие! Какое бэзобразие! – заглядывая в ящик с попорченными персиками, с самым серьезным видом делал Николай замечание продавщице. – И это вы называете товаром? Покупают?

– Покупают! – резко ответила продавщица.

– Куда денешься. Жизнь такая, – в знак примирения Николай положил перед женщиной с персиками на прилавок розовую астру, раскланялся.

– Спасибо.

Женщина больше не сердилась.

– Нет, я не донесу до дома цветы… – без тени сожаления в голосе заметил Николай, оглядываясь, ища собеседника.

Женщина средних лет в не по возрасту в короткой юбке выбирала помидоры с машины. К ней подошел Николай:

– Женщина, морковки не хотите? – спросил Николай, открыл сумку. – Вот, смотрите. Свежая. Только что с грядки. Экологически чистый продукт. Вон какая большая. Приятно взять в руки, – дурачился, юродствовал Николай.

Мой рот невольно растянулся в довольной, слащавой улыбке. Я потворствовал Николаю, был его сообщником, а не хотел.

– Хорошая морковка, – не отставал Николай, думая познакомиться.

– Не надо мне! – отвернулась женщина.

Николай отошел.

– Смотрите, не бросайте мой цветок! – погрозил Николай пальцем женщине с персиками.

– Нет! Нет! – смутилась женщина, опустила глаза.

Николай меня совсем не замечал, словно меня и не было. Нам бы разминуться. А я почему-то не мог оставить Николая: что-то меня держало подле него. Но что? Я никак не мог сообразить. Мне было легко с Николаем, как за каменной стеной.

– Привет!

– Здравствуй, Григорий, – уважительно вдруг повел себя Николай.

Григорий был и моим знакомым, хоть и знакомство это было поверхностным. Я знал Григория по городским соревнованиям. Он бегал. Не раз занимал призовые места. И, выйдя на пенсию, он также принимал участие в городских соревнованиях, бегал. Григорий был невысокого роста – не видный собой мужичок. Он слегка картавил, был необычайно подвижен. Для своих лег Григорий выглядел неплохо. Человек он был открытый, веселый. Я слышал, у женщин он пользовался успехом, был гуляка.

– Ну что, Григорий, скоро поедем отдыхать?

– Конечно, конечно, – радостно отозвался Григорий.

Как я понял из разговора Николая с Григорием, Григорий тоже собирался в профилакторий.

– У меня к тебе, Григорий, будет просьба, – перешел Николай на шепот, – мы вместе с тобой селимся в комнате. Надо, чтобы был двухместный номер, – говорил Николай уже в полный голос. – Девочки к нам будут ходить.

– Не до девочек мне, – улыбнулся Григорий.

– Ну ты брось, Григорий! Все еще впереди, – картинно запрокинул голову Николай. – Мы с тобой еще побалуемся. Тебе сколько?

– 57.

– Самый возраст.

– Самый возраст – сидеть на печке, – переминаясь с ноги на ногу, заметил Григорий.

– Рано еще на печку… А я вот еще могу.

– Молодец!

– Так чего я хочу, Григорий, сказать… – довольный, продолжал Николай. – Вечером, перед сном, ты выходи погулять, если хочешь, можешь домой съездить, проведаешь жену. А я тут, сам знаешь… Ну мы с тобой потом договоримся. У нас будет еще время. Так что бери номер на двоих.

– Не знаю, как получится, – ничего не обещал Григорий. – Ладно, пошел я. Надо еще сметаны купить.

Я не знал, что мне и делать: остаться еще с Николаем или домой.

– Пошли проводишь, – заметив мое замешательство, с иронией в голосе сказал Николай.

Я не смел ослушаться – как под гипнозом. Николай жаловался мне на жизнь, ругал правительство, милицию. Мы прошли ЦУМ, вышли к автобусной остановке. У дома на скамейке, рядом с «Госстрахом», сидел мужчина в тельняшке, рядом – длинноволосый парень. Они выпивали. Николай вдруг остановился, повернулся лицом к выпивохам, поднял больную руку:

– Приветствую!

Мужчина в тельняшке тоже поднял руку, встал, вышел на дорогу.

– Здорово, – протянул он Николаю руку в наколках.

– Привет.

Крепким было их рукопожатие.

– Владислав, мой хороший знакомый, – представил Николай меня мужчине. – Вместе учились в школе.

– Слушай, дай тысячу, на бутылку не хватает, – просяще заглядывая Николаю в глаза, деловито повел себя мужчина. – Одну выпили – мало. Виктор, иди сюда, – позвал мужчина парня, собутыльника.

