Эра смерти. Эра империи

– Думаешь, гоблины после смерти попадают сюда? – ошеломленно спросила Мойя. – Ты полагаешь, у них есть души?

– Откуда мне знать?

Мойя обернулась и посмотрела на болото. Может, и есть.

Дорога от реки постоянно шла вверх. Мойе это показалось странным: всем известно, что Нифрэл расположен под Рэлом. Она пришла к выводу, что, хотя вход может быть наверху, сам Нифрэл, возможно, уходит глубоко вниз.

Разве что это не имеет отношения к расположению. Возможно, Нифрэл под Рэлом в другом смысле.

Поднявшись выше и бросив взгляд назад, они увидели, что низина вблизи Врат Рэла населена гуще всего. Скученные круглые домики, хаотично выстроившиеся вдоль петлявшей дороги, были разбросаны, как ил после наводнения. В гуще человеческого осадка виднелись небольшие каменные постройки гномов и даже, то тут, то там, несколько домов из кирпича и дерева, похожих на жилища фрэев в Алон-Ристе.

Задумавшись над предположением Роан, что Рэл со временем разрастается, Мойя заметила, что кое-какие участки вдоль дороги заселены плотнее, чем другие.

Может, передо мной урожайные и голодные годы? Военное и мирное время?

Чем дальше они продвигались, чем выше поднимались, тем реже встречались густонаселенные места. Даже дома выглядели более грубыми, более примитивными.

– Не понимаю, откуда все это берется, – сказала Брин, указывая на протянувшиеся до горизонта хижины. – Дом моих родителей выглядел в точности так же, как тот, где я выросла.

– Не совсем, – поправил Гиффорд. – Он был красивее.

Брин кивнула:

– Да, наверное. Но как желания воплощаются в материальные вещи?

Роан шла, уставившись себе под ноги, и теребила волосы.

– Арион сказала, мы существуем, потому что верим в это. – Она задумалась. – Когда мы умерли, наши тела остались в мире Элан, однако… – Она ткнула в себя пальцем. – У меня есть тело. – Она подняла взгляд. – У Мойи с собой лук, а у Дождя – кирка. Но это ненастоящее. У них с собой орудия, потому что они в это верят. По той же причине мы выглядим как обычно – мы в это верим. Возможно, в мире, где нет ничего физического, сила воли и вера формируют реальность вокруг нас.

– А почему все дома выглядят лучше, чем в жизни? – спросил Гиффорд.

– Гордость, – объяснила Тресса. – Если есть выбор, любой создаст себе идеальный дом, разве нет?

– Да ну? – усмехнулась Мойя. – Тогда почему ты все еще носишь эту жалкую рубаху? Или я вижу лишь то, что ожидаю увидеть?

Тресса осмотрела себя и пожала плечами:

– Ты видишь меня такой, какая я есть.

– Мы видим то, во что ты веришь, – сказал Гиффорд.

– Возможно, – предположил Дождь, – но ведь у каждой стены две стороны.

Роан кивнула:

– Впечатление основано не только на нашем самоощущении, но и на ожиданиях окружающих.

– Ты меня совсем запутала, Роан, – сказала Мойя.

– Ну… это как с Падерой.

– Правда?

– Да! – широко улыбаясь, воскликнул Гиффорд. – Все верно. Роан, ты гений! Вот почему Мойя видела Падеру старухой, а ты – молодой.

Мойя грозно посмотрела на Тэкчина, на лице которого отражалось то же смятение, какое чувствовала она сама.

– Надеюсь, ты не разберешься во всем этом раньше меня.

Фрэй покачал головой:

– У меня нет ни малейшего шанса. Среди галантов я славился не умом, а красотой. – Он подмигнул ей.

– Дело вот в чем, – объяснил Гиффорд. – Мойя увидела Падеру старухой, потому что такой ее помнит. Память Мойи сильнее, чем представления Падеры о себе. Это понятно, ведь суждения Мойи… ее воля… ну, она…

– Упертая, – подсказал Тэкчин.

Гиффорд смутился:

– Я хотел сказать «сильная».

– А ты какой увидел Падеру? – Мойя сурово посмотрела на Тэкчина.

– О, мы с тобой оба упертые донельзя.

Роан кивнула в знак согласия, а потом округлила глаза и тихонько вздохнула.

– Что такое? – спросила Мойя.

– Я кое о чем подумала.

