«Готовьте, барон, деньги!».
Старый вояка едва не прослезился, услыхав это. Он-то уже грезил новым роскошным домом, что будет возвышаться над рекою и внушать всем если не трепет, то уважение. А тут на тебе: готовьте деньги! А как их готовить, если у него их почти не осталось?
И вот тут уже Волков посмотрел на своего архитектора тем самым взглядом, от которого у опытных офицеров и старых солдат холодела кровь. Де Йонг просто побелел после слов ван Хубера. Но тут же, собравшись с духом, пообещал барону:
– Я сейчас всё проверю.
И, схватив в охапку все свои чертежи, побежал куда-то. Раздосадованный же землевладелец уехал к госпоже Ланге, где изрядно выпил, понимая, что его планы поставить в Эшбахте замок и не утонуть в долгах терпят крах.
– Фон Рабенбург! – едко говорил он сам себе и морщился от своей глупости. – Придумал себе звонкое имя. Имечко это теперь внесено в книгу сеньоров земли Ребенрее. Назвал себя в честь замка, которого у меня нет. Зато теперь долги снова есть. Вот уж соседи будут потешаться. И поделом мне, дураку…
– Да кто же осмелится над вами потешаться? – пыталась успокоить его умная Бригитт, она своими длинными пальцами гладила его небритые щёки и обнимала его. – Соседи ваши либо людишки пустые, либо горные дикари, вами не раз битые. Кто посмеет над вами смеяться?
– В лицо, может, никто и не посмеет, – соглашался генерал. И тут же сокрушался: – Так они за спиной смеяться будут, ещё и радоваться дурости моей.
– И пусть! От злорадства глупого лишь чёрную желчь свою разольют по чреву, болеть будут, – здраво рассуждала умная женщина, и в самом деле успокаивая его и забирая него стакан. – Бросьте печалиться. Поиграйте лучше с дочерью своей, – она оборачивалась. – Анна Тереза, где вы там? Ступайте сюда, вас хочет видеть папенька. Ну где вы там? Идите сюда…
И девочка появилась в дверях, неуклюже неся в охапке бедного котёнка.
Вид белокурого ангела, который полгода как научился ходить и теперь появился в дверях с котёнком, конечно, отогнал от него все злые мысли. А как же могло быть иначе?
Честно говоря, это удивительное, божественное существо, тонкое и изящное, так разительно отличавшееся от его горластых, требовательных и с детства драчливых сыновей, всегда производило на него один и тот же эффект.
Отец вставал и брал своего ангела на руки. Его огромные и всё ещё очень сильные руки со всей возможной нежностью прижимали девочку к груди. Объятия эти успокаивали его сразу. Даже когда он чувствовал боль в ноге, стоило ему прикоснуться к дочери, как боль, казалось, утихала. И теперь он тут же позабыл о своих печалях. И вправду, стоит ли думать о злопыхателях, когда на руках у тебя такое сокровище. Сокровище, которое нужно беречь. Ведь вторую свою дочь им уберечь не удалось. Она умерла совсем недавно, в годовалом возрасте.
А на следующее утро барон, приехав к замку, никак не мог дождаться своего архитектора. Он уже послал за ним одного из людей Сыча. А тот, приехав через два часа, сказал, что де Йонга дома нет. И жены его дома нет, и дочери тоже. Нет и повозки.
И, как выяснилось позже, архитектор его в ночь сбежал. И даже не оставил записки. Начали его искать, так выяснили, что он с семьёй ещё ночью сел на отплывающую вниз по реке баржу с овсом и хмелем. И что теперь искать его поздно. И всё, что осталось от него во искупление ошибок, так это небольшой домик, который, как вскоре выяснится, не покроет и двадцатой части всех нынешних и будущих потерь барона.
