Пасынки чудес

Глава 1 – Нарушенное равновесие

Никогда не спят боги, дэвы и колдуны. В конце полуночной стражи волшебник-шуофкан Хан-го перестал притворяться и открыл глаза.

Рядом на постели заворочалась обнажённая женщина: улыбнулась во сне, провела рукой по его груди, тронула губами плечо.

– Тшшш!

Хан-го легонько подул ей в лицо, усыпляя, и выскользнул из объятий. Не одеваясь, подошёл к окну. Бросил взгляд на звёзды, крадущиеся между ветвями деревьев. Запрокинул лысую голову, прикрыл глаза и прислушался.

Движение Сил было нарушено. Текущие раньше спокойным потоком, теперь они бурлили, закручивались водоворотами, кипели как вода в казане. Кто посмел возмутить вековечный порядок? Ответа не было.

Волшебник поднял руку и дёрнул пальцами невидимые струны. Одежда, цветастые штаны и черный халат брошенные на полу, взвились облаком и за мгновение одели Хан-го. Кто-то скажет: зряшная трата сил. Шуофканы могли бы ответить, что для магии нет дел высоких или низких. Но спорить в столь поздний час было некому.

На прощание Хан-го поцеловал женщину в шею, провёл по тяжелой груди ладонью. И покинул дом прежде, чем она могла бы проснуться.

– Спите жители Гаазира, – гремели колотушками где-то рядом ночные сторожа, – в Гаазире всё спокойно!

Шуофкан не заметил их крики. Скользя по тёмным улицам, он вслушивался в дрожащие Силы, мерил набегающие «приливы», с каждым шагом волнуясь всё больше.

Где-то рядом послышался тонкий плач, переходящий в отвратительный вой. Хан-го обернулся на звук: маленький храм, одного из Семнадцати. Какого именно бога, волшебник не помнил. Всегда освещённый неугасимым огнём на алтаре, теперь он стоял с чёрными дырами окон.

Долг каждого шуофкана следить за порядком и ноги Хан-го сами понесли его в тёмный храм. В руке зажглась искра холодного пламени, освещая мрак ярким голубым светом. Истёртые камни пола, расписанные узором из листьев стены, растрескавшаяся глыба алтаря исходит чёрным дымом. Скорчившийся на полу мужчина, хрипло воющий на одной ноте.

– Что случилось?

Шуофкан наклонился над мелко дрожащим жрецом.

– Она ушла, – по лицу толстяка катились слёзы, – забрала огонь и удалилась. Госпожа оставила нас!

Такое изредка случалось: божество могло погасить своё пламя в святилище, где жрецы были не слишком ревностны. Хан-го, как и все волшебники, не любил богов. Скривившись, он подошёл к алтарю, осветил камень. Резьба, со сценами из мифов хозяйки храма, осыпалась песком. Уже было не разобрать, что изваял древний резчик. Луч света упал на стены: фрески чернели на глазах, вспучивались пузырями, опадали хлопьями на пол.

– Чей это храм? – Хан-го вернулся к хнычущему жрецу, – Как зовут твою госпожу?

– Я, – толстяк прижал к лицу руки, – Я забыл! Она забрала имя! Никто не помнит!

Волшебник нахмурился, но больше допытываться не стал. Здесь случилось что-то странное, но жрец вряд ли сможет объяснить. Забирать имя? Зачем?

Он вышел на улицу и обернулся. Символ богини, выбитый над входом, оплывал как расплавленный воск. Прочитать имя было невозможно.

Хан-го зашагал дальше. Улица Трёх праведников, Кривой переулок, Малая базарная площадь. За старыми банями, построенными ещё прадедом нынешнего сердара, волшебник свернул в узкий проулок. Тридцать шагов и перед ним вход в башню Сурх.