– Это мы поняли. Вопрос, о чем именно.

– О… я подумала о колодце на мощеной дороге. Ты его видела?

– По-моему, мы все его видели. И что?

Роан озадаченно посмотрела на Мойю.

– Он прямо посередине дороги – прямо на кирпичах.

Мойя нахмурилась и покачала головой:

– Я что, одна здесь такая тупая? Кто-нибудь еще понимает, что она имеет в виду?

В ответ все молча покачали головой, и Мойя почувствовала себя чуть лучше. Роан несколько раз удивленно моргнула:

– Почему так важно, что колодец расположен на дороге?

– Потому что, мне кажется, этот колодец не реальнее дома Сары или твоего лука.

Мойя осмотрелась и, к счастью, увидела на пяти лицах отражение собственного недоумения.

– Надо поподробнее, Роан.

– Правда?

– Э… да.

– Ну ладно. Колодец стоит поверх кирпича. Его создали после кирпича, которым выложена дорога. А кирпич, надо полагать, сотворил правитель этих земель.

Тэкчин кивнул:

– То есть кто-то внес изменения в работу Дроума. А это значит, что у кого-то силы больше, чем у бога. Кто в Рэне мог это сделать?

– Ой, я знаю! – воскликнула Брин. – Все. Вот что имела в виду мама, когда сказала, что они берут из колодца не воду, а кое-что другое. Нечто более глубокое и жизненно необходимое, по ее словам. Это сообщество. Они все.

Мойя собиралась спросить, что именно мать Брин брала из колодца без воды, но тут снова раздался звон.

– Кто-то только что скончался, – объявил Гиффорд. – Я слышу звон.

– По-моему, мы все его слышим, – прибавила Мойя.

На сей раз звук донесся даже до Тэкчина с Дождем, и Мойя была уверена, что это дурной знак.

– Как думаете, кто это? – в отчаянии спросила Брин.

– Не Сури, – уверенно заявила Мойя. – Точно не она. И мы не станем возвращаться, чтобы проверить. У нас дела, а мы и так уже потратили кучу времени. Пошли.

Они продолжали идти дальше по мощеной дороге в молчании, каждый погрузился в свои мысли. Мойя более-менее представляла, о чем они думают. Она не хотела знать, кто в данную минуту выбирается на берег реки у Великих врат Рэла. Кто бы это ни был, Мойя уже ничем не могла ему помочь. Другое дело Сури – если она жива. Все они умерли ради миссии, которую задумали Малькольм и Тресса, и Мойе оставалось лишь идти вперед.

«Ты-то храбрая, с первого взгляда ясно, – сказала ей Мьюриэл. – Без доблести в Пайре никуда».

Мойю тревожила тишина – не просто отсутствие звуков, но отсутствие жизни. Будучи живой, она не могла, даже сидя в помещении, не обращать внимания на гул живого мира. В зарослях тростника шумел ветер; сквозь окно доносились человеческие голоса и птичье пение. Глубоко под землей, в Нэйте, она постоянно слышала стук собственного сердца, звук дыхания. Раньше она совсем не замечала этих звуков, но сейчас их отсутствие сводило ее с ума. Вскарабкавшись на вершину крутого холма, Мойя должна была задыхаться, но у нее не появилось даже легкой одышки.

– Кому-нибудь еще трудно привыкнуть к тому, что он не дышит? – нарушила она тягостную тишину.

– Я, по-моему, дышу, – сказал Тэкчин.

– Но тебе это не обязательно. – Повернувшись, Мойя попятилась назад и раскинула руки, призывая остальных оценить, какой путь они прошли. – Посмотрите. Поглядите, как высоко мы забрались. Кто-нибудь из вас устал? У кого-нибудь что-то болит? Жутковато. Жутковато, говорю вам!

Они ни разу не сошли с белой дороги, которая, не прерываясь, змеилась все выше и выше. Несмотря на крутые подъемы и спуски, они весьма быстро преодолели расстояние между Вратами Рэла и горами. По крайней мере, Мойе так показалось. Непросто оценивать время, когда нет солнца, когда не чувствуешь усталости и потребности во сне или отдыхе – даже не слышишь ударов собственного сердца. Возможно, они шли уже много часов, дней или недель. Как это определить? Разве что вспомнить все, что встретилось им на пути. Только в одном Мойя была уверена: зашли они далеко и поднялись высоко над долиной, равнинами и холмами. Впереди высились заснеженные стены из серого камня.