– Нет, дорогой! – хлопнул Николай здоровой рукой себя по бедру. – Было бы – конечно, дал бы. Какой разговор. В наше время тысяча – рубль по-старому. Было – конечно бы дал. Не жалко для хорошего человека.

Николай заискивал.

– Капитан. Следователь, – не без гордости представил мужчина в тельняшке Николая Виктору.

– Очень приятно.

– Взаимно.

Я ничего не понимал: Николай не дослужился до капитана. Он был лейтенант, в лучшем случае старший лейтенант, но не капитан. Года два-три он проработал в следственном отделе, потом был уволен: что-то натворил пьяный. Капитан… Была какая-то ошибка.

– Утром ко мне двое приходили за «пушкой», просили продать, – рассказывал мужчина в тельняшке. – Отправил я их обратно. А чего мне бояться? Я вооружен. Есть у меня пять пуль. Пусть попробуют сунуться.

– Правильно. Не отдавай «пушку». Не отдавай! – был Николай категоричен. – У тебя «макаров»?

– «Макаров», – нехотя ответил мужчина.

– Не отдавай! Смотри не отдавай! – строго-настрого наказывал Николай.

– Вон опять мой покупатель пришел, – кивнул мужчина в тельняшке на парня в широкополой шляпе у «Госстраха».

– Да, погода-то какая, – срочно поменял Николай разговор. – Золотые деньки.

– На рыбалку бы сходить, – бросал мужчина в тельняшке настороженные взгляды в сторону парня в широкополой шляпе у «Госстраха».

– Ну ладно, пока, – поднял Николай здоровую руку.

– Пока.

Отойдя на приличное расстояние от «Госстраха», Николай повернулся ко мне и быстро заговорил:

– Еще в какую-нибудь историю влипнешь. От греха – уйти. Интересно, что они там делают. Не оглядывайся. У меня много знакомых в городе.

Я не понял, зачем мне Николай говорил про знакомых. Николай достал из заднего кармана брюк сигареты. Больная рука его мелко дрожала. Спичек не было. Я не курил.

– Молодой человеке, – подняв больную руку, обратился Николай к встречному. – У вас не найдется прикурить?

Молодой человек оказался знакомым Николая. Но разговор не получился. Молодой человек торопился.

Я был лишним, не у дел. Николай точно во мне не нуждался. Я замедлил шаг, отстал. Николай опять просил меня проводить. Мы вышли к автосервису и расстались.

Легкий ветерок. Не холодно, не жарко. Чудесно. Я оглянулся: Николай, смешно елозя больной рукой вдоль туловища, выходил на Комсомольскую площадь. Шел он быстро, пристально вглядываясь в лица прохожих.

Нервы

С каким бы удовольствием он запустил будильником в стенку, чтобы рано не вставать! Но будильник здесь был ни при чем. Надо было на что-то жить: платить за квартиру, питаться – значит, работать. Так уж устроен мир, что без работы нельзя. Конечно, можно и не работать, если есть на что жить. А если нет? Бомжевать, собирать бутылки, ходить в обносках? Это еще и плохое питание. Болезни. Незавидная доля.

Сегодня четверг, завтра пятница, а там выходной: не надо рано вставать. «Хорошо! Поднимайся! Чего лежишь?! – приказывал он себе. – Вставай! Надо чайник ставить. Время-то идет. Бежит!» Он был человек, что называется, в возрасте. Жил один, разведен. Надо бы жениться. Но жениться ради того, чтобы только жениться, без любви, он не хотел. Встречался он тут с одной. Безалаберная, ветреная баба, к тому же еще и пьяница. Был у нее ребенок.

Он включил телевизор. Скоро новости. После новостей он завтракал, пил чай с сыром или с колбасой, собирался на работу, и ровно в семь – ни минутой позже, ни минутой раньше – выходил из дома. И так 20 лет, как механизм какой, будильник, к примеру. Откуда такая пунктуальность? Привычка. Каждый день одно и то же: работа – дом, дом – работа. Он работал на станкостроительном заводе. Фрезеровщик.

Он стоял в прихожей одетый, выжидал время: еще две минуты – можно идти. Скрипнула дверь. Это Степан, сосед, выходил. Степан работал в «Электросетях». Так мужик ничего, только все улыбался. Он не знался со Степаном, не любил таких беспричинно веселых людей. Степан спустился вниз – можно было идти. Было уже две минуты восьмого. Две минуты – немного, но все равно непорядок. Припозднился.