В Гаазире башен шуофканов было ровно пятьдесят и одна. Старые, квадратные и приземистые, восьмиугольные, построенные во времена сердара Даравхуша, новые, высокие и круглые. Шуофканы владели ими сообща, проводя там исследования и творя колдовство. Двадцать лет назад башня Сурх пустовала: шумный базар неподалёку, тесные комнаты и низкие потолки. Ни один волшебник не желал работать в таких условиях. Только Хан-го, недавно закончивший обучение, обосновался здесь. Тяжёлый характер шуофкана и мрачный взгляд отпугивали любого, кто решил сунуться в одинокую башню. Через десятилетие Сурх превратилась в его личную собственность.

Дверь, запертая волшебством, отворилась, стоило Хан-го приблизиться. Шуофкан переступил порог и разулся. Гулко шлёпая босыми ступнями, поднялся по крутой лестнице в рабочий кабинет на верхнем этаже. Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый густой вязью линий, по которым непрерывно двигались сотни крохотных фигурок. Хан-го искренне гордился этим своим творением: живой картой Сил и Фигур. Любое изменение магии отражалось здесь как в чистом зеркале. Порой одного взгляда хватало, чтобы обнаружить нового волшебника или вычислить недруга.

Теперь, на столе творился хаос. Линии спутались, часть Фигур свалились на пол, другие стояли обугленные. Карта сломалась? Хан-го взмахнул рукой, в тщетной попытке исправить модель. Фигуры дёрнулись и остались на своих местах, упорствуя, что на карте всё верно.

Волшебник бросился к лестнице и поднялся на плоскую крышу. Раскинул руки и запрокинул голову, обращаясь к небу.

Порядок высших сфер оказался нарушен. Созвездие «Воин» подняло копьё, целясь в «Журавля». С зубов «Волка» уже капала кровь «Жрицы», а «Великан» опустил дубину на голову «Праведника». «Треугольник» превратился в квадрат, «Муха» запуталась в когтях «Камелопарда», «Жерский Крест» завалился набок и придавил «Глаз создателя». Звёзды сходили с ума и мест, неизменных тысячелетиями. Казалось, мир катится в бездну…

Из транса Хан-го выдернули крики. В первый момент ему почудилось, что начался конец света. Но нет – всего лишь наступило утро и звонкими голосами зашумел базар. Обычным людям было плевать на возмущение Сил и блуждающие звёзды. Они зазывали покупателей, яростно торговались за кувшины, верблюдов, ковры и специи, жарили в кипящем масле мясо, смотрели на танец босоногих девиц, причмокивая губами, спорили, шумели, били по рукам. Просто жили, не обращая внимания на бурю в Вышних Эмпиреях.

Шуофкан спустился обратно в кабинет. Взял с полки кувшин: очень хотелось пить, но из горлышка дохнуло затхлой сыростью. Что делать? Где искать ответы? Хан-го в ярости швырнул кувшин в стену. Черепки брызнули фонтаном, разлетаясь по всей комнате. Совет! Ему нужна мудрость знающего. Учителя.

По лицу волшебника пробежала тень. Последние годы он редко посещал своего наставника. Слишком мягким, неторопливым казался учитель Балх. Предпочитая распутывать, а не разрубать узлы. И давно переставший быть учеником Хан-го лишь кривился, когда на общих собраниях слушал его выступления. Но сейчас обратиться за мудростью было больше не к кому. Выходя из башни, шуофкан зло хлопнул резной дверью.

Утренний город жил своей обычной жизнью. По улицам спешили водоносы и служанки, посланные на базар. Тянулась вереница гружёных верблюдов. Бродяга в драном халате и засаленной тюбетейке на чём свет стоит ругал заупрямившегося осла. Отряд гвардейцев-фарисов гремел медью, маршируя к дворцу. Пробираясь через эту сутолоку, Хан-го мучительно искал слова. Просить помощи было непривычно и неприятно. Он давно уже не тот мальчишка, которого подобрал Балх на улице Гаазира. Могущественный шуофкан, доверенное лицо владыки-сердара, мастер оружейных проклятий, Хан-го краснел от мысли, что наставник прогонит его с позором.

