Что скрылось во тьме? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 16

– Мне кажется, мы и так сходим с ума… Меня беспокоит Баснер. Вам не кажется, что он может натворить что-то, после чего возвращение… как вы сказали…

– К начальным ветвям.

– Да. Станет невозможно.

Купревич пожал плечами.

– Теоретически…

– Ах, давайте без теорий! Что вы думаете? Ну, не знаю… интуитивно. Есть же, говорят, у физиков, интуиция.

– Все может быть, – вынужден был признать он. – Скорее всего, склейка скоро закончится, она и так продолжается долго… невозможно долго.

– И именно поэтому, – подхватила Лена, – это может продолжаться всю жизнь.

Он представил, что это не закончится. Для науки такое развитие событий стало бы великой находкой. Неоспоримым доказательством теории. Наблюдением, которое однозначно подтвердит существование склеенных ветвей с длительным (практически бесконечным) временем релаксации. Статьи в журналах. В «Нейчур», «Физикал ревю». Конференции, доклады. Но…

Это будет ужасно. Баснер, неизвестно на что способный. Шауль, которому Ада родила сына… Господи… Как это выдержать?

Лена хотела, чтобы он опроверг ее слова. Она и произнесла их, чтобы он воскликнул: «Нет! Что вы! Все закончится очень скоро, и мы опять заживем по-прежнему!»

Ада… Ады не будет все равно, потому что ветвление произошло в момент ее смерти – значит, во всех трех мирах. Во всех.

– Я не хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни, – неожиданно для себя сказал Купревич. Слова сложились сами в глубине сознания, и сознание не удержало их в себе.

– Простите, – пробормотал он.

– Мне было пятнадцать, когда мы сюда приехали, – Лена вертела в руках пустую чашку и заглядывала на дно, будто видела там то, о чем рассказывала. – Нас трое было: родители и я. И знаете, что я вам скажу? Раньше мне не приходило в голову, а сейчас кажется, будто мой мир действительно ветвился на моих глазах. Я хотела стать архитектором и после армии подала документы в Технион. Ждала письма, а как-то утром вдруг – будто стукнуло! – поняла, что стану дизайнером одежды, буду работать в театре, придумывать костюмы артистам. Архитектура? Что за странная прихоть? В тот же день забрала документы из Техниона, а там уже было готово положительное решение, и поступила в академию Бецалель в Иерусалиме. Будто на ходу пересела в другой поезд. Понимаете?

Купревич кивнул. Конечно, что тут не понимать? Каждый человек много раз в жизни меняет решения, реальность ветвится, и ты… да, будто на ходу с одного поезда на другой… продолжаешь жить, но уже другой жизнью.

– А ваши родители? – спросил он, хотя хотел задать другой вопрос. Хотел, но не решился.

Лена посмотрела на него долгим взглядом. Еще раз заглянула на дно чашки и поставила ее на стол.

– Папа умер в пятьдесят шесть лет, а мама… Она через год познакомилась… Ах, да какая разница! Они сейчас живут в Цфате, видимся мы редко, мы просто не нужны друг другу… Так бывает, – добавила она виновато.

– С мужем, – неожиданно ответила Лена на вопрос, который Купревич так и не задал, – мы познакомились как раз в Бецалеле, он учился на дирижерском, стал хорошим дирижером, но плохим мужем. Сейчас он в Бельгии, его пригласили руководить симфоническим оркестром в Льеже. Я с ним, как видите, не поехала, хотя… – она помедлила, – в какой-то из этих ваших реальностей наверняка все иначе, и где-то наш брак действительно счастливый.

– Счастливый… – пробормотал Купревич. Лена, оказывается, замужем. Какая, впрочем, разница? Но все же…

– Что, по-вашему, счастливый брак? – спросил он, удивившись вопросу. Он не собирался спрашивать. То есть хотел спросить совсем другое. – Не отвечайте, если вопрос кажется вам дурацким, – быстро добавил он.