Иногда на пути по-прежнему встречались деревеньки, хотя теперь совсем крошечные и вовсе не похожие на те, что они видели в долине. Люди в высокогорной местности были ниже ростом, с более густой растительностью на теле, а их убогие хижины были сложены из гнутых ветвей с натянутыми на них звериными шкурами. Фрэи обитали в простых глинобитных домишках, носили скромные повязки и имели не слишком заостренные уши. На удивление высокие дхерги скрывались в пещерах. Встретилась им и еще одна раса, странные существа в красных мантиях, с огромными глазами и длинными руками. Все они кололи камни и строгали палки, гневно сверкая глазами. А потом на долгое время и деревни, и люди иссякли. Поднявшись еще выше, путники оказались в девственных, никем не заселенных диких землях.

В горах дорога сделалась ýже. Раньше пятеро могли идти в ряд; теперь же им приходилось шагать друг за другом, пробираясь через извилистые ущелья и вдоль уступов, откуда открывались потрясающие виды на долину.

Что будет, если я упаду? – спросила себя Мойя. – Пролечу тысячи футов, ударюсь о землю, а дальше что? Встану и пойду? Просто начну все сначала?

Еще выше земля оказалась покрыта снегом, и Мойя, вглядываясь в бледное небо, подумала:

Был снегопад? Или же снег здесь никогда не тает?

Преодолев очередной подъем, они увидели огромную крепость. Каменное сооружение не было врезано в склон горы, как Нэйт, и не стояло на вершине, как Авемпарта. Замок Рэл сам был горой. Вдвое больше Мэдора, крепость упиралась в облака, которых Мойя раньше не замечала. Лес черно-белых шпилей из обсидиана и алебастра дерзко пронзал серое небо. Совершенные башни, похожие на копья, напоминали оружие, бившее по самой природе подземного мира. Создатель замка вложил в него ярость, сделал его свирепым символом неповиновения. В царстве мира и смирения Замок Рэл напоминал облеченное в камень ругательство. Но Мойя вынуждена была признать его красоту. Таких прямых линий и точных изгибов она никогда не видела. Вся конструкция обладала настолько идеальным равновесием, что Мойя против воли улыбнулась. Ей никогда не доводилось созерцать ничего более прекрасного и в то же время пугающего – словно красивый цветок, целиком состоящий из шипов.

– Ух ты! – Тэкчин вытянул шею, пытаясь разглядеть вершину. – Впечатляет.

Выступив вперед, Дождь разинул рот.

– Само совершенство.

– Он меня пугает, – сказала Брин.

– Есть такое дело, – согласился Гиффорд.

– Вот Врата Нифрэла. – Роан указала туда, где заканчивалась дорога.

Прямо напротив ворот замка возвышалась огромная арка, а в ней – как будто лист черного стекла. Подступ к вратам преграждала небольшая группа одетых в серое существ.

– Наверное, теперь жалеешь, что оскорбила Эзертона, а? – спросила Тресса Мойю.

– Ой, как будто ты поступила бы иначе!

– Ты что, гордишься тем, что такая же дура, как я?

Мойя открыла рот, но поняла, что ответить нечего.

– Что будем делать? – спросила Брин.

– Сколько их там? Двадцать? Тридцать? – спросила в ответ Мойя.

– Сколько у тебя стрел? – поинтересовался Тэкчин.

– Восемь.

– На сей раз они вооружены, – заметил Гиффорд.

Выстроившись в шеренги, стражники направились в сторону путников. Они не бежали, не торопились, двигались медленно, не нарушая идеального строя.

Мойя нахмурилась, повернулась к Тэкчину и вздохнула:

– Арион сказала, что Дроум вообще-то добродушный, так?

– Да.

– И мы не знаем, зачем он хотел нас видеть. Может, все не так уж плохо?

– Верно.

Когда солдаты приблизились, Мойя узнала Эзертона. Как и сказал Гиффорд, на сей раз тот имел при себе меч.

– Вы сейчас же проследуете за мной, – приказал он и повернулся в сторону замка.

Солдаты разделились на две колонны. Эзертон шел между ними.

Мойя взяла Тэкчина за руку.

– Держись поближе ко мне.

– Как клещ на собачьем ухе.

Она покосилась на него. Тэкчин пожал плечами:

– Так я говорил Нифрону. По отношению к нему это звучало лучше.