– А-а-а! Вы все умрёте!

Из задумчивости шуофкана вырвал дребезжащий вопль.

– Небо рушится на землю и придавит вас железным сводом!

На перекрёстке, мешая движению, стояла нищенка. Грязная косматая старуха с кривой палкой в руке.

– Демоны вырвут кишки вашим детям и сожрут их головы!

Человеческий поток огибал надрывающуюся сумасшедшую. Люди делали знаки от сглаза и отводили взгляды.

– Ты! – палка указала на шуофкана, – Ты будешь проклят! Душежор и людоед! Не видать тебе Лестницы! Выкуси!

Хан-го досадливо поморщился и щёлкнул костяшками. Нищенка замолчала и рухнула в мягкую дорожную пыль. Булькая, прижала к лицу ладони. Между грязными пальцами выступила кровь. А шуофкан уходил прочь, уже забыв про сумасшедшую.

Учитель Балх так давно был волшебником, что и сам не помнил, когда было по-другому. Даже свой дом он выстроил наподобие башни: круглый, высотой в три этажа, с узкими окнами-бойницами. Входная дверь никогда не запиралась, всегда открытая для многочисленных учеников и друзей. Хан-го не был здесь много лет, но стоило переступить порог и он внезапно ощутил себя тем юным волшебником, что боготворил наставника.

Хан-го разулся у входа и шлёпая пятками по каменным плиткам, вошёл в большую комнату, где обычно собирались гости.

– Я ждал тебя раньше.

Балх сидел на ковре у дальней стены, скрестив ноги. Рядом, на маленьком столике с резными ножками, стоял чайник и две пиалы.

– Наставник, – Хан-го приложил правую ладонь к сердцу и поклонился.

– Брось, ты уже давно не мой ученик. Садись, поговорим как два старых мудрых волшебника.

Гость устроился напротив, почтительно сложа руки на коленях. Балх налил чай в пиалы и подал одну Хан-го. Особый отвар из листьев айвы, лепестков миндаля и сушёных корок граната, полезный для творящих волшебство.

– Ты всегда был самым лучшим, – Балх улыбнулся, – И первым.

Хан-го наигранно пожал плечами и отхлебнул чай. Похвала сделала горький отвар сладким.

– Что происходит, Балх? Мы дожили до конца света? Или дэвы покинули преисподнюю?

– Хуже, мой друг, гораздо хуже.

Балх вытащил из-за пазухи свиток и отдал гостю. Хан-го развернул тонкий пергамент: Имена, Знаки, переплетение разноцветных линий Силы….

– Я не понимаю, – шуофкан раздражённо дёрнул головой, – всю ночь пытаюсь разобраться и всё впустую.

– Не смотри на тварный план, возьми глубже.

Насупившись, Хан-го снова развернул свиток. Несколько минут щурился, вглядываясь в жёлтый лист, и морщил нос.

– Что-то не так с богами?

– Не так? Не так?!

Балх расхохотался. Громогласно, расплескав чай из пиалы и утирая набежавшие слёзы рукавом халата.

– Ой насмешил, мальчик. С Семнадцатью всё не так. Они устроили свару и принялись с упоением резать друг друга, вспоминая обиды тысячелетней давности.

– Боги? Резать?!

– А чем они хуже нас с тобой? Гонору и сил до небес, а ума верблюд наплакал. Это людям кажется, что Семнадцать столпы мироздания, а на деле такие же прыщи на пятке вселенной.

– И что теперь?

– Не знаю. На моей памяти войны богов не случалось. Семнадцать… Впрочем, их уже лучше называть Десять, будут выяснять отношения. А нам остаётся смотреть, стараясь не попасть под удар.

Хан-го беззвучно пожевал губами. Допил чай и поднялся.

– Спасибо, учитель.

– Не за что, ты бы и сам догадался.

У самой двери Хан-го догнал голос Балха.

