Сходство

4

Всю следующую неделю мы с Фрэнком разрабатывали Лекси Мэдисон, версию 3.0. Днем он выпытывал у свидетелей подробности о Лекси Мэдисон – о ее привычках, характере, отношениях с людьми, а под вечер заявлялся ко мне и до глубокой ночи скармливал мне свой дневной урожай. Я уже и забыла, как здорово он это умеет, как он точен и обстоятелен, насколько быстрый темп задает. В воскресенье вечером, когда мы расходились после совещания, он протянул мне недельный распорядок Лекси и копии черновиков ее диссертации; к понедельнику собрал увесистую папку материалов обо всех ее знакомых – с фотоснимками, записями голосов, биографией каждого и собственными меткими замечаниями, и все это мне нужно было запомнить. Во вторник принес топографическую карту Глэнскхи и окрестностей, заставил меня изучить ее в подробностях, чтобы я могла нарисовать ее по памяти, и постепенно углублялся, пока мы не добрались до планов и снимков “Боярышника”. За пару дней такую уйму материала не соберешь. Фрэнк, засранец, задолго до воскресного вечера знал, что я соглашусь.

Снова и снова мы пересматривали ролики с телефона, и Фрэнк то и дело нажимал на паузу и, щелкнув пальцами, подмечал какую-нибудь мелочь:

– Видишь? Видишь, как она наклоняет голову вправо, когда смеется? Сделай так же… Видела, как она смотрит на Рафа, потом на Джастина? Заигрывает. Дэниэлу и Эбби она смотрит прямо в глаза, а на этих двоих – искоса, снизу вверх. Запомни… Видишь ее с сигаретой? Сигарету она держит не в правом углу рта, как ты, а слева и дым пускает тоже влево. Ну-ка, попробуй… Видишь? Джастин нервничает из-за плесени, и тут же Эбби и Лекси переглядываются и давай нахваливать плитку, пытаются его отвлечь. С полуслова друг друга понимают…

Я столько раз пересматривала видео, что когда наконец засыпала – под утро, часам к пяти, а на диване спал не раздеваясь Фрэнк, – они крутились в моих снах: отрывистый голос Дэниэла на фоне мягкого тенорка Джастина, узоры на обоях, звучные раскаты смеха Эбби.

Меня поражала размеренность их жизни. Мои студенческие годы были другими – неожиданные сборища у кого-нибудь дома, ночная зубрежка, перекусы впопыхах, в основном бутерброды в самое неподходящее время. Иное дело эти ребята: по утрам в полвосьмого девушки готовили завтрак, к десяти ехали в колледж, даже если в этот день нет семинаров, – у Дэниэла и Джастина были машины, и они подвозили остальных; около половины седьмого возвращались домой, и ребята готовили ужин. В выходные занимались домом; изредка, в хорошую погоду, выбирались на пикники. Даже свободное время они посвящали не совсем обычным занятиям: Раф играл на пианино, Дэниэл читал вслух Данте, Эбби реставрировала вышитую скамейку для ног – восемнадцатого века. Телевизора в доме не было, не говоря уж о компьютере, – Дэниэл и Джастин печатали на старой пишущей машинке, а остальные не теряли связь с двадцать первым веком, пользуясь компьютерами в колледже. Они были как посланцы с другой планеты, что изучали земную жизнь по романам Эдит Уортон и сериалу “Маленький домик в прериях” и в итоге угодили не в ту эпоху. Фрэнку пришлось искать в интернете правила пикета и учить меня играть.

Все это, ясное дело, порядком раздражало Фрэнка и вдохновляло на злые шуточки (“По всему видно, сектанты, думают, что технический прогресс – это от дьявола, а в полнолуние распевают гимны комнатным цветам. Если вдруг затеют оргию, не волнуйся, я тебя вытащу; вряд ли тебе бы понравилось, с такими-то чудиками! Где это видано – в доме нет телевизора?”). Я не признавалась ему, но чем дальше, тем сильнее меня притягивала их странная жизнь. Дублин в наши дни живет на бешеных скоростях – все спешат, толкаются, боятся остаться за бортом, – каждый стремится заявить о себе во весь голос из страха исчезнуть. После операции “Весталка” я тоже неслась сломя голову, страшась притормозить, и поначалу вальяжность и безмятежность этой компании – вышивают, прости господи! – были для меня как пощечина. Я уже забыла, как можно мечтать о такой жизни – неспешной, приятной, с необъятными горизонтами и собственным ритмом. Их дом и их жизнь обдавали прохладой, как колодезная вода, как тень от дуба в знойный полдень.