Глава 3
Как говорится, ты не узнаешь, как что-то делать, пока не возьмёшься за это сам. А деньги в замок были вложены уже такие, что останавливаться было просто нельзя. Деньги? Вообще-то вопрос уже шёл и о его репутации. Ну не мог победитель горцев и гроза всех верховий Марты смириться с поражением в таком паскудном и хамском деле, как строительство. Посему, несмотря на новые траты, из Ланна Волковым был выписан знаменитый архитектор Копплинг с двумя помощниками. Он чем-то напоминал генералу майора артиллерии Пруффа. Так же был немолод, так же вздорен, так же краснонос. Только, в отличие от майора, архитектор в молодости выбрал правильное ремесло и к годам майора был неизмеримо богаче офицера, что подтверждали его наряды с собольими оторочками и дорогие перстни. Даже с самим бароном он разговаривал как с ровней, хотя был наслышан о его военных успехах. Когда Волков принёс ему на проверку чертежи де Йонга, Копплинг с удовольствием и ехидством их посмотрел, для чего он вооружился пером и чернилами, а потом, самодовольно посмеиваясь, макал перо в чернила и, ставя размашисто крест на одном из чертежей, приговаривал:
– Излишне самонадеянно, – ставя следующий крест на другом: – Вопиющая некомпетентность, – третий лист он «окрестил» со словами: – Абсолютная бездарность, – и ещё он, конечно, унижал и самого заказчика, исподволь вопрошая: – Позвольте у вас полюбопытствовать, господин барон, а где вы нашли этакого гения?
И с каждым таким замечанием или вопросом барон просто кожей чувствовал, как растёт и растёт смета его будущего жилища. И он сокрушённо вздыхал:
«Ублюдка де Йонга нужно было взять под стражу! Ну как я об этом не подумал сразу?!».
– Ну что ж, – исчеркав всё, что можно, новый архитектор решил продолжать. – Теперь я хотел бы взглянуть, что он вам там понастроил уже не на бумаге, а в естестве.
В итоге он остался доволен лишь двумя вещами:
– Это хорошо, что вы свезли часть материалов для строительства заранее. И ещё хорошо, что для фундамента додумались нанять настоящего мастера.
– Ну а поставленные уже стены? – с некоторой надеждой вопрошал господин барон.
На что старый архитектор ему отвечал:
– Вы, генерал, известный мастер своего дела, а я своего; вот только ваше дело – укладывать людей в землю, а моё – создавать творения на века. И я не хочу, чтобы через век сюда пришли какие-то злословы и, похихикивая, спрашивали, глядя на ваш замок: а кто этому Рабенбургу поставил такой кривой дом? А ему другой и ответит: так это проходимец Копплинг нашёл себе болвана заказчика. Так что уж увольте, дорогой барон, либо я это позорище снесу и поставлю новое, либо вовсе за дело ваше не возьмусь. Так как мне моё имя дороже, и под старость лет его похабить желания у меня нет.
– И во сколько же мне всё станет, если считать по-новому? – печально интересовался барон.
– Уж и не знаю сколько вы уже вложили, но к следующему году приготовьте семь тысяч золотых. Привезу своих мастеров и своих инженеров, часть им в уплату пойдёт. А также на разные нужды скорые. Ещё мне наперёд, за труды мои, за то, чтобы из дому меня сдвинуть, уже сейчас две тысячи аванса заплатите.
– К следующему году надобно приготовить? – Волкова расстраивали больше не страшные суммы, что просил архитектор, а сползающие в неопределённость сроки.
– Пока ван Хуберт не поставит надёжный фундамент с юга от скалы, делать тут что-либо бессмысленно. Разве только западную стену, но и с нею я торопиться не хотел бы, пока южный фундамент не встанет. Так что всё начнём только после Рождества.
Вот так его задумке пошёл третий год.
А когда архитектор, удобно устроившись у него дома, взялся пересчитывать со своими помощниками сметы, так жалел генерал лишь об одном:
«Жаль, что де Йонг сбежал… Сейчас бы я его повесил! Сам!».
Оказалось, что всё, что он уже потратил, не составило и четверти того, что ему ещё предстояло потратить. И главной бедой, как называл это старик Копплинг, был фундамент на плохих землях.
Именно он пожирал едва ли не четверть всех будущих вложений барона. Но деваться тому было уже некуда, он не мог отступить и бросить замок, поэтому поехал тогда в Мален. Занимать денег. И без труда занял сколько нужно. Но это было ещё не всё.
Потом, когда инженер ван Хуберт уехал, закончив своё дело и оставив барону очень дорогой, но надёжный фундамент с юга и востока от скалы, начались у них с архитектором нескончаемые дрязги из-за расходов. Каждые несколько месяцев они собирались и начинали считать деньги. Причём архитектор предоставлял ему все возможные расчёты и счета. Но легче от них барону не становилось, так как замок требовал всё больших и больших вложений. Просто Волков не понимал, почему эти расчёты нельзя было сделать сразу правильно. Может, тогда, знай барон всё наперёд, он бросил бы эту затею. Но Копплинг ему возражал, что место для замка выбирал не он, и проект делал не он, а посему для него самого иные траты оказываются неожиданными. Как, например, траты на расширение основания южной стены, которое пришлось класть для её устойчивости. И на которое пошло кирпича столько же, сколько и на саму стену. И так было во всём.