– Мой дом всегда открыт для тебя, Хан. Приходи не как бывший ученик, а как друг. Я буду рад тебя видеть.

Шуофкан обернулся, секунду помедлил, и низко поклонился. А затем стремительно удалился: война богов требовала срочно заняться делами.

Глава 2 – Жрец мертвой богини

Под утро Фатху приснилась богиня. Огль, Восьмая из Семнадцати. Белое покрывало Дарующей было перепачкано синим серебром – божественной кровью. Своей? Чужой? Не разобрать. Она протягивала к нему руки, сложенные в жесте подачи милости. Фатх, исполняя ритуал, подставил морщинистые ладони. Но вместо воды, обещанной по завету, пальцы обожгло пламя. Багровые угли посыпались из дланей Огль, Восьмой из Семнадцати. Жрец закричал и проснулся.

Видение оказалось вещим: ладони были перепачканы чёрной золой и пеплом. Фатх встал с постели и тщательно отмыл руки, размышляя над сном. Что означает такой сон? За долгую службу богини пророчества являлись ему регулярно. Иногда он разгадывал их сразу, но чаще так и не мог выловить из ярких цветных картинок никакого смысла.

Выйдя из домика, жрец присел на скамейку рядом с высоким платаном. Ещё было слишком рано: солнце только выглянуло из-за далёкой горной гряды. Фатх вздохнул и потёр глаза. И зачем он вскочил до рассвета? До завтрака, который принесёт младший служка, ещё далеко. Чем заниматься старику, уже негодному для танцев в храме?

Земля под ногами чуть вздрогнула. Фатх не успел испугаться – старый платан заскрипел, кора пошла трещинами, превращаясь в грозное лицо. Серый провал рта расколол древесину.

– Что ты здесь делаешь, Фатх, служитель Огль, Восьмой из Семнадцати? – голос духа дерева был сух и грозен.

У Фатх засосало под ложечкой, как и всякий раз при явлении божественного. Пальцы старика впились в колени, а по спине бежал холод.

– Сижу.

– Огль, Восьмая из Семнадцати, зовёт тебя, Фатх. Почему ты ещё сидишь?

– Я уже встаю.

Старик поднялся, с трудом удержав равновесие. Страх сделал ноги ватными, а больные колени отказывались служить.

– Ты найдёшь Огль, Восьмую из Семнадцати, в Верхнем храме. Поторопись, Фатх, Танцующий-всю-ночь.

Ствол дерева пошёл волнами, лицо нахмурилось и растворилось в складках коры.

Есть непреложный закон для жрецов: когда богиня, сама или через духов, приказывает, исполнять надо немедленно и не раздумывая. Старый Фатх сделал шаг, другой, третий. Боль в ногах пропала, и он пошёл так быстро, как только мог. Не взяв посох, не переодевшись, в домашнем драном халате. Сейчас одно имело значение: любое промедление заставляет ждать Огль, Восьмую из Семнадцати. Служка, принёсший завтрак, с удивлением нашёл дом старого жреца пустым. А вдалеке, на тропинке к вершине холма, упорно карабкалась вверх маленькая фигурка.

Всё выше и выше поднимался Фатх. Тяжёлый путь для человека в его возрасте: каждый вдох давался с трудом, от напряжения дрожали ноги, лоб покрылся испариной. Перед очередным поворотом тропинки у жреца засосало под ложечкой. То ли сейчас появится ещё один вестник, чтобы поторопить, то ли просто ужасно хотелось есть. Но за рыжей скалой его ждал не оживший валун или сердитое дерево – на камне сидел дехканин в полосатом халате, и неспешно завтракал, разложив снедь на платке.

– Здравствуй, отец, – крестьянин встал и поклонился жрецу.

Фатх только кивнул в ответ, остановившись и утирая пот.

– Раздели мою трапезу, отче.

– Я, – жрец с трудом перевёл дыхание, – я очень спешу.

– Ты будешь идти до вершины долго, отец. Садись, передохни, поешь. А после я отвезу тебя, – дехканин указал на ослика, меланхолично объедавшего куст около тропы.