На улице было холодно, ветер. Начало февраля. То тут, то там хлопала дверь, черной тенью мелькала человеческая фигура – одна, другая, третья. Спать бы да спать. Но как без работы? На что жить? «Ловко это было придумано с работой, – думал он. – Этакая цепочка взаимных услуг: ты – мне, я – тебе. К примеру, ты мне выпечку, как пекарь; а я тебе – птицу. А так, чтобы один человек пек хлеб, разводил свиней, шил одежду… Фантастика! Жизни человеческой не хватит».

Он шел, оглядывался, не догоняет ли кто. Парень тут один ходил все следом, шпионил; нагонял и шел сзади до самой бытовой. Может, это мания преследования? Просто вместе выходили, встречались? Он решил проверить, на той неделе это было, пошел на работу не через вокзал, как обычно, а мимо почты. И парень пошел мимо почты. Странно все это было. Надо бы объясниться.

Вчера никто не шпионил. И сегодня парня не было. Может, заболел? Или в отпуске? Он не знал, что и подумать. Сзади кто-то надрывно кашлял, сморкался. До завода было еще где-то с полкилометра, ходил автобус, но он никогда не ездил, все пешком. За каких-то пять-десять минут, как он вышел из дома, стало оживленней, стало больше машин.

И вот она, финишная прямая, – до завода совсем ничего. Как в спорте. Спортивная ходьба. И он, как участник этого негласного соревнования, не мог сойти с дистанции, иначе – опоздание, прогул. Был и приз. Его надо было заработать, и у каждого он был свой, в зависимости от разряда, оклада.

Дверь в бытовую, трехэтажное кирпичное здание, не закрывалась: одни заходили, другие выходили, и все это непрерывным потоком. Как в хорошем универмаге – сразу не зайдешь и не выйдешь. Часы пик. То же самое творилось и в пять часов, в конце смены.

С чувством нарастающей тревоги поднялся он на свой второй этаж. Удивительно, туалет, он один был на этаже, был свободен. Обычно он всегда занят. Шкафы, шкафы… Старые деревянные, двухстворчатые, новые железные. Склад, а не бытовая. Полторы тысячи рабочих надо было где-то разместить. Узкими были проходы между шкафами, вдвоем не пройти. Вчера он ждал, когда сосед по шкафу напротив переоденется, освободит проход. Сегодня в проходе – никого. Удача! Кто-то рядом, за шкафами, запел, заныл. К счастью, недолгим было это пение. Переодевшись в рабочее, он, подгоняемый сзади слесарем из сортировочного цеха – слесарь буквально наступал на пятки, – сбежал вниз, вышел на улицу. Он прошел столовую, КИП… Скоро должен подойти заводской автобус, и все побегут в бытовую, как на пожар. Он уже был в цехе, когда показался автобус с рабочими. Успел!

Тихо было в цехе, непривычно. Савенко, токарь, сидел у станка и пил чай. Вот уж лет десять, наверное, он по утрам чаевничал.

– Как здоровье? Настроение? – вместо приветствия спрашивал он.

Захлопала входная дверь, собиралась смена. Через десять минут разнарядка. Он и без разнарядки знал, что работы немного. Нет заказов. Такое случалось. В цехе везде камеры наблюдения. Все на виду, как на ладони. Лишний раз не сядешь, не покуришь. Не один он был такой без работы. У Сидорова, фрезеровщика, у Витьки Горинова тоже мало было работы.

После разнарядки сразу, резко стало шумно, заработали станки. Он заткнул уши ватой, встал за станок. Как сказал бы Дерюгин, токарь, царствие ему небесное, в «борозду». Работы было на три часа, даже меньше. Летом он хотел уходить с завода в АТП, автотранспортное предприятие: там спокойней, всего два станка – токарный и фрезерный. Не так шумно. Правда, с переходом в АТП он терял в зарплате, но, как говорится, не в деньгах счастье. Была еще мысль заняться пчеловодством. Еще в школе он хотел стать пчеловодом, читал все про пчел. Окончательно он не решил, уходить с завода или остаться. Савушкин с 16 лет на заводе, уже старик, 72 года, и до сих пор за станком.

Начальник цеха Давыденков Петр Николаевич, грузный мужчина, около двух метров роста, делал утренний обход, смотрел, кто как работает. «Как надсмотрщик! Чего смотреть? – не любил он эти обходы начальника. – Если человек не захочет работать – его не заставишь: он будет делать вид, что работает, а работы не будет».