Днем я тренировалась: отрабатывала почерк Лекси, ее походку, говор (на мою удачу, у нее оказался почти незаметный, чуть старомодный дублинский акцент – скорее всего, подслушанный у диктора на радио или телевидении, очень похожий на мой), оттенки голоса, смех. Когда у меня впервые получилось засмеяться как она – по-детски, взахлеб, с визгом, будто от щекотки, – я перепугалась до смерти.

Ее версия Лекси Мэдисон, к счастью, немного отличалась от моей. В прежние времена, в Университетском колледже Дублина, Лекси у меня была веселой, беззаботной, компанейской, всегда в гуще событий – ничего темного, непредсказуемого, чтобы не отпугнуть дилеров и клиентов. Мы с Фрэнком, по крайней мере вначале, воспринимали ее как наш личный высокоточный инструмент, созданный с определенной целью, полностью нам подвластный. У нашей же таинственной незнакомки Лекси вышла более взбалмошной, ветреной, более своенравной, капризной. Не девушка, а сиамский котенок: с друзьями игривая, озорная, шумная, а чужим может показать коготки, и я досадовала, что не могу распутать этот клубок, выяснить, чего она хотела, с какой целью создала эту новую личность.

Я не исключала, что лезу в дебри и никакой цели она не преследовала, просто была самой собой. Как ни крути, месяцами ходить в чужой шкуре не так-то просто, знаю по себе. Но при мысли о том, что она показывала товар лицом, простите за дурной каламбур, делалось страшновато. Что-то мне подсказывало, что недооценивать эту девушку – большая, большая ошибка.

Во вторник вечером мы с Фрэнком сидели у меня дома на полу и уплетали китайскую еду навынос, разложив на старом деревянном ящике, который служит мне кофейным столиком, карты и фотографии. Ночь была ненастная, порывы ветра сотрясали окно, будто к нам кто-то ломился, и нам обоим было слегка не по себе. Весь день я штудировала список контактов Лекси и так засиделась без движения, что к приходу Фрэнка уже делала стойки на руках, чтобы не улететь куда угодно, пробив потолок; ворвался Фрэнк, смел все со стола и принялся раскладывать карты и коробки с едой, а сам говорил без умолку, и я гадала, что за тайная работа идет у него в мозгу.

География в сочетании с едой подействовала умиротворяюще, недаром Фрэнк выбрал китайскую кухню, разве можно нервничать, наевшись курицы с лимоном?

– А вот, – Фрэнк сгреб вилкой остатки риса, а свободной рукой ткнул в карту, – заправка на ратоуэнской трассе. Открыта с семи утра до трех ночи, там продают сигареты и бензин местным, которым ни то ни другое не по карману. Ты иногда туда бегаешь за сигаретами. Добавки?

– Нет, хватит с меня. – Я не удивлялась собственной умеренности, а ведь прежде была прожорлива как лошадь, Роб вечно поражался, сколько я могу умять, но операция “Весталка” мой аппетит приструнила. – Кофе хочешь?

Кофе уже варился на плите, у Фрэнка под глазами взбухли такие мешки, что впору детей пугать.

– Да, и побольше. Нам еще работать и работать. Опять бессонная ночь впереди, крошка.

– Да неужели? – отозвалась я. – А Оливия, кстати, не против, что ты у меня ночуешь?

Это, наверное, я напрасно – Фрэнк, чуть помедлив, отодвинул тарелку, и сразу стало ясно: и у него с семейной жизнью труба.

– Прости. Я не хотела…

– Не виляй. У Оливии открылись глаза, и еще в прошлом году она выставила меня нахрен. Холли я забираю раз в месяц на выходные и летом на две недели. А что твой Сэмми, не против, что я у тебя ночую?

Взгляд был холодный, немигающий, но голос звучал не зло, просто твердо, хотя между строк и читалось: отвали.

– Не против, – ответила я и пошла посмотреть, как там кофе. – Работа превыше всего.

– Да ну? В воскресенье мне так не казалось.