Утомлённый Фатх сел рядом с крестьянином. Взял из его рук остро пахнущий козий сыр и кусок лепёшки. Долго жевал, запивая водой из бурдюка. С каждым глотком чувствуя, как возвращаются силы.

– Садись, отец.

Дехканин подвёл к нему ослика. Животное косилось на жреца тёмным глазом и нетерпеливо дёргало ушами.

– Спасибо, добрый человек.

Кряхтя, Фахт сел верхом.

– Разве тебе не надо по своим делам? Я бы дошёл и сам.

На загорелом лице мужчины расплылась лучистая улыбка.

– Помочь патриарху всегда в радость. А служителю Подательницы тем более. Разве не говорит Она, что отданное с открытым сердцем вернётся стократ?

Жрец кивнул, а в голове сами вспомнились строки из священной книги. Да, отдавать надо легко. Дарить, разбрасывать милость, не ожидая ничего в ответ. Первый раз он прочитал их лет в десять, когда суровый наставник вбивал в него сложную науку знаков и букв. Как давно это было! Погружённый в воспоминания, Фатх задремал, раскачиваясь в такт шагов ослика.

– Вот мы и на месте, отец.

Дехканин тронул жреца за плечо. Помог спуститься на землю.

– Благодарю, добрый человек. Да будет твоя жизнь лёгкой, а дети счастливы.

Мужчина приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Взял осла под уздцы и пошёл обратно по тропе. Фатх моргнул: воздух вокруг дехканина дрожал, как от жары. Фигурка крестьянина быстро удалялась, словно сбегая от навязчивого взгляда. Раз, и она уже пропала за поворотом. Жрец мог бы поклясться – если он побежит, чтобы догнать попутчика, то никого на тропе не найдёт. Огль, Восьмая из Семнадцати, одарила усталого старика крохотной милостью.

В храме стояла тишина. Ни топота, ни смеха, ни звуков струн. Все служители исчезли, оставив только гулкую пустоту. Фатх, шаркая по каменному полу, прошёл через общий зал молитвы, святилище с жертвенником, и свернул в узкий проход. Тёмный лабиринт, где жрец помнил каждый поворот, вывел его к глухому тупику. Фатх коснулся тайного рычага, спрятанного за каменным глазом в центре стены. Заворчал скрытый механизм, открывая вход в святой покой.

Никто не мог бы сказать, насколько велико это место. Стены, если они были, терялись в чернильной темноте. Только в центре, из проёма в высоком потолке, сиял столп света. Фатх вошёл в него, прикрыв глаза, чтобы не ослепнуть, и опустился на колени. Зашептал молитву, известную только посвящённым.

– Огль, Дарительница и Подательница. Восьмая из Семнадцати, Первая по благодати. Да наступит день твой, да…

«Я слышу тебя, Танцующий-всю-ночь», – голос богини прозвучал у жреца внутри, заставив вздрогнуть, – «Открой глаза.»

Огль сидела напротив, скрестив ноги. Такая же, как и в день посвящения, когда Фатх впервые увидел богиню. Лишь белое покрывало, прячущее лицо, испачкано синим серебром – божественной кровью.

«Пришло время перемен, Танцующий. Эпоха Семнадцати закончилась».

Глаза Фатха расширились от изумления, но жрец молчал. Перебивший Госпожу – мертвец.

«Боги уже мертвы, мальчик», – в голосе послышалась горечь, – «Последние из них приносят друг друга в жертву, пытаясь отсрочить неизбежное».

Тысячи раз стоявший у алтаря, Фатх чувствовал свою госпожу. Как из треснувшего кувшина, из неё ручейком вытекала сила. Такие раны не залечить повязкой, не зашептать знахарке. Перед жрецом сидела умирающая богиня. Она сочувственно улыбнулась под покрывалом, прочитав его мысли.