Сорок пять минут девятого, еще 20—30 минут работы – и перекур. Собирались в комнате отдыха. Он раньше тоже вместе со всеми пил чай, балагурил, потом отстранился, сидел у станка, курил. За последние два года в цех пришло много молодежи. У них были свои разговоры, своя жизнь. Он был вроде как лишним, уже не молодой. Да и молодым он был не общителен.

Если бы не камеры внутреннего наблюдения, он бы, наверное, еще сидел: все равно работы нет, а так надо было вставать, имитировать работу. Как он ни берег работу, ни тянул резину, к 11 часам почти все сделал. Еще осталось работы на полчаса. Это после обеда.

На обед в столовую ходили человек 6—7 из цеха, в основном молодежь. Остальные, большинство, кто из лени, кто из экономии брали с собой. Он тоже ходил в столовую.

Столовая была за КИПом. Это было одноэтажное приземистое здание, красиво отделанное розовой плиткой. Осенью в столовой был ремонт. Все было новое – и столы, и стулья. Ложки, вилки – из нержавеющей стали, и, конечно, были камеры внутреннего наблюдения. Половина зала была с желтыми стульями для ИТР и заводоуправления; другая половина зала – с коричневыми стульями для рабочих. Обед у ИТР и рабочих был в разное время. Часто мест на так называемой грязной половине зала не хватало, и рабочие перебирались на чистую половину, где-то надо было сидеть. Он предпочитал обедать на своей грязной половине: спокойней. Но не всегда это получалось. Раз 5—6 он обедал на чистой половине, сидел как на иголках: неудобно было – место чужое. Он, кажется, лучше бы ел стоя.

В столовой была очередь, правда небольшая, но все равно очередь. Он стоял за Харитоновым, мастером с ремонтного участка. Харитонов все чему-то улыбался, гордо вскинув голову.

Впереди Харитонова стоял мужчина лет 50, из рабочих. Парень с недовольным лицом. Женщина какая-то все напирала сзади, толкала сумкой, он терпеливо сносил ее толчки. Почти все места на рабочей половине были заняты. Ни одного свободного столика. Свободный столик – это была роскошь. Все хотели бы обедать, чтобы никто не мешал. На гарнир была опять крупа.

Раздатчица, полная женщина с непомерно широким задом, выхватила из рук чек с обедом. «Зачем злиться? Зачем так делать?» – не понимал он. Он ничего плохого не сделал. Конечно, бывает такое, что без всяких на то причин человек антипатичен, он по себе это хорошо знал. Освободился столик у окна. Его занял парень с недовольным лицом. Он обедал с рабочими из электроцеха, их было двое за столом. Он за считанные минуты расправился с обедом – и скорей на улицу, закурил. В цех! За расточным станком стояла скамейка, он после обеда там лежал, отдыхал.

«Нехорошо все как-то получилось, – лежал, думал он. – Эта очередь. Грязная, чистая половина! Это бегство из столовой». До конца обеда было еще 4 минуты. Сиверцев уже был на рабочем месте. Он тоже встал за станок. Работы было на полчаса, а что дальше делать, он не знал. Конечно, работу можно было найти – к примеру, уборка или другие хозработы. Такое практиковалось в цехе. Это было несерьезно, он не хотел бы на хозработы. В два часа появилась работа, много работы, не на одну смену. Он не отходил от станка, работал как заведенный. Когда есть дело – время летит. Он не мог дождаться конца смены. Домой! Домой! Он не помнил, когда хотел на работу – домой же рвался всегда. Молодым он думал, что работа – это все, без работы человек не человек. Оказалось, все гораздо проще, приземленней: работа – всего лишь средство к существованию, не более.

И вот застучала лопата о половую плитку, Уборка! Конец смены! Домой! Радоваться бы, он так хотел домой, но радости не было; и он догадывался, отчего так: опять тесная душевая, всем надо быстрее. Не жизнь, а марафон! Он не хотел быть первым, но и последним – тоже.

Без пяти минут пять у зубодолбежного станка, у входной двери по одному, по двое собиралась смена. Без двух минут пять уже все собрались, выжидали время… Еще минута и – можно идти. Давыденков, мастер, стоял рядом, следил, чтобы раньше никто с работы не уходил, а если кто и сбегал, он много не разговаривал, сразу лишал премии. Терять же в зарплате никто не хотел. 59 минут…

– Пора! – во всеуслышание объявил Генка, слесарь, и направился к двери.