Я передумала извиняться. Ясное дело, он на меня злится из-за Оливии. Если стану оправдываться, испорчу все окончательно. И едва я задумалась, как исправить неловкость, зазвонил домофон. Я чуть не подпрыгнула, а по пути к двери треснулась ногой об угол дивана, прямо в духе инспектора Клузо, и поймала взгляд Фрэнка – зоркий, испытующий, снизу вверх.

Это был Сэм.

– Вот и ответ! – Фрэнк широко улыбнулся, поднялся с пола. – Тебе он доверяет на все сто, а за мной глаз да глаз нужен. Я присмотрю за кофе, а ты беги лобызаться.

Сэм вымотался, это чувствовалось и по его объятиям, и по протяжному, облегченному вздоху.

– Господи, как же я рад тебя видеть! – сказал он и тут же, заметив, как из кухни машет Фрэнк, выдохнул: – Ох…

– Добро пожаловать в лабораторию Лекси, – весело сказал Фрэнк. – Будешь кофе? А свинину в кисло-сладком соусе? А креветочные чипсы?

– Да. – Сэм заморгал. – То есть нет; только кофе, спасибо. Раз вы сейчас работаете, то я пойду, просто хотел… ты занята?

– Ты как раз вовремя, – ответила я. – Мы ужинаем. Что ты ел сегодня?

– Я сыт. – Сэм уронил на пол сумку, стал снимать пальто. – Можно тебя на минутку? Если я тебя не отвлекаю.

Он обращался ко мне, но Фрэнк услужливо ответил:

– Почему бы и нет? Садись, садись, – и указал Сэму на матрас. – С молоком? С сахаром?

– Две ложки сахара, молока не надо. – Сэм рухнул на матрас. – Спасибо.

Я поняла, что он совсем оголодал, что к угощению Фрэнка не притронется, что в сумке у него наверняка продукты для блюда более изысканного, чем курица с лимоном, и стоит мне положить ему руки на плечи, как минут через пять от его усталости не останется и следа. В работе агента есть вещи посложнее самого задания.

Я подсела к Сэму поближе, но так, чтобы мы не касались друг друга.

– Как у тебя продвигается? – спросила я.

Он мимоходом сжал мне руку и полез за блокнотом в карман пальто, брошенного рядом.

– Да ничего, помаленьку. В основном отметаю тупиковые версии. У Ричарда Дойла, который нашел тело, стопроцентное алиби. В Домашнем насилии всех, чьи дела ты отметила, мы исключили; проверяем тех, кто проходил по твоим делам об убийствах, но пока глухо.

По спине у меня пробежал мерзкий холодок: детективы из Убийств роются в моих бумагах, зная и про слухи, и про то, что у меня с жертвой одно лицо.

– В интернете она нигде не засветилась – под своим университетским логином ни разу не заходила, личной странички у нее нигде нет, электронным адресом, который ей завели в Тринити, не пользовалась, так что тут не за что уцепиться. И ни намека ни на какие трения в колледже, а уж на английской кафедре любят косточки поперемывать. Если бы у нее с кем-то не заладилось, мы бы уже знали.

– Не сочтите меня занудой, – дружелюбно вмешался Фрэнк, – но иногда приходится заниматься неприятными делами.

– Да, – рассеянно отозвался Сэм.

Фрэнк с услужливым поклоном протянул ему кофе, а сам за его спиной подмигнул мне. Я сделала вид, будто не заметила. Одно из правил Сэма – не ссориться с теми, с кем он расследует дело, но всегда находятся любители над ним поиздеваться, вроде Фрэнка, которые считают, что он не замечает насмешек не из деликатности, а из-за толстокожести.

– Вот я и подумал, Кэсси… В общем, отсеивать можно до бесконечности, тем более что пока нет ни мотива, ни зацепок, непонятно, откуда плясать. И я подумал: если бы я хоть смутно представлял, кого искать… Можешь для меня портрет составить?