«Не надо меня жалеть, Танцующий. Я видела создание этого мира и, пожалуй, не хочу наблюдать его конец. Всему своё время. Ныне прошло время плясать. Наступает время сетовать, терять и раздирать. Это моё время».

По щекам Фатха потекли редкие слёзы.

«Плачь, Танцующий. В этот час тьмы и боли наступает и твоё время. Собирать, сеять и сберегать».

Огль неожиданно протянула руку и утёрла влагу с лица старика.

«Я даю тебе последнее задание, мальчик. Ты возьмёшь мою благодать Дарительницы. Умение зачерпнуть ладонями и отдать. Пересечёшь пустыню и найдёшь чистую душу. Ту, что понесёт благодать дальше, не прерывая цепочку чудес. Ты понял меня, Танцующий?»

Жрец кивнул.

«Закрой глаза».

Он не почувствовал, когда рука богини вонзилась в его грудь, вкладывая нечто.

«Обещай исполнить, Танцующий. Обещай мне!»

Фатх открыл глаза. Он стоял у подножия холма, и за спиной вилась лента тропы, по которой он поднимался утром. Последняя милость оказанная Огль. Бросив прощальный взгляд, жрец пошёл к Нижнему храму. Идти было легко так, словно десяток, а то и двадцать, лет исчезли. А там, где сердце, тёплый как котёнок, тлел огонь.

Жалобные крики были слышны издалека. Нестройный причитающий хор, и воющий крик солиста. Фатх, даже не глядя, знал, что случилось. Вечный огонь, пылающий без дров на жертвеннике Огль, погас. Нет больше света, льющегося из стен. Стихла музыка, под которую танцевали жрецы. Богиня умерла, оставив храм и детей своих.

Тайным ходом Фатх прошёл в сокровищницу и взял тяжёлый кошель, полный серебра. В каморке служек переоделся в дорожный халат и натянул поношенные, но добротные сапоги. Заглянул на кухню и собрал в узелок немного снеди. А затем незаметно выскользнул из Нижнего храма. Не потому, что боялся обвинения в воровстве – как бывший настоятель, он мог вынести хоть всю сокровищницу. Просто сейчас он был не в силах видеть горе друзей и учеников, лишившихся благодати Госпожи.

Он прошёл уже полфарсанга, когда услышал позади страшный грохот. Фатх обернулся: Нижний храм рушился. Складывался как домик, построенный детьми из щепок. Взамен белоснежных стен и тонких башенок теперь осталась груда серых камней. Больше не святое место, а могила жрецов и служек Огль. Последняя милость? Наказание за верность? Фатх отвернулся, пряча слёзы, и пошёл дальше.

Не зря его нарекли Танцующий-всю-ночь. Молодым он отплясывал перед жертвенником и сутки, и двое подряд. Годы шли, силы покидали Фатха. Неделю назад он с трудом ходил в Нижний храм на вечернюю службу. Не досидев до конца, засыпал, и кто-то из жрецов отводил его домой. А теперь, ноги сами несли, не зная усталости. Огонь у сердца давал силы, питал старое тело, возвращая молодость. Фатх прошагал всю ночь и чувствовал себя полным сил юношей.

На третий день жрец вошёл в Ахшгафрат. Город, раскалённый полуденным солнцем, казалось, вымер. Пустые улицы, тишина, даже собаки лежали в тени, игнорируя чужака. Фатх нашёл караван-сарай и долго барабанил в дверь.

– Ну? – отворил ему заспанный толстяк и с подозрением уставился на сухого старикашку в пыльном халате.

– Комнату. Воды, чтобы умыться. Еды. – голос жреца, привыкшего повелевать, мигом вразумил хозяина караван-сарая.

– Желаете баню? Недавно пристроили, отделана копским мрамором. Может быть, комнату в подвале? Там прохладнее, мой господин. Могу предложить зелень, жареного барашка, свежие лепёшки. Если хотите заказать что-то еще, надо будет подождать.