Лена покачала головой, но это не означало ее нежелание ответить, она хотела подумать.

– Извините, – сказала она наконец, – если мой ответ вам не понравится. Счастливым был брак Шауля и Ады. Даже смерть сына… Какие-то браки после потрясений становятся крепче, какие-то распадаются. Не знаю никого, кто был бы так близок друг к другу, как Шауль и Ада. У них в гостиной на полочке, вы, наверно, вчера не обратили внимания, стоят две одинаковые керамические улитки, они будто прилепились друг к другу и вместе ползут куда-то. Очень трогательно. Ада и Шауль были как эти улитки, понимаете? Смерть Ады стала для него… не могу себе представить, нет у меня такого опыта…

Она не могла договорить фразу, и Купревич пришел на помощь.

– Но тут являемся мы с Баснером и утверждаем, что каждый из нас был мужем Ады. Не представляю… Баснер и Ада. Как она могла… Почему он? Этот человек совсем не в ее вкусе. И Шауль… Вы говорите: счастливый брак. Шауль и Ада? Умом понимаю, что все происходило в другой реальности, в вашей, но и моя не менее реальна. Мне не нужны документы, чтобы понять: это реальная жизнь. Ада и Шауль, Ада и Баснер, Ада и я. Здесь, в Израиле, ее друзья, которых я не знал, а в Бостоне ее друзья, которые никогда не знали Шауля, а еще Аду помнят сколько-то человек в Нью-Йорке и знают как жену Баснера. И в театрах на Бродвее, в Бостоне и здесь, в Тель-Авиве, есть афиши с ее спектаклями, и если собрать их вместе, то наверняка окажется, что она в один и тот же день играла в трех местах.

– Я об этом не подумала, – пробормотала Лена.

– Но это так! Три мира склеились в невозможную суперпозицию! И с этим теперь нужно жить!

Не нужно кричать, – сказал он себе.

– Простите. Принять это трудно, если вообще возможно.

– Не нужно вам с Шаулем встречаться.

– Я и не хочу. Но что я скажу, вернувшись домой? Друзьям моим и Ады. Уолту и Вернеру. В театре. Покажу тель-авивские афиши? Меня спросят: почему я разрешил похоронить жену в Израиле. Что отвечать? Сейчас лишь мы знаем, что склеились три мира, но завтра или через неделю об этом узнают другие и, конечно, расскажут знакомым, а те – своим. Вы представляете, что будет происходить через месяц? Журналисты… Такая сенсация… Три в одном… И кто может быть уверен, что это произошло только с Адой и нами? Может, еще с кем-то?

– Прекратите! – резко сказала Лена и ударила Купревича кулаком по ладони. – Вы думаете, все так и будет? Этот кошмар?

– Не знаю, – с отчаянием сказал он. – Теоретически такая склейка не может просуществовать и секунды, но что я на самом деле знаю о теории, которую только начали придумывать?

– Мы можем что-то сделать, чтобы… ну…

– Наверняка. Только я понятия не имею – что именно. Какое-то решение, чей-то выбор приведет к распаду суперпозиции, и… И вы исчезнете из моей жизни.

Будто это теперь было главным.

Где-то телефон заиграл восточную мелодию. Возникло ощущение, будто он остался один на необитаемом острове. В гостиной Лена ответила на звонок, что-то тихо сказала, потом долго молчала, а может, ушла с телефоном в спальню, где могла говорить, чтобы он не услышал. Наверно, звонит Шауль. Наверно, спрашивает о нем. Или о Баснере.

Он услышал шаги, Лена вошла и положила телефон на стол. Он сразу понял: что-то произошло. Баснер явился к Шаулю с претензиями?