В ругани своей они иной раз доходили до того, что старик проклинал жадность генерала и собирал вещи, чтобы уехать в Ланн. И лишь нежелание бросить дело незаконченным возвращало его к стройке. И вот так, в бесконечных упрёках, и рос замок.
И к тому времени, как герцог призвал своего вассала к оружию, замок был почти готов. Он был грозен и внушителен. Мощные и современные, построенные по последнему слову военной фортификации равелины прикрывали северные ворота и западные углы замка. К стенам же подвезти пушки было невозможно из-за реки и песчаного мягкого грунта. А без пушек этот красавец, возвышавшийся над рекой, был абсолютно неприступен.
Оставалось дело за малым, нужно было достроить кое-что внутри, хотя господские покои были уже готовы. Да ещё поставить балконы под пушки на стенах.
– Ещё тысяча двести золотых монет, полгода, и я уеду отсюда, чтобы не видеть вас больше, дорогой барон, – зло пыхтел архитектор.
– Готов найти эту сумму, только чтобы ваше обещание сбылось, но боюсь, что вы меня опять обманете, как обманывали уже полдюжины раз, – едко отвечал ему Волков.
– Ну так найдите! – раздражённо едва не кричал ему старик.
Но генерал не сдержал своего обещания ехать искать золото, воспользовался случаем и с радостью уехал на войну, а Копплинг с неменьшей радостью уехал к себе в Ланн, так и не закончив дело.
***
Вот так и оказался он с долгом в двадцать две тысячи гульденов и с недостроенным замком. Который нужно было уже наконец достроить. Достроить во что бы то ни стало. Барон понимал, что ему понадобится ещё больше тысячи только на достройку, а ведь этот огромный дом, в котором, при крайней надобности, запросто могло разместиться три сотни людей, полсотни лошадей и два десятка голов крупного скота, не считая всякой мелочи, ещё надобно было обставить мебелью. И для господ, и для гарнизона, и для слуг. В господских покоях положить паркеты, вставить в большие оконные проемы стёкла, обить стены, купить гобелены, чтобы зимними ночами в замке над рекою не бушевали сквозняки.
А посуда, а ковры, а зеркала, о которых так мечтает баронесса, а люстры, а канделябры…
От всех предстоящих трат, лишь только он принимался о них размышлять, у него тотчас портилось настроение, а иной раз начинала болеть голова. И что было хуже всего, так это то, что по своим долгам ему ещё приходилось платить немалые проценты. Казалось бы, он наладил у себя в поместье несколько прибыльных предприятий. Наличие недорогого угля и хороший ток на реке позволили его кузнецу поставить две кузницы, где тот с неплохой прибылью ковал железную полосу и тянул отличную железную проволоку. И полоса, и проволока пользовались большим спросом на реке, купцы стояли в очередь за таким товаром. Дело можно было и расширить… Если бы были лишние деньги. Но их не было. Все его склады и пирсы, вся торговля, что проходила через его руки, приносили денег не больше, чем ему нужно было платить процентов по долгам. Только на это и хватало денег, а уж про то, чтобы заплатить сами долги, речи пока не шло.
А всё, что удавалось собирать с мужиков, всё, что получал он с обжига кирпича и со всего прочего, то шло на содержание дома и его любимых конюшен и на содержание семьи. Вернее, двух семей. А ещё на содержание выезда, на оплату слуг. Кое-что приносила деревенька, разросшаяся из заставы сержанта Жанзуана, который теперь превратился в дородного старосту. Там не было таможни герцога, но барон никак не мог проложить оттуда к Эшбахту хорошей дороги, а посему далеко не все товары было выгодно возить через тот край его владений.