В квартире на миг будто сгустилась тьма, повисла грусть, едкая и неистребимая, как табачная вонь. Для каждого дела об убийстве я составляла портреты прямо здесь, у себя: бессонные ночи, виски, на диване полулежит Роб, растягивает меж пальцев резинку, проверяет на прочность все мои версии. К операции “Весталка” мы подключили Сэма, и он застенчиво улыбался мне, и играла музыка, и танцевали за окном мотыльки, а теперь я думала о том, как же мы были счастливы тогда, все трое, и как страшно, безнадежно наивны. А сейчас в квартире тесно и зябко, пахнет остывшей китайской едой, ноет ушибленная нога, да еще и Фрэнк с его косыми взглядами – это совсем не то что раньше, это как отражение в кривом зеркале, и в голове одна нелепая мысль: хочу домой.

Сэм сдвинул в сторону стопку карт – осторожно, поглядывая на нас, будто спрашивая разрешения, – и отставил кружку. Фрэнк сполз на самый краешек дивана, пристроил подбородок на сплетенные пальцы, сделал заинтересованный вид. Я опустила взгляд, чтобы они не увидели моего лица. На столе из-под упаковки риса выглядывала фотография: Лекси в белом – точнее, в белой краске, – в комбинезоне и мужской рубашке, на стремянке посреди кухни “Боярышника”. Впервые за все время мне приятно было ее видеть, меня будто потянули за руку и вернули на землю или окатили ледяной водой, смыв все посторонние мысли. Хотелось прижать к снимку ладонь, опереться на него.

– Составлю, конечно, – кивнула я. – Только на многое не рассчитывайте, ладно? По одному преступлению мало что можно сказать.

В основе психологического портрета лежат закономерности. По единичному преступлению не определишь, где случайность, а где ключ к разгадке, связанный с образом жизни преступника или тайными извивами его сознания. Одно убийство в среду вечером ни о чем не скажет, а вот если их четыре, то наверняка у убийцы “окно” в расписании, тогда стоит присмотреться к подозреваемому, чья жена по средам играет в лото. Фраза, брошенная во время изнасилования, скорее всего, ничего не значит, если же она повторяется четыре раза подряд, это подпись преступника – по ней его узнает жена или подруга, нынешняя или бывшая.

– Неважно, – сказал Сэм и, приготовив блокнот и ручку, подался вперед, пристально глядя на меня. – Все пригодится.

– Ладно.

И даже записи не понадобились, я все это тысячу раз прокручивала в голове бессонными ночами, когда Фрэнк храпел у меня на диване как буйвол, а небо за окном из черного делалось серым, потом золотым.

– Во-первых, это, скорее всего, мужчина. Женщину полностью не исключаем, если найдется подходящая подозреваемая, не торопись отсеивать, но по статистике нож – мужское оружие. Предположим пока, что это мужчина.

Сэм кивнул:

– Я тоже так считаю. А возраст можешь прикинуть?

– Не подросток – слишком уж организованный, дисциплинированный. Но и не старик. Необязательно спортсмен, но в хорошей форме: по тропинкам бегал, через стены лазил, тело перетаскивал. По моим расчетам, от двадцати пяти до сорока, плюс-минус.

– И местность, – вставил Сэм, что-то записывая в блокноте, – похоже, знает хорошо.

– Это да, – согласилась я. – Либо здешний, либо заранее изучил Глэнскхи и окрестности. Там он как дома. После удара не спешил скрыться, в незнакомых местах убийца обычно пугается и дает стрекача. А там, судя по карте, настоящий лабиринт, и все-таки он ее нашел – среди ночи, без фонарей, – после того как упустил.

Работа в этот раз почему-то давалась мне тяжелее обычного. Я выжала все, что могла, из каждого факта, проштудировала все руководства, но оживить в воображении убийцу не получалось. Протянешь к нему руку – он утекает сквозь пальцы, как дым, ускользает за горизонт, остается лишь тень Лекси. Я уверяла себя, что составлять портрет – это как делать сальто назад или ездить на велосипеде: если это дело забросишь, то подзабудешь слегка, но совсем разучиться невозможно.

Я отыскала сигареты – мне проще думать, если руки заняты.

– Да, местность он знает хорошо и с нашей девочкой почти наверняка был знаком. Об этом в первую очередь говорит положение тела – лицом к стене. Внимание к лицу жертвы – если его прикрывают, или уродуют, или отворачивают, – как правило, означает что-то личное, что убийца и жертва знали друг друга.

– Либо, – подал голос Фрэнк, закинув ноги на диван, а кружку пристроив на животе, – это просто случайность – так она приземлилась, и все.