На подходе к замку солдаты перегруппировались и последовали за путниками. Разглядывая вход – открытый арочный проем, напоминавший широко разинутый рот, готовый проглотить целиком всех и каждого, Мойя поняла три вещи. Многие люди называли фрэев богами. Некоторые миралииты считали богами себя. Но когда фрэя-миралиит, обитающая в загробном мире, называла кого-то богом, стоило к ней прислушаться. Мойя крепче сжала руку Тэкчина. Переступив порог, они вошли в замок.

Глава седьмая

Конец эпохи

На месте Нифрона я бы выбрала дерево. Дерево не внушает врагам ужас и не вдохновляет ни на что, кроме мира и роста, и, наверное, поэтому он остановил выбор на драконе.

«Книга Брин»

Земля покрылась тонким слоем снега, и на фоне этой белизны свежий черный курган, перед которым стояла Персефона, казался уродливым шрамом. Курган был одним из многих, превративших плоское поле в холмистую равнину – как будто земля, переболевшая оспой, носила на себе следы страшной болезни. Наверное, можно и так сказать. Долгие годы войны взрастили обильный, горький урожай.

– Холодно, – пожаловался Нолин, потянув ее за палец.

– Тише, человечек, – сказала стоявшая позади Джастина.

Человечек? Это что-то новое?

Персефона не помнила, слышала ли она раньше, чтобы сына так называли. Ей понравилось.

Хорошо, что ему об этом напоминают. Когда-нибудь он, возможно, забудет.

– Отвести его домой, госпожа? – спросила Джастина.

Персефона посмотрела на сына. Щеки и уши у него покраснели от ветра, из носа текло, а опущенные вниз уголки рта выражали отчаяние. Нолин стойко выдержал прощание и бросил на могилу горсть земли. Он выполнил свой долг. Эгоистично было бы задерживать его здесь, хотя возможность держать его за руку успокаивала Персефону.

– Да, – сказала она. – Спасибо.

Она почувствовала, как он отпустил ее, услышала торопливые удаляющиеся шаги сына.

– Не задерживайтесь, госпожа, – сказала Джастина. – Холодает.

– Да, – не оборачиваясь, ответила Персефона. – Это правда.

Когда Джастина увела Нолина, Персефона осталась в поле одна. На похороны вообще мало кто пришел. Персефона всегда считала, что, когда Падера наконец отойдет в мир иной, ей устроят пышные проводы, но та пережила всех. С ее смертью закончилась целая эпоха. Старуха была последним истинным осколком прошлого – эпохи каменного оружия и богов за рекой.

На похороны пришли двое сыновей фермера Уэдона, Брент и Оскар, теперь уже мужчины, и Хест, дочь Вив Бейкер и невеста последнего оставшегося в живых Киллиана. И, конечно, Хэбет – ее неизменное утешение. Все они родились в Далль-Рэне, но были слишком молоды, чтобы помнить, каким он был. Они лишь одной ногой стояли в старом мире, но опирались в основном на другую ногу. Миновали дни, когда зимой все собирались в чертоге послушать сказания Мэйв о Гэте из Одеона. Никто теперь не сидел плечом к плечу с друзьями и соседями при мерцающем свете, не делился жареным барашком. И уверенность, которую давало знание, что завтрашний день будет таким же, как день сегодняшний, уже не вернется.

Никого не осталось.

Персефона рухнула на колени, стискивая на шее ткань бреконморы.

Падера, Рэглан, Манн, Мэйв, Сара, Дэлвин, Гэлстон, Ария и… нет, только не они!

Персефона покачала головой. Ее не покидала надежда, что те, кто ушли в болото, вернутся, ибо так сказал ей Малькольм. Это странное заявление даровало ей невероятно тонкую нить, за которую она держалась. Как бы абсурдно это ни звучало, Персефона вцепилась в эту надежду, словно лишь она отделяла ее от грани безумия. Но с каждым днем даже эта надежда ослабевала, нить истончалась.

Персефона повернулась в сторону лагеря и вздохнула:

Почему я чувствую себя такой одинокой, хотя в лагере полно народу?

Она любила Нолина, Джастина стала для нее благословением, а Хэбет – утешением. Они помогали ей жить дальше, но те, кого она любила больше всего, те, рядом с кем она сражалась и проливала кровь, ушли. Без них она чувствовала себя слабой и беззащитной.

Наступила зима, и даже старуха Падера покинула ее. Тогда-то Персефона и осознала правду.