Лена молча забрала со стола чашки, долила чайник, дождалась, пока вода закипит, налила заварки, положила по две ложки коричневого сахара, по дольке лимона, делала все медленно, стоя к Купревичу спиной. Поставила чашки на стол, села напротив, протянула ему руку, он протянул свою, пальцы сцепились, волна взаимного доверия пробежала между ним и Леной, и только после этого она сказала:

– Только что из Москвы прилетел Иосиф Лерман. Он позвонил Шаулю из аэропорта, удивленный, почему его никто не встретил. Утверждает, что с этого номера – номера Шауля, – ему звонил мужчина и сообщил о смерти Ады. Он двое суток не мог вылететь и не мог дозвониться ни до Ады, ни до других знакомых в Израиле…

– Угу, – сказал Купревич, догадываясь, почему Лена тянет фразу, как нескончаемую пряжу. – Лерман – муж Ады, прилетевший на похороны из Москвы.

Лена посмотрела на Купревича безумным взглядом и кивнула.

***

Утренние пробки успели рассосаться, и до Бен-Гуриона они доехали быстро, Лена вела машину аккуратно, Купревич, сидевший рядом, невольно любовался ее точными движениями. Говорить не хотелось. Хотелось зарыться в норку, сунуть голову в песок, спрятаться в берлогу, никого не видеть, ничего не слышать, Он понимал, конечно, что проблема от этого не исчезнет, а обострится и, в конце концов, станет нерешаемой, но думать рационально, как привык, он сейчас не мог, не получалось. Лена бросала на него взгляд в зеркальце, смотрела искоса, понимала его состояние, но хотела все-таки знать. Знать хотя бы, как себя вести.

Когда из переплетения улиц и соцветий светофоров машина спустилась на Аялон и заняла прочное место во втором ряду, Купревич все-таки заговорил, собрав остатки самообладания и не желая выглядеть перед Леной перепуганным хлюпиком, каким казался сейчас самому себе.

– С Йосиком мы учились вместе. – Длинные предложения не складывались, коротких фраз он не любил, считая их обрубками речи, но сейчас не мог сложить ни одной нормально составленной фразы. – Знакомы с детского сада. Когда мы с Адой уехали, он остался в Москве. Окончил физтех, тот, знаменитый. Занимался квантовой физикой. Как и я, в последние годы увлекся многомирием. Мы пару раз говорили по скайпу.

– Он был знаком с Адой? – спросила Лена. Физтех, квантовая физика, беседы по скайпу ее не интересовали. Его, впрочем, тоже, он просто не хотел думать о том, о чем должен был думать сейчас в первую очередь.

– Где? – спросил он прежде, чем осознал бессмысленность вопроса.

Лена коснулась рукой его локтя и пожала – так же аккуратно, как вела машину.

– Там, – сказала она. – В вашей реальности.

Похоже, она если не примирилась с существованием склеенного мира, то приняла к сведению.

Ему не хотелось вспоминать, но он, конечно, помнил.

– Я их познакомил. В тот же день, когда познакомился сам. Ада ему не понравилась. Он мне говорил. Несколько раз. Даже в день нашей свадьбы. Он считал, что Ада мне не пара. Физик и актриса. Лед и пламень.

– Он влюбился сразу, – сказала Лена. – Вы не поняли? Мужчины редко понимают очевидное. Он хотел Аду, а женились на ней вы. Там.

Купревич наконец согласился с очевидным.

– Когда мир разветвился, – сказал он, – на Аде женился Иосиф.

Действительно. А он? Уехал в Америку один? Они переписывались? Он позволил Аде выйти за Йосика? Ада ему не пара. Физик и актриса. Лед и пламень.

– Значит, – сказала Лена, – все опять завязывается на тот самый день, когда вы с Адой познакомились. В тот же день она познакомилась с вашим другом, а еще с Баснером, Шаулем и…

Лена не договорила, свернула с Аялона на шоссе, ведущее к аэропорту.

– И еще бог знает с кем, – закончил Купревич.