– Может быть, – согласилась я. – Но мы также знаем, что он ее отыскал. Коттедж в стороне от тропы, в темноте его и не разглядишь, если не знаешь, что он там. Задержка говорит о том, что он не бежал за ней по пятам, а значит, не видел, как она зашла, а когда села, ее стало не видно из-за стены. Разве что она включила фонарик, преступник увидел свет и решил заглянуть, – но зачем включать фонарик, когда прячешься от маньяка-убийцы? Думаю, ему было известно, что коттедж – ее любимое место.

– Это еще не указывает на то, что она его знала, – уточнил Фрэнк, – лишь на то, что он знал ее. Если он какое-то время ее преследовал, то чувствовал с ней личную связь, хорошо изучил ее привычки.

Я покачала головой:

– Преследователя полностью не исключаю, но он почти наверняка ее знакомый, пусть не очень близкий. Ведь ее ударили спереди. Она не убегала, на нее не нападали сзади, она и убийца находились лицом к лицу, она его видела, вполне может быть, что они разговаривали. Плюс у нее нет травм, характерных для самозащиты. Значит, она его не опасалась. Подпустила близко, и рядом с ним ей было спокойно – до той самой минуты, когда он ее ударил. Я бы на ее месте не могла расслабиться рядом с незнакомцем, вынырнувшим из темноты.

– И пользы от всего этого будет намного больше, – заметил Фрэнк, – когда мы очертим круг ее знакомств.

– Что-нибудь еще? – спросил Сэм, стараясь не обращать на Фрэнка внимания. – Как думаешь, есть у него преступное прошлое?

– Возможно, он не новичок, – предположила я, – очень уж тщательно следы замел. Либо так осторожен, что ни разу не попадался, либо научен горьким опытом. Когда будешь просматривать дела, обрати внимание на угоны, кражи со взломом, поджоги – другими словами, где нужно заметать следы, но не сталкиваешься с жертвой лицом к лицу. Нападения, попытки изнасилования – это всё не то. Раз он так напортачил, значит, опыта насилия у него нет или почти нет.

– Не так уж он и напортачил, – вполголоса заметил Сэм. – Дело до конца довел.

– Еле-еле, – ответила я. – По чистой случайности. Да и вряд ли он шел убивать. Есть в этой картине нестыковки. Я уже говорила в воскресенье, удар по всем признакам внезапный, незапланированный, но все, что до и после, организовано намного лучше. Этот парень знал, где ее найти, – не верю, что он на нее наткнулся среди ночи где-нибудь на тропинке. Либо он изучил ее распорядок, либо они назначили встречу. А после удара он головы не терял, никуда не спешил: выследил ее, обыскал, уничтожил следы, все вещи ее протер – значит, был без перчаток. Опять же, убивать он не собирался.

– У него был нож, – подчеркнул Фрэнк. – Что же он собирался делать, палочку строгать?

Я дернула плечом.

– Пригрозить, припугнуть, произвести впечатление – не знаю. Но при его дотошности если бы он пришел убивать, то сработал бы чисто. Нападение было внезапным, наверняка она не ожидала, сначала опешила, тут бы ему ее и прикончить. Однако первой опомнилась она – бросилась бежать, оторвалась, и он не сразу кинулся в погоню. Похоже, испугался не меньше. Думаю, встречались они совсем с другой целью, но случилось что-то из ряда вон.

– А догонял он ее зачем? – спросил Сэм. – После удара. Почему не скрылся?

– Когда он ее нашел, – предположила я, – то увидел, что она мертва, перенес тело и обыскал. Почти наверняка это ему и было нужно – либо перенести, либо убедиться, что она мертва, либо обыскать. Тело он не прятал, но и на видное место не выносил – незачем полчаса ее искать, чтобы перетащить на несколько шагов, – значит, перемещение было не целью, а средством: он отнес ее в укромное место, чтобы не было видно фонарика или чтобы не мокнуть под дождем, и там, в укрытии, сделал то, зачем пришел, – обыскал или убедился, что она мертва.

– Если он и правда был с ней знаком, – сказал Сэм, – и убивать не собирался, то, может быть, потому ее перенес, что она ему была небезразлична? Его и так совесть загрызла, не хотел ее бросать под дождем…

– Я об этом думала. Но он умен, все просчитывает заранее, старается не попасться. Перетаскивать – значит испачкаться кровью, еще больше наследить, потерять время, оставить на ней волосы, волокна одежды… Не стал бы он так рисковать из чистой сентиментальности. Наверняка была веская причина. Проверить, мертва ли она, – дело минутное, быстрее, чем перетаскивать тело; скорее всего, он ее выследил и перенес, чтобы обыскать.