В общем, Волков даже обрадовался, когда герцог призвал его под свои знамёна. Война – это как раз то дело, на котором всегда есть шанс заработать. Правда, он почти сразу понял, что на той войне он скорее может потерять что-то, чем приобрести. Большого труда стоило ему сохранить свои пушки. А вот дело в городе Фёренбурге отчасти поправило его финансовое положение. Оттуда он кое-что привёз. Кстати, нужно ещё было всё как следует пересчитать из того серебра и золота, что прибавилось в его сундуках после возвращения из Фёренбурга. Конечно, он мог бы взять в городе намного больше, но поначалу дело там шло не очень хорошо, и, случись в его начинаниях неуспех, так злые языки при дворе стали бы нашёптывать герцогу: дескать, ваш генерал, Ваше Высочество, в городе не за ваши интересы радел, а грабил купчишек тамошних, вот у него ничего и не вышло. А когда генерал стал понимать, что все его планы складываются относительно удачно, так он уже был к тому времени ранен, отчего потерял часть сил, устал и уже не мог действовать энергично и обдуманно. Тем не менее генерал был доволен проделанной работой, доволен отношением своего сюзерена – правда, считал, что тот мог быть более благодарным, хотя бы на тысячу золотых. И теперь, стоя у окна подаренного дома, он говорил ловкому нотариусу:
– Вези мебель завтра, к этому же времени. Приеду смотреть; если она и вправду недурна, то заплачу тебе то, что просишь.
– Прекрасно, прекрасно, – кивал тот, – а как же с остальным всем? Как с домом желаете поступить? Думаете ли продавать?
– Экий ты братец недалёкий, однако, – усмехался генерал. – Зачем бы я стал покупать сюда мебель, если бы собирался дом продавать?
– Ох и пустая моя голова! – восклицал Гиппиус. – Как пожелаете, господин барон, – он кланяется, – завтра же привезу вам мебель.
***
Генерал уже и позабыл про это важное дело.
Одной из сильных его сторон было подбирать себе толковых людей, а тех, кто не очень толков, подтягивать до нужных высот. Этого человека подтягивать нужды не было. Едва генерал расселся удобно в одной чистой харчевне с характерным названием «Белая гусыня», как там появился молодой человек, которого генерал хорошо знал, но про которого, признаться, благополучно позабыл. Теперь же, увидав его, он указал на молодого человека вилкой и спросил:
– Кажется, вас зовут Эрнст Хаазе?
Офицер поклонился ему:
– Эрнст Амадей Хаазе, господин генерал.
– Отлично! – продолжал Волков. – Вы зашли сюда позавтракать?
– Никак нет, господин генерал, я узнал вчера, где вы остановились, пришёл туда утром и узнал от ваших слуг, что вы поехали смотреть новый дом, я поспешил за вами и тут увидал вашу карету у этого заведения, – объяснял ему молодой офицер. – С вашего позволения, я подожду вас, пока вы закончите завтрак, и расскажу вам, как идут дела с вашими пушками.
– Нет нужды ждать, – Волков был в добром расположении духа после осмотра дома и решил покормить офицера, так как помнил, что у того с деньгами было плохо. – Садитесь и рассказывайте.
И пока благодарный офицер, гремя мечом, усаживался за стол напротив него, он подозвал разносчика и сказал тому:
– Ещё одну гусиную ногу, порцию бобов, капусты и брецель, а ещё две кружки темного.
– Благодарю вас, господин генерал, – Хаазе, усевшись за стол, рукой расправил волосы.
– Не благодарите, лучше расскажите, что с моими пушками, – просит Волков.
– К сожалению… – начал офицер, – с вашими пушками не всё так хорошо, как мне хотелось бы.
– Они не готовы?
– Нет, – офицер покачал головой. – Мастер-литейщик Браун отлично подновил им запальные отверстия, наварил нового металла на прогарах, залил трещины на стволах и отвёз их к каретному мастеру Вульфу для укладки пушек на лафеты, но тому не выдали на то денег, и сейчас лишь одна картауна лежит на лафете, да и тот ещё не до конца готов, а остальных лафетов нет вовсе.
Это была неприятная новость, омрачившая ему утро и завтрак. Генерал даже пожалел, что не подождал окончания завтрака, прежде чем узнавать у Хаазе новости про свои пушки.
Глава 4
После завтрака, или уже обеда, он взял с собой ротмистра Хаазе и поехал на Тележную площадь, где среди прочих мастеров свою мастерскую держал вместе с сыновьями каретных дел мастер Вульф. И то, что мастер этот был отменный, никто бы сомневаться не посмел, так как на воротах его мастерской красовался герб дома Ребенрее, означавший, что клиентом этой мастерской является сам герцог. Бойкий ещё старичок, понимая, с кем говорит, был услужлив и всё объяснил Волкову:
– Сами понимаете, господин генерал, ложе под ствол идёт из морёного дуба, как бы ни хотелось, а осину туда не положить, вы такое и сами у меня не примете, ещё и бранить меня станете: зачем такое вытворил. Материал под это дело идёт первейший по крепости. А денег от казны мне не дали, этот лафет, – мастер указал на почти законченный лафет, на котором уже лежала бронзовая картауна Волкова, – я начал, так за свои деньги и сделал. Вы уж меня простите, господин генерал, но торговцы деревом мне в долг под обещания казны давать дуб отказались.