– И если ваша теория верна, то в множестве реальностей Ада вышла за каждого из тех, с кем познакомилась. И теперь, если, опять-таки, верна ваша теория, когда Ада в этих реальностях умерла, все они склеились. Сколько? Четыре – наверняка, да? А если десять? Сто?

– Нет, нет! – запротестовал Купревич. – Надеюсь, четыре – предел. То есть…

– Если бы было больше, – закончился Лена, притормаживая у пункта контроля, – то остальные мужья, скорее всего, уже объявились бы, верно?.. Приготовьте паспорт, пожалуйста.

Шлагбаум перегородил дорогу, в кабину заглянул со стороны водителя молодой улыбающийся парень в бронежилете. Что-то спросил у Лены на иврите, она ответила, кивнула в сторону Купревича, он начал вытаскивать паспорт из бокового кармана, но охранник, окинув его внимательным взглядом, кивнул, шлагбаум поднялся, и они въехали на широкое шоссе, далеко впереди появился комплекс аэропортовских сооружений.

– Вы уже решили, что скажете вашему…

Какое слово она хотела выбрать? Знакомому? Другу? Сопернику?

– Надеюсь, – пробормотал Купревич, глядя в окно, – мы хотя бы узнаем друг друга.

Вообще-то он надеялся, что они друг друга не узнают. И говорить им будет не о чем.

Лена не расслышала, но переспрашивать не стала. Машина въехала на стоянку, и несколько минут спустя они вошли в огромный зал прилета. Купревич был здесь вчера, но смотрел вокруг, будто оказался впервые. Ему было знакомо это ощущение: приезжаешь в новый для тебя город, гуляешь по улицам, а когда выходишь второй раз, все уже вроде бы знакомое воспринимается заново, и в памяти закрепляется второе впечатление, а первое или исчезает, или вспоминается как нечто особое, с реальностью не связанное. Будто из другой ветви. Эффект сугубо психологический, но человек, знакомый с идеями многомирия, уже и обычные психологические выверты сознания воспринимает иначе, через призму своих знаний.

– Как мы его найдем? – спросила Лена. – Может, дать объявление по громкой связи? Попросим в информации. Или написать табличку с именем? Правда, у меня нет бумаги.

Но Купревич уже выделил среди прогуливавшихся по залу мужчин Иосифа Лермана, высокого, с крючковатым носом и распатланной седоватой шевелюрой. Лерман стоял посреди зала, рассматривая входивших, но смотрел не на ту дверь, через которую вошли Купревич с Леной. Он взял Лену за локоть.

– Вон тот, с длинными волосами и зеленым чемоданом на колесиках. Странное ощущение. Будто он и не он. С Йосей мы разговаривали по скайпу пару месяцев назад, обсуждали нелинейные поправки к уравнению Дарликера-Уотсона. Йосик никогда не носил усов, терпеть не мог.

Лицо Лермана украшали прекрасные черные усы с опущенными концами, красиво контрастировавшие с седоватой шевелюрой.

– С этим Иосифом, – сказал Купревич, – мы не виделись с того дня, как я познакомил его с Адой и мир разветвился.

– Хотите, – сказала Лена, – я подойду одна?

– Нет, – отрезал Купревич.

Лерман обернулся и, споткнувшись о собственный чемодан, еле удержался на ногах.

– Господи! – воскликнул он, воздев руки, будто действительно обращался к Создателю. – Володька! Ты-то какими судьбами? Век тебя не видел! Прошу прощения, мадам, вы, видимо, супруга этого шалопая? Меня, вообще-то, должны встретить, но что-то их нет, я тут топчусь битый час…

Иосиф всегда был многословен, хотя, надо признать, обычно – по делу.

– Это Елена Померанц, подруга Ады. – Купревич крепко держал Лену за локоть, Лерману он не доверял, он не доверил бы ему даже случайно знакомую женщину, а Лену – тем более.