Станочники ринулись следом. Это был как старт. На улице потеплело, ветра не стало. По одному, группами потянулись рабочие из цехов в бытовую. Всем надо быстрее, как утром в час пик.

Все хорошие места: вторая от двери лейка, восьмая, угловая – были заняты. Под третьей лейкой, где он любил мыться, полоскался электрик из автотранспортного цеха. мужчина в годах. Он опоздал и мылся под плохой лейкой со слабым напором воды. Он уже помылся, а электрик из автотранспортного цеха все еще мылся. «Словно год не мылся!» – никак не мог он успокоиться. Заломило левый висок. Он сбежал вниз. На улице лучше не стало: все так же ломило висок, все раздражало… Эта немолодая женщина впереди. «В чем ее вина? Она совсем ни при чем. Откуда тогда к ней неприязнь?» – он не мог понять. Женщина также работала на заводе, одета она была просто – пальто, вязаная шапочка. Она чуть раньше вышла из цеха. Она не первый раз уже вот так попадалась на глаза после работы. «Ну и что из этого? Все нормально! Я спокоен. Нет причин волноваться», – внушал он себе на выдохе. Это была аутогенная тренировка. Раздражение не проходило. Он упорно продолжал себе внушать, что все хорошо.

У пятого гастронома опять целая автоколонна, не пройти. Он тоже водил машину, но никогда ее ставил ее так близко к тротуару. «Беспредел какой-то! После работы всем надо в магазин, опять очередь, – возмущался он. – Хоть совсем не ходи в магазин! Но как без продуктов? Не сидеть же голодным?» В гастрономе было самообслуживание. Две кассы. Очередь небольшая. Вроде как повезло.

Он взял морковь. В отделе «Сыры» женщина весь сыр перебрала, все ей не нравилось. Это какое-то издевательство! Он не мог больше ждать. Он хотел уже сделать замечание, но женщина отошла. Пока он стоял за сыром, очередь в кассах удвоилась, если не утроилась. Это не входило в его планы. Во второй кассе очередь, кажется, была поменьше, но он встал в первую. Вчера он вот так же стоял в очереди во вторую кассу, и, как нашло, показалось, что кассир хитрила.

Кассир пересчитала сдачу. Все честно. Он даже не извинился. Было неудобно. Кассир сердилась. Женщины стояли с полными корзинами. Чего только в корзинах не было – печенье, разные соусы, пирожные и, конечно, колбаса, ветчина… «И зачем столько набирать?! Не война ведь!» – странным все это он находил. Медленно работала кассир. Он все вскидывал руку, смотрел на часы. Домой! Домой! Дома – без очереди, нет ни машин, ни тесной бытовой… Он бежал из гастронома. Какое это счастье – иметь свой угол. Закрылся – и вроде как тебя нет, и ты есть.

– Сволочи! Гнилую морковь продают. И в пакет завернули, чтобы гнили не видно было. Вот скоты! – ругался он.

Немощь

Вчера он шел от Бориса – Клавдия, дочь, с внучкой 5 лет, пошла в магазин. «Привет, пап». – «Привет». Нет чтобы остановиться, поговорить с отцом. Нелюдимка, все что-то обижается, не заходит. Молодая. Но время-то не стоит на месте, и молодость проходит.

66 лет – старик. Зрение падает, слух плохой, атеросклероз, радикулит… и много другого нехорошего. Немощь! А что дальше будет? Он не хотел бы думать об этом, но как не думать, когда силы оставляют. 70—80 лет – это уже развалюха. Сестра, 81 год, пишет, жалуется: хожу, хожу – упаду… Хорошо, говорит, сделать укол такой, чтобы не мучиться. Эвтаназией называется. Есть такая служба в Швейцарии: написал заявление, как на отпуск, и все… 80 лет – это уже не жизнь, прозябание. Кошмар. И все это впереди. Как с этим жить? На днях сосед из пятого дома откинулся. Трое суток пролежал дома. Сердечный приступ. До сих пор бы, наверное, лежал, если бы соседи не забили тревогу. Разлагаться уже стал. Ужас. Старость – не радость. Незавидное будущее. Жизнь без будущего, правильнее будет сказать. И изменить ничего нельзя. Вроде как безвыходное положение. Выход есть. Жить ради детей, внуков… Жизнь – это прекрасно. Все это, конечно, хорошо. Но когда все болит, уже не до хорошего, не до высоких целей, лежал он на диване, смотрел телевизор.

Конец ознакомительного фрагмента.