– Зачем? – спросил Сэм. – Ведь охотился он не за деньгами.

– Навскидку могу назвать только три причины, – ответила я. – Первая – уничтожить все, что помогло бы на него выйти: убедиться, что время встречи не записано в дневнике, удалить из ее мобильника свой номер и так далее.

– Дневника она не вела, – сказал Фрэнк, глядя в потолок. – Я уточнял у Великолепной четверки.

– А телефон оставила дома, на кухонном столе, – добавил Сэм. – Друзья подтверждают, что это было обычным делом – захочет взять на прогулку мобильник, но, скорее всего, забудет. Телефон ее мы сейчас проверяем, пока ничего подозрительного.

– Во-первых, он мог этого и не знать, – предположила я. – Или искал что-то определенное. Скажем, она обещала ему что-то отдать, но не отдала, передумала… Либо он взял это с тела, либо у нее при себе этого не было.

– Карта сокровищ? – подоспел на подмогу Фрэнк. – Драгоценности из королевской казны?

– В доме полно старья, – сказал Сэм. – Будь там что-то ценное… Когда Дэниэл унаследовал дом, опись делали?

– Ха! – вырвалось у Фрэнка. – Ты же своими глазами все видел! Сделаешь тут опись! В завещании Саймона Марча перечислено все ценное – старинная мебель, несколько картин, – но ничего этого уже нет. Все, что дороже пары фунтов, ушло в счет налога на наследство, осталась только всякая дрянь с чердака.

– Во-вторых, – продолжала я, – он вполне мог искать ее документы. Неизвестно ведь, кто она. Предположим, он думал, что имеет дело со мной, а потом или засомневался, или она намекнула, что на самом деле она не Лекси Мэдисон, – вот преступник и стал искать документы, хотел выяснить, кого же он убил.

– Вот что общего у всех твоих версий, – сказал Фрэнк. Он развалился на диване, закинув руки за голову, и поглядывал на нас с дерзким огоньком в глазах. – Наш парень назначил ей встречу – так почему бы им не встретиться еще раз? Убивать он ее не собирался, значит, сейчас он, скорее всего, не опасен. А в-третьих, он не из “Боярышника”.

– Необязательно, – возразил Сэм. – Если это один из ее товарищей, он – или она – мог бы забрать у мертвой Лекси мобильник, убедиться, что она не звонила в службу спасения и на видео ничего не записала. Ведь камерой она пользовалась постоянно, потому нападавший мог испугаться, что она произнесла в камеру его имя.

– Отпечатки с мобильника уже готовы? – спросила я.

– Сегодня прислали, – сказал Фрэнк. – Лекси и Эбби. Эбби и Дэниэл говорили, что в то утро по дороге в колледж Лекси давала Эбби свой телефон, и отпечатки это подтверждают. Отпечатки Лекси накладываются на Эббины по меньшей мере в двух местах – она брала телефон позже Эбби. Никто у мертвой Лекси телефон не забирал. Когда она умерла, мобильник лежал дома на кухонном столе, ее друзьям не было нужды его разыскивать.

– Или они взяли дневник, – сказал Сэм. – Мы ведь только с их слов знаем, что дневника она не вела.

Фрэнк закатил глаза:

– Если на то пошло, мы только с их слов знаем, что она жила в усадьбе “Боярышник”. А вдруг она с ними разругалась еще месяц назад, съехала и подалась к арабскому шейху в наложницы? Да только ничто на это не указывает. Показания всех четверых полностью сходятся, на лжи мы никого из них не поймали, удар нанесли не в доме…

– А ты что об этом думаешь? – спросил у меня Сэм, перебив Фрэнка. – Вписываются они в портрет?

– Да, Кэсси, – промурлыкал Фрэнк. – Что ты думаешь?

Сэм отчаянно желал, чтобы убийцей оказался один из них. В тот миг мне хотелось подтвердить его слова – ну и плевать на расследование, лишь бы увидеть, как светлеет его лицо, как оживают глаза.