Конец эпохи – это не Падера, а я. Без Брин и ее книги все, что я когда-либо знала и любила, будет забыто. После моей смерти дни Далль-Рэна превратятся в эру мифов.

– Как у них дела, Падера? – спросила Персефона курган. – Вели им поторопиться, хорошо? Скажи им, что они обязаны вернуться, ведь они так нужны мне. Они все нужны мне.

Персефона заплакала, сама не зная, по ком льет слезы.

Нифрон шел по пустой, открытой равнине между местом, ныне известным как Драконий лагерь, и лесом.

Дракон. Вот что должно быть моим символом, моим знаменем.

Он не имел к зверю никакого отношения. Не он его сотворил, не он просил его призвать. Если бы он знал, что такое возможно, то приказал бы сотворить штук двадцать. У них был только один, но этот уникальный крылатый зверь спас всех в Алон-Ристе и в течение долгих лет войны стерег Драконий лагерь. Народ видел в нем символ силы и защиты.

Нифрон нахмурился. Они должны видеть это во мне.

Таков был план, но планы Нифрона далеко не всегда воплощались в жизнь.

Петляя по полю, он заметил кости и остановился. Рука – то, что когда-то ею было – почти целиком скрытая травой и припорошенная снегом. Торчали только кончики пальцев, словно хозяин руки, превратившийся в скелет, пытался выбраться из ловушки, процарапав себе путь на поверхность. Здесь прошло последнее открытое сражение, в ходе которого войска противника по глупости попытались не дать им войти в лес. Как всегда случалось на полях, колесницы Нифрона одержали победу.

Но война до сих пор не выиграна.

– Интересно, кем ты был? – обратился он к руке. – Рхуном или фрэем? Другом или врагом?

Кем бы ни был покойник, Нифрон испытал к нему почти родственные чувства. Надежды похороненного существа тоже не сбылись.

Вернувшись к колеснице, он прислонился к колесу и посмотрел на восток, в сторону леса. Он пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, подумать – не о драконах, уже нет. То, что некогда давало ему шанс на спасение, теперь уничтожит его. Скоро фэйн получит драконов – в этом он не сомневался, – но пока их у него нет. В этом Нифрон тоже был уверен. Лотиан не стал бы медлить ни секунды и сразу же отправил бы новое оружие за реку. Он попросит столько драконов, сколько захочет, и получит их. Пока в небе не было ничего, кроме снега, и Нифрон знал, что еще есть время… но для чего?

Что же мне делать дальше?

Круговерть снега покрыла все вокруг смутной серой пеленой. Это был даже не настоящий снег, а лишь призрачный предвестник грядущей зимы. Ничего, кроме деревьев, разглядеть было невозможно.

– В последнее время мне совсем не везет, – сказал он и, обращаясь к белым костлявым пальцам, добавил: – Ты же понимаешь? Что тебя убило? Меч? Стрела? В моем случае это, скорее всего, будут зубы дракона.

Да, – вновь подумал он, – я должен был выбрать своим символом дракона.

Об этом следовало подумать много лет назад. Его знамя должно было символизировать силу и власть. Как правило, на знаменах изображали львов и медведей, но он намеревался подняться выше королей и фэйнов. Ему нужен более величественный символ, а что может быть величественнее дракона? И что с того, что рхуны решили сделать предметом обожания, которое заслужил он, наколдованное чудовище? Он получил власть над Десятью кланами посредством женитьбы на Персефоне и точно так же мог добиться желаемого поклонения, связав себя с драконом. Через несколько столетий никто не будет знать разницы. Нифрон Дракон, защитник народа – эти два титула слились бы в один. Судя по тому, что он знал о рхунах, на это могло уйти всего несколько десятилетий. Они быстро все забывали.

Со стороны лагеря Нифрон заметил какое-то движение. К нему приближалась одинокая фигура в плаще с капюшоном. Человек – это он определил по неуклюжей походке.

– Прости, что потревожил, – сказал Малькольм, подойдя ближе.

Остановившись, он отбросил назад капюшон и попробовал отдышаться, выпустив при этом огромное облако пара.

Нет, все-таки не человек.

Он и правда не имел ни малейшего представления о том, кто такой Малькольм. Тот выглядел как рхун, двигался как рхун, но рхуном определенно не был. Его истинная природа по-прежнему оставалась тайной. Нифрон не отправил этого нечеловека в изгнание лишь потому, что тот исчез сам.