– Это понятно, – мрачно произнёс Волков, обходя со всех сторон свою пушку. В общем он был доволен работой Вульфа. А тот, в свою очередь, продолжал:
– К колёснику пошёл, так он говорит: сделаю тебе колёса, ты мне только заплати за спицы вперёд, а за каждую спицу просит талер сорок, так на все ваши пушки насчитал одних спиц на сорок семь монет с установкой вместе, и то не считая стоимости самих колёс. И ступиц, и осей.
– Так, значит, вы совсем не получили денег из казначейства на мои пушки? – спрашивал генерал, а сам вспомнил повеление герцога, в котором те лафеты упоминались. Причём повеление то было письменное.
– Ни талера, господин генерал, – божился мастер, – ни талера.
Волков оглядел работу мастера-литейщика и в общем, по большому счёту, остался ею удовлетворён: у обоих тяжёлых орудий, и у картауны, и у длинного лаутшланга, запальные отверстия были обварены хорошо. И теперь из них снова можно было долго стрелять, не стесняясь класть пороха столько, сколько нужно. И над их стволами пушечные мастера потрудились хорошо. Да и три его кулеврины были подправлены, где надо, хотя тут он заметил в работе некоторую небрежность. Словно последние работы мастера проводили в спешке. Или…
«Неужто и литейщикам денег казна не доплатила?».
Впрочем, если бы его пушки ещё поставили на лафеты, он бы придираться не стал.
Дел у генерала больше никаких вроде не было, и он, опять же прихватив с собой ротмистра, поехал из мастерской во дворец. Нужно было этот вопрос решать, и решать его побыстрее, иначе за утраченные лафеты ему придётся платить самому, несмотря на распоряжение герцога.
И его карету без всяких вопросов впустили на большой двор замка Его Высочества. Генерала и его герб стража узнала сразу. А вот ротмистр видел дворец изнутри явно впервые. Не то что Хенрик или фон Флюген. Он выглядывал из окна кареты, рассматривая большие стёкла дворца и красивую лестницу с большим интересом и иной раз всё-таки поглядывая на своего командира.
Когда карета остановилась, Хаазе первый выпрыгнул из неё и, опередив Хенрика, откинул для генерала ступеньку. Откинул и отошёл в сторону, явно собираясь ждать Волкова тут, но тот сказал весьма мрачно:
– Хаазе, пойдёте со мной.
– Конечно, господин генерал, – отозвался молодой человек.
Он волновался, поднимаясь по лестнице за своим начальником. Понятное дело, дворец курфюрста. Сюда всякий, даже благородный, человек попасть просто по своей прихоти не может.
И ему было всё очень интересно.
В приёмной казначейства было немало народа, но секретарь, вскочив со своего места, с поклоном сообщил генералу, что казначея нет на месте и будет он не скоро, так как его вызвал курфюрст для каких-то дел. И чтобы не торчать в приёмной, как какой-нибудь купец, Волков направился прямиком в канцелярию Его Высочества.
Некогда это было самое многолюдное место во дворце, тут собиралось множество людей, чтобы переговорить со всесильным канцлером герцога, решить с ним какие-то вопросы или просить его о чём-то; теперь же, когда его звезда была близка к закату, людей в приёмной заметно поубавилось.
«Верный признак того, что немилость к фон Фезенклеверу всё ближе и ближе».
Секретарь тут же доложил канцлеру, что прибыл генерал, и вскоре посетитель из комнат канцера вышел, а сам он появился в приёмной, чтобы лично встретить Волкова.
– Друг мой! – фон Фезенклевер проявил максимальное радушие, он подошёл и обнял генерала. – Рад поздравить вас с очередной победой. С блестящей победой. Я знаю, что вы угомонили спесивых горожан Фёренбурга, этих извечных бунтарей.
Они ушли в кабинет, а Хаазе остался прохаживаться с дюжиной ожидающих в приёмной канцелярии.