– Ада… – по лицу Лермана пробежала тень. – Господи, пусть это будет чья-то жестокая шутка…

Иосиф никогда не позволил бы себе такое высокопарное выражение.

– К сожалению, – сухо произнес Купревич, – это не шутка. Ада умерла позавчера от обширного инфаркта. Вчера ее похоронили. Я прилетел вечером и на похороны не успел. Должен тебе сообщить, что Ада была моей женой двадцать восемь лет. Здесь, в Тель-Авиве, живет ее муж Шауль, с которым она познакомилась в тот же день, когда и мы. А из Штатов я летел с неким Баснером, мужем Ады, за которого она вышла примерно тогда же, когда за тебя и за меня. Он историк и сейчас, видимо, пытается оформить документы на перезахоронение.

Все это он произнес медленно, будто читал телефонный справочник, наблюдая за выражением лица Лермана. Чувствовал локоть Лены, ее поддержку, сочувствие. Возможно, она считала, что не надо было сразу излагать эту неправдоподобную с любой нормальной точки зрения информацию, но, в отличие от Лены, он Лермана знал, пусть и не этого, а «своего», с кем пару раз говорил по скайпу, и был уверен, что шоковая терапия – лучший способ донести до него неожиданную, безумную, но верную мысль.

Ему показалось, что на лице Лермана не отразилось ничего. Разве что глаза чуть расширились и – странный эффект – края усов приподнялись, отчего ус вытянулся в прямую линию, строго параллельную крепко сжатым губам.

Лерман перевел взгляд на Лену, и она кивнула, подтверждая сказанное Купревичом. Лерман оглядел Купревича с головы до ног, задумался на минуту – невозможно было понять, потрясен ли он, обескуражен, растерян, поверил ли сказанному или счел идиотской провокацией.

– Я так понимаю, – медленно произнес он, – что ты не читал ни одной моей статьи в «Физикал ревью».

Лерман, с которым Купревич говорил по скайпу, публиковал свои работы на русском языке в «Журнале теоретической и экспериментальной физики».

– Нет, – сказал Купревич.

– Понятно, – протянул Лерман, и углы его усов вновь опустились. – А я твои читал. И даже пару раз сослался, ты должен был видеть. Хотя о чем я? Получается, что мы четверо… если был еще кто-то, то, полагаю, это станет известно в ближайшее время… Пока, однако, будем считать, что мы четверо убили Аду.

– Что? – ахнула Лена.

– Иосиф, – сказал Купревич, – ты соображаешь, что говоришь?

– Ну да, – с ноткой презрения в голосе бросил Лерман, – ты всегда, сколько помню, бежал обстоятельств, которые не желал признавать.

Что за фразы, водевиль какой-то! Когда-то Йосик любил вставлять в свою речь старые русские слова – надоть, исполать… – просто для куража, впечатление производил на девочек. Неужели это стало его натурой, привычкой?

– Ада умерла от инфаркта, – повторил Купревич.

– Именно. И никто не задал себе вопрос: что стало причиной? Кстати, кто по профессии эти двое… как ты их назвал…

– Шауль Узиэль, – сказала Лена.

– Баснер, – добавил Купревич. – Кажется, его зовут Семен, но не уверен.

– Театральный режиссер, – сказала Лена.

– Историк, – сообщил Купревич.

– А, ну тогда… – Лерман пренебрежительно отмахнулся. – От этих ждать нечего. Но ты-то… Надеюсь, ты специалист по нелинейным квантовым уравнениям и современной многомировой теории?

– Да, – помедлив, согласился Купревич. Он занимался многомировой теорией последние годы, неплохо разбирался в квантовых ветвлениях, в теориях суперструн, в космологической инфляции – во всем, что в современной физике приводило к идеям существования множества миров. Основным полем его деятельности было многомирие эвереттовское, теория ветвлений и склеек, самая неразработанная на сегодняшний день. Он был согласен с теми физиками, кто полагал, что волновые уравнения не могут быть чисто линейными. Если бы это было так, склейки, взаимодействия, суперпозиции классических реальностей не могли бы существовать. Однако можно ли сказать, что он – специалист по нелинейным квантовым уравнениям? Нет, конечно. Нет на планете таких специалистов. Вообще.

Здесь и сейчас.

– Когда некто позвонил из Израиля и сообщил о смерти Ады, я очень быстро понял, что произошла интерференция и возникла не существовавшая ранее суперпозиция, – Лерман смотрел на Купревича свысока, хотя был чуть ниже ростом. Как это у него получалось, сказать было трудно – когда он переводил взгляд на Лену, то смотрел на нее с сочувствием, ни грана которого не доставалось Купревичу. Тот был соперником, возможно, врагом, старая дружба не играла никакой роли.

– Пойдемте, сядем, – предложила Лена, стараясь не встречаться взглядами с Лерманом. Он ее подавлял. Его усы в первый момент показались верхом безвкусицы, а сейчас – прошло всего-то несколько минут – выглядели прекрасным и необходимым дополнением к пронзительному взгляду, правильному греческому носу и волевому подбородку.

Лерман пожал плечами. Он мог говорить и стоя. И на ходу.

– Лена, – сказал он, – мне нужно как-то устроиться. Подозреваю, что в этой суперпозиции меня не ждали, и номер в отеле никто не зарезервировал. Перелет был нелегким, над Турцией самолет пару раз попадал в зону турбуленции. Ты здешняя и должна знать, где лучше. Впрочем, можно поискать в интернете. Надеюсь, здесь есть бесплатный вай-фай?

В углу зала, за рядами кресел было кафе; они заняли свободный столик, Лерман достал из чемодана лэптоп, включил, Купревич с интересом взглянул: модель была ему не знакома. LVY – что за фирма? Внешне, впрочем, лэптоп не отличался от известных моделей.

– Закажу кофе, – сказала Лена. – Еще что-нибудь? Здесь есть круассаны, булочки, бурекасы.

– Мне чай, – сказал Лерман, не отрывая взгляда от экрана. – Липтон. И два пакетика коричневого сахара.

Он на мгновение поднял взгляд и улыбнулся Лене, отчего у Купревича засосало под ложечкой.

– Диабета у меня пока нет, – сказал Лерман, будто эта информация была кому-то интересна, – но сахар повышенный, и врач посоветовал отказаться от белого сахара.

Лена поднялась, Купревич тоже.

– Я с вами, – сказал он.

Ни за что на свете он не хотел остаться с Лерманом наедине.

– Он всегда был такой? – спросила Лена.

– Нет. Вообще-то я познакомил его с Адой только потому, что не чувствовал в нем ни малейшей угрозы.

– Где? – спросила Лена. – Два каппучино, один Липтон и шесть бурекасов с сыром, – сказала она девушке-продавщице по-английски и что-то спросила на иврите – видимо, о цене.

– Сколько? – переспросил Купревич по-русски.

Девушка за прилавком улыбнулась и по-русски ответила:

– Семьдесят один шекель.

– В Израиле много наших, – сказала Лена. – Объясниться по-русски – не проблема.

– Позвольте, я заплачу, – Купревич достал бумажник. – Заодно проверим, принимают ли здесь мой «Америкэн экспресс».

– Принимаем, конечно, – вмешалась продавщица.

– Надеюсь, – пробормотал Купревич. – Хотя все может быть.

– Вы думаете… – обернулась к нему Лена.

– Не знаю, – угрюмо сказал он. – Возможно, здесь другие установки вай-фая. Другие пластиковые карты. Деньги… нет, вроде. Я без проблем обменял свои доллары на шекели.

– Пожалуйста, – девушка вернула ему кредитную карту и протянула чек. – Расписываться не нужно. Садитесь, вам все принесут.