– Я думал, ты уехал.

– Вернулся на похороны и… по делам. – Малькольм заметил руку скелета. – Твой приятель?

Нифрону вопрос не показался забавным.

– Так почему ты не на церемонии?

– Я там был. Она закончилась.

– Думаешь, я поверю, что ты исчез на столько лет и вернулся из-за смерти старухи?

– Ее звали Падера, – напомнил Малькольм. – Но, как я уже сказал, у меня есть и другие дела. – Он бросил взгляд на костлявые пальцы. – Скажем, помочь там, где это возможно. Проверить, как все идет, кое-что поправить.

– Ты же не собираешься просить меня дать еще один обет? Потому что я обменял его на обещание, которое, похоже, вряд ли исполнится.

Малькольм покачал головой и печально улыбнулся:

– Нет, я не об этом. Тебе покажется странным, если я скажу, что беспокоюсь о тебе?

Вопреки мрачному настроению Нифрон рассмеялся.

– Думай, что хочешь, – сказал Малькольм. – Но твое благополучие и успех для меня очень важны.

– С каких это пор?

– С тех пор, как погиб твой отец. – Малькольм с тревогой рассматривал костлявую руку, что озадачило Нифрона.

Как он может казаться таким слабонервным? Таким человечным?

– Ты имеешь в виду, что меня, вероятно, ждет такая же судьба? Для меня это не новость. Война идет из рук вон плохо, и то, что Лотиан унизит меня так же, как отца, – лишь вопрос времени. Вообще-то я, знаешь ли, пришел сюда, чтобы побыть подальше от людей. В том числе от тебя, кем бы ты ни был.

Малькольм повернулся к Нифрону:

– Ты пришел сюда подумать. А я пришел тебе помочь.

– Уверен, что подумать я в состоянии без чьей-либо помощи.

– Ты расстроен, разочарован и опечален, поскольку полагаешь, что все потеряно. Но хуже всего то, что ты теряешь веру в меня.

– Я никогда в тебя не верил.

Малькольм со вздохом всплеснул руками.

– В том-то и проблема. Почему мир не заселен одними Трессами?

– Что?

– Да так, ничего. Главное, я обещал тебе, что ты станешь правителем мира Элан, и ты им станешь.

– Тебя здесь не было, может, ты не знаешь, но Сури скоро выдаст Лотиану драконов.

– Нет, пленение Сури для меня не новость. Я давно об этом знал. Между прочим, еще до того, как это случилось.

Наверняка все это пустая болтовня, – подумал Нифрон. Однако его удивило, что Малькольм не стал отрицать тот факт, что Лотиан получит драконов. Он ожидал возражений. Отсутствие препирательств повергло его в замешательство, и на секунду он потерял нить своих размышлений.

Ему нравится сбивать меня с толку, но почему?

Опыт научил Нифрона не доверять никому; вернее, доверять настолько, насколько это не угрожает твоей безопасности. А такое возможно лишь с тем, кого ты хорошо знаешь. Нифрон помнил Малькольма с малых лет, однако ничего не знал об отцовском слуге.

– У нас нет защиты от драконов, – продолжил он оборвавшийся разговор, – и без Сури нет даже надежды на выживание.

– Правильно. У тебя неплохо получается.

Нифрон нахмурился:

– Ты явился, чтобы еще больше испортить мне настроение? Насладиться моей болью?

Малькольм вздохнул:

– Ненавижу, когда люди меня не слушают. Нет, наверное, слушают, просто не слышат. Пойми, я сказал, что пришел помочь, но обманом мне этого не сделать. – Осмотревшись в поисках местечка, где можно было бы присесть, Малькольм ничего не нашел и нахмурился. – Да, исход войны неясен, но как бы трудно ни было, думаю, тебе стоит успокоиться и не мешать естественному ходу вещей. Мне не нужно, чтобы ты и дальше вмешивался.

– Вмешивался? С чего ты взял, будто я что-то замыслил?

– Потому что ты Нифрон, а не Петрагар. И потому что я знаю, что ты отправил Элисана на север с тайным заданием.

– Не такое уж оно тайное, раз тебе о нем известно.

Малькольм смерил его пугающим, не совсем человеческим взглядом – рхуны не посмели бы так открыто смотреть на него. Для этого требовалось отсутствие страха смерти, а все люди боялись смерти.