– Вина? – предложил фон Фезенклевер, когда генерал уселся в кресле посетителя.
– Нет, благодарю вас, я только что из-за стола! – отвечал Волков и тут же предложил: – С вином мы можем посидеть после, может быть, вечером как-нибудь. Заодно и расскажете мне, что здесь при дворе происходит.
– Прекрасная мысль, с удовольствием расскажу вам новости и про себя, и про двор. Может, завтра и устроим ужин?
– Завтра? Отлично, мне подходит. А сейчас хочу поговорить о делах.
– О чем же, друг мой? – интересовался канцлер.
И тогда барон рассказал канцлеру про свои пушки и лафеты. Про повеление герцога, которое не выполнили.
Фон Фезенклевер морщился и вздыхал.
– Двор даёт обещаний больше, чем в состоянии выполнить, – и тут он перешёл на тон ниже, почти на шёпот: – Правда, на подарки неким очаровательным особам мы деньги находим. Недавно одной такой особе был подарен замок Швангау на самом берегу Марты, новый, прекрасный замок в живописнейшем месте, а к нему шесть тысяч десятин отличной пахотной земли, и всё это поместье стоимостью будет не менее четырёхсот двадцати тысяч, – он развёл руками. – А семь-восемь тысяч талеров на пушечные лафеты для своего лучшего рыцаря герб найти не может.
Волкову было, конечно, приятно слышать, что он лучший рыцарь герба Ребенрее, но ещё приятнее ему было бы услышать что-то дельное по поводу лафетов.
– И что же мне, по-вашему, не стоит и думать о деньгах из казны?
Тут канцлер махнул рукой:
– Я займусь этим, поговорю с Нагелем, у этого жука всегда найдётся пара мешков серебра в самом тёмном углу казначейства. А если он заартачится, то схожу к самому принцу. Напомню ему, кто спас богатейший город севера его земли.
– Я был бы вам очень признателен, господин канцлер.
– Ах, оставьте, – отмахнулся Фезенклевер. – Надеюсь хоть чем-то помочь вам, пока меня не отправили в отставку. А пока давайте-ка напишем прошение, напомним Его Высочеству про его обещание, хотя он очень не любит, когда ему про них напоминают, – он взял колокольчик и позвонил в него, и когда из задней двери показался писарь канцлера, приказал: – Адольф, напишите прошение на высочайшее имя.
Волков подписал бумагу, канцлер её завизировал и договорившись о будущем ужине, они тепло попрощались; и генерал покинул приёмную фон Фезенклевера.
Дело шло к обеду, и на главной балюстраде замка было многолюдно. Вельможи, приехавшие из провинции сеньоры, чиновники, наконец блестящий выезд герцога – все эти люди толпились тут в надежде попасть на глаза курфюрсту, который пойдёт обедать, а может, и попасть к нему за стол. А вот генерал, напротив, пытался проскользнуть через собравшихся господ так, чтобы не угодить герцогу на глаза. Встретиться сейчас с Его Высочеством было бы… нехорошо. Ещё вчера он лежал в постели и даже не встал в присутствии курфюрста, а сегодня разгуливает по его дворцу как ни в чём не бывало.
Поэтому они с Хаазе быстро пробежали мимо столовой герцога и стали спускаться вниз, но этажом ниже им навстречу попалась стайка придворных красавиц. Их было четыре. Молодые, яркие, они шли генералу и его офицеру навстречу, и Волков увидал, как одна из них, ещё издали, стала махать ему рукой, пытаясь привлечь его внимание:
– Генерал! Генерал!
Он сразу узнал её, несмотря на то что никогда не видел эту женщину в таком наряде. Лиф голубого платья, расшитый жемчугом, с кружевным воротом «под горло», большой и прекрасный бархатный берет с белым пером цапли никак не утаивали великолепной фигуры и очаровательного лица юной женщины. Это была как раз та, кому Его Высочество жаловал роскошные замки на берегах рек и богатые пашни стоимостью в четыреста двадцать тысяч талеров.
София фон Аленберг быстрым шагом шла к нему. Волкову пришлось остановится и подождать её.
– Ах, как хорошо, что я вас встретила! – начала красавица, подходя к нему ближе. – Здравствуйте, я справлялась о вас, но мне сказали, что вы тяжко ранены и не поднимаетесь с постели. Как хорошо, что вы уже на ногах. Как вы себя чувствуете?