Жрец согласился и на баню, и на барашка, и на подвал. Что толку беречь деньги? Сейчас их достаточно, а потом он что-нибудь придумает.

Уже ночью Фатх, расплатившись за гостеприимство, покинул караван-сарай. С наступлением вечерних сумерек Ахшгафрат ожил. Степенно двигались по улицам водоносы, громко выкрикивая призывы. Спешили по своим делам служанки и рабыни. Открывались лавки и мастерские. Потолкавшись на Ночном Базаре и купив у рябого торговца бурдюк для воды, жрец направился в порт.

Возле длинного каменного причала стояли корабли. Узкие, хищные, с днищами обшитыми шкурами песчаных червей. Только они могли пересечь барханы Песчаного моря. И Фатху нужно было найти место на одном из них.

Он прогулялся по пирсу, разглядывая команды и капитанов. Самый громкий из них, рыжий детина с клетчатым платком на шее, чем-то сразу глянулся жрецу. Остановившись напротив, он принялся разглядывать корабль и кормчего.

– Эй ты! – Рыжий шагнул Фатху наперерез, – Шпионишь? Голову тебе оторвать?

Здоровяк взмахнул рукой, и жрец увидел на запястье татуировку – знак Огль, вписанный в круг. Символ братства Подающих. Лишившийся божественного покровителя, но ещё не знающий об этом.

– Пусть славится та, чьи руки никогда не бывают пустыми, – Фатх низко поклонился.

– Да не оскудеет длань подающая, – недоверчиво отозвался рыжий.

– И да будут дети её всегда щедры, не ради награды, а по велению души, – закончил ритуальную фразу жрец.

Теперь пришёл черёд кланяться рыжему.

– Что ты ищешь, брат?

– Мне нужно пересечь Песчаное море. Куда вы направляетесь?

– Исфхан, брат.

– Возьмёшь меня пассажиром?

Рыжий хлопнул его по плечу.

– Конечно, брат. Поднимайся на борт.

Ещё до рассвета корабль расправил паруса и, шурша песком, заскользил на восток. Фатх стоял на корме и смотрел на уменьшающийся город. Впереди было долгое путешествие, которое станет для него последним.

Глава 3 – Наследство

На сороковой день после похорон явился судья-дадвар. Толстяк, соблюдая приличия, состроил скорбное выражение лица и тяжело вздохнул, пересекая порог. Неспешно съел предложенную тёткой Зарой медовую поминальную лепёшечку. Позволил дядьке Хабиру подхватить себя под руку, отвести во внутренний дворик и усадить на подушки. И тотчас напустил суровый вид, вытащил из объёмистого баула Книгу правильных суждений и раскрыл перед собой.

– Во имя благих Семнадцати, да будет рассмотрено дело о наследстве Банара из рода Зугд.

Миназ косился на важного дадвара и в животе рождался холодок страха. Ему ещё нет пятнадцати! Кого судья назначит опекуном? Неужели дядьку Хабира? Отец никогда не любил этого тощего, похожего на землеройку, человека. А если дядька объявит, что сам наследник?

– Да будет суждение моё верно перед богами и людьми!

Толстяк утёр лоб шелковым платком и взялся за сумку с документами.

– Так-так. Сначала выясним наследников. Затем перечтём имущество покойного. Сосчитаем долги, сделанные усопшим. И назначим справедливое разделение.

К радости Миназа, дядька Хабир сразу же отказался от наследования. И заверил, что другие родичи не претендуют. О чём, с почтением, уведомил многоуважаемого давара. Да, и письма имеются, подписаны всеми родственниками. Единственный наследник – вот стоит, Миназ, сын вышеупомянутого Банара из рода Зугд.

Судья окинул холодным взглядом мальчика, кивнул и продолжил разбирать дело. Пришло время перечислить имущество.

– Дом. Сад. Виноградник. Лавка на Серой улице…

Толстяк чмокал губами, записывая в свиток каждый пункт. Словно чревоугодник, наблюдающий за переменой блюд на пиру.