Они не торопились возвращаться за столик. Лерман сидел, уставившись в экран, тыкал пальцами в клавиатуру.

– Я начинаю его бояться, – тихо произнес Купревич. – Совсем не тот человек, какого я знал.

– То есть, он…

– Нет, это Йосик, конечно. Но он стал другим. И знает физику гораздо лучше меня. Тем более – физику многомирий.

– Почему вы так решили? – возмутилась Лена.

– Терминология, статья в «Физикал ревю»… и вообще. Он заговорил о суперпозиции сразу, мне даже не пришлось объяснять, во что мы вляпались, извините за такое слово. Знаете, чем он сейчас занят? Если здешний вай-фай совместим с его интернетом, он проверяет, есть ли его статьи в здешнем варианте «Физикал ревю». Он умнее меня – мне не пришло в голову сделать аналогичную проверку.

– Но вы звонили в Штаты, и ваш друг…

– Да, но…

– Пожалуйста, Володя, – сказала Лена. – Никогда больше не говорите, что этот человек умнее вас. Мне он антипатичен.

– Спасибо, – пробормотал Купревич.

– Идемте, уже несут наш заказ.

Лерман не обратил на их возвращение никакого внимания. Придвинул к себе чашку с чаем, разорвал пакетики с сахаром, размешал, ложку уронил, она упала на пол, и никто не стал ее поднимать. Лена положила сахар себе и Купревичу, он бросил на нее благодарный взгляд, она кивнула, улыбнулась, и ему стало хорошо. Он мелкими глотками пил кофе, смотрел на Лену и видел, что ей нравится, когда он на нее смотрит. Они были здесь вдвоем, а Лерман – отдельно. Они существовали в общей для них реальности, а Лерман – в другой, и как это могло быть возможно физически, Купревича не интересовало.

Лерман поднял голову от компьютера, с удивлением посмотрел на свою уже пустую чашку и с интересом – на чашку Купревича, к которой тот не притронулся. Лену он игнорировал.

– Ну? – нетерпеливо спросил Купревич.

– Ложки гну, – буркнул Лерман, и Купревич сразу вспомнил прежнего Иоську. Тот терпеть не мог, когда кто-нибудь нукал и всегда встревал с фразой про гнутые ложки.

– Суперпозиция, конечно, не полная, полной и ожидать невозможно при таком большом числе взаимодействующих элементов, и к тому же… – заговорил Лерман, продолжая смотреть не на Купревича, а на его чашку. Тот сделал рукой приглашающий жест, и Лерман немедленно попробовал чужой кофе, поморщился и продолжил фразу с того места, на котором остановился: – К тому же, в нашей индивидуальной памяти в связи с возникшей интерференцией не могли не произойти обратимые изменения, что тоже не может не накладывать свои особенности на оценку состояния системы.

Лерман и раньше злоупотреблял двойными отрицаниями, даже закон всемирного тяготения он как-то сформулировал, удивив экзаменатора: «Сила, с которой тела не могут не притягиваться друг к другу, пропорциональна…» А потом настаивал, что такое определение правильнее, поскольку двойное отрицание усиливает утверждение.

– Вай-фай работает? – поинтересовался Купревич.

– Он и не мог не работать, – пожал плечами Лерман. – Основополагающие физические принципы не меняются только из-за того, что… А, ты хочешь знать, писал ли свои… Писал, успокойся. Если ты думаешь, что мы можем так просто обнаружить противоречия с собственными воспоминаниями или лакуны в событиях, или еще что-то, не соответствующее…

– Например, я помню, что говорил по телефону с подругой Ады, ее звали Орит, а такой женщины, оказывается, вовсе не существует.

– «Вовсе не существует» – это ты не мог не загнуть, конечно. Наверняка существует, просто с Адой оказалась здесь не знакома. К тому же, – Лерман передвинул чашку обратно к Купревичу, – ты уверен, что помнишь именно