Потом ее выпустили безо всяких допросов или объяснений, вернули телефон, но не паспорта, которые «будут возвращены» ей, как сказала женщина за стойкой регистрации на выходе, «в должное время».
– Я до сих пор не получила ни одного паспорта, – сообщила она мне. – И я никак не могу взять в толк: меня посадили туда и честно про меня забыли или же про меня «забыли» умышленно?
– Неважно, – сказала я. – Вот так история. Семь часов!
– С половиной, – сказала она. – Целый рабочий день, который начался в полчетвертого утра и в основном прошел в очередях на пограничном контроле. Но семь с половиной часов! В комнате без единой живой души!
– Долго, – сказала я.
– Очень, – сказала она.
Я знала, что от меня ожидалось дальше. Я должна была спросить, чем она занималась в этой «бездушной» комнате семь с половиной часов. Но в тот период моей жизни мне уже были безразличны правила вежливости и принужденная светская болтовня.
Я сдержалась.
Помолчала секунд десять.
– Эй, алло? – сказала она.
Не знаю, как у нее получилось, но от ее интонации мне стало стыдно за свое молчание.
– Ну и чем же ты там занималась все это время? – сказала я.
– О, это целая история, – сказала она (и я почувствовала в ее голосе облегчение оттого, что я сказала, что от меня ожидалось). – На самом деле, из-за этого я и звоню. Послушай, произошло что-то стремное. Я больше никому не рассказывала. Отчасти потому, что не знаю, кому еще рассказать. В смысле, я думала об этом, но мне никто не приходил на ум. А потом на прошлой неделе вдруг: Сэнди Грэй! Сэнди-Сбренди из прошлого. Из студенческих времен. Вот кто сможет в этом разобраться.
– В чем разобраться? – сказала я, а сама про себя занервничала, ведь с тех пор все изменилось, и, хотя внешне я продолжала держаться, отчасти делая вид, как большинство из нас, что все нормально, хотя все ужасно, на самом деле столько всего произошло, что я была уверена: я стала совсем другим человеком.
– Поначалу, – продолжала она, – я просто сидела там, сложив руки на коленях. Меня это бесило, но я убеждала себя не беситься. Я готовилась к допросу, что бы мне ни предстояло.
А потом в комнате заметно похолодало, так что я встала и чуть-чуть походила взад-вперед, ведь комната была небольшая. Я начала бегать по кругу трусцой, но, поскольку места было мало, у меня закружилась голова от постоянных поворотов (еще повезло, что я клаустрофобией не страдаю).
Потом я снова попыталась открыть дверь – но было нечем. На самом деле, я даже подумала о том, чтобы достать из коробки ключ от Бутби и попробовать его концом – там такой зубец с маленьким заостренным крючком сверху. Я подумала, может, получится подцепить дверь снизу: вдруг поддастся? Но нет, я бы никогда, ни за что в жизни не допустила, чтобы меня обвинили в порче Бутби.
Ну и потом я подумала: ведь, в сущности, я ни разу не оставалась наедине с Бутби и даже не имела возможности как следует его рассмотреть.
Ну и я достала коробку из сумки (коробка все равно уже был вскрыта – досмотрщик испортил ее своим ножом), вынула оба запеленатых предмета, положила на стол, распаковала замок и поставила его, не разворачивая ткань, перед собой. Ах, Сэнд, замок Бутби! У того, кто его изготовил, были просто волшебные руки! Ты когда-нибудь его видела?
– Нет, – сказала я.
– А слышала о нем?
– Нет, – сказала я.
– Погугли. Ты влюбишься в него. Кому как не тебе в такое врубаться.
Человек, о существовании которого я едва помнила, да и не вспомнила бы, не позвони он мне, все эти годы хранил в памяти мой образ, причем настолько живой, что был уверен в моей способности во что-то там «врубаться»?
– Впрочем, фотки в Гугле и близко не передают, – продолжала она. – Замок нужно увидеть воочию, как он есть, из металла. Изумительная вещица. К тому же хитроумно устроенная. Глядя на него, никогда не скажешь, что это вообще замок или что внутри него есть какой-то механизм, не говоря уж о том, как и куда вставляется ключ. Довольно трудно это сообразить, если не знаешь, где искать. Он выглядит как замок, обвитый листьями плюща, – в смысле, даже если произнести «листья плюща», это не передает реальной картины: все металлические листья плюща невероятно схожи с живыми, и хотя ты понимаешь, что это не так, но все равно – если дотронуться до листа, то словно чувствуешь его податливость, как у реального плюща. И ты смотришь на него и каждый раз осознаешь, насколько поразителен реальный лист растущего в реальности плюща. И усики – они буквально удлиняются на глазах, такие изящные, и у них такая – не знаю, как еще это назвать, – вибрация? Они будто изгибаются, движутся. И когда пытаешься охватить все одним взглядом, кажется, что усики и листья буквально прорастают из сундука, который барон, или кто там, этим замком запирал, и на глазах оплетают его. Сама замковая часть, по словам историков-экспертов, чрезвычайно прочна, хотя если вскрыть ее и осмотреть, то не увидишь ничего особенного. Сама-то я не решилась бы обнажить механизм, но люди, стоящие выше меня в музейной иерархии, утверждают, что это один из самых надежных замков по тем временам, да и по любым другим временам, с замысловатым оригинальным бороздчатым механизмом, не встречающимся больше нигде примерно два последующих столетия, то есть это работа просто сногсшибательного мастерства по тем временам, да и металлы тогда были в целом менее податливы, по крайней мере, в той части страны, где он был изготовлен, то есть уровень ремесла, необходимый для его создания, был почти немыслимый, ведь инструменты для резки и обработки оставались еще совсем примитивными. В общем, я не решилась взять его в руки, и он стоял там на столе, завернутый в ткань, и блестел во флюоресцентном свете этой недокомнаты. Он вобрал в себя цвета всех столетий и был так красив, что я даже забыла, во всяком случае ненадолго, как сильно мне на самом деле хотелось в туалет.
А потом мои естественные потребности заявили о себе во второй раз, причем гораздо настойчивее, чем в первый, и поскольку в первый раз, когда я молотила в дверь, никто не ответил, я начала паниковать по поводу того, что же я буду делать или пытаться не сделать, ха-ха, если не отзовутся и во второй раз. Тогда-то я это и услышала.
Она сделала паузу.
– За тобой наконец пришли, – сказала я.
– Нет, – сказала она. – Никто не пришел. Ну, кто-то появился. Только не физически. Просто… я хочу сказать… Я услышала чей-то голос, будто кто-то еще был в комнате. Но в комнате была только я. Это было стремно. И голос сказал что-то стремное.
Ну и я решила, что, наверное, кто-то находится в соседней комнате и я слышу его сквозь стенку – дальнюю стенку у меня за спиной, но поразительно четко – так же, как слышу сейчас тебя. В общем, короче говоря, насчет этого я тебе и звоню.
– Чтобы сказать, что услышала стремный голос сквозь стенку, – сказала я.
– Нет, – сказала она, – сам голос стремным не был. Я никогда не умела описывать. Ты же помнишь. Нет, стремными были слова – то, что он сказал. Точнее, не совсем стремными. Но я не знаю, как еще их описать или как в этом разобраться – в том, что сказал голос.
– А что он сказал? – сказала я.
– «Кроншнеп или комендантский час?»[4 - В английском языке слова «кроншнеп» (curlew) и «комендантский час» (curfew) звучат схоже.]
– Что-что?
– И все. Больше ничего. Только эти слова.
– «Кроншнеп или комендантский час?» – сказала я.
– Да, как бы вопрос, – сказала она. – Голос вроде был женский. Хотя и глубокий такой. Но, по-моему, слишком высокий для мужчины, если только мужчина случайно не обладал таким высоким голосом.
– И что ты ответила? – сказала я.
– Ну, я подошла к стенке и сказала: простите, можно повторить? И голос сказал снова: «Кроншнеп или комендантский час?» А потом добавил: «Выбор за вами».
– А что потом? – сказала я.
– Ну, я спросила, кто бы это ни был, не может ли он как-нибудь мне помочь или позвать кого-нибудь, чтобы он помог мне сходить в туалет, – сказала она.
– А потом что? – сказала я.
– Это все, – сказала она. – Больше ничего. Никто не приходил за мной как минимум еще час. Мне очень повезло, что я способна контролировать свой мочевой пузырь, как в молодости.
– Похоже на разводку, – сказала я.
– Я тебя не развожу, – сказала она. – С какой стати? Все так и было. Правда. В точности, как я тебе рассказала. Я никого не развожу.
– Нет, я имею в виду, кто-то пытался развести тебя, – сказала я. – Спрятанный динамик?
– Очень хорошо спрятанный, если уж на то пошло, – сказала она. – Я никакой аудиовидеоаппаратуры не заметила.
– Может, какой-то психологический тест на пограничном контроле? – сказала она.
– Не знаю, – сказала она. – Для меня это загадка. В общем… Потому я и звоню… что постоянно об этом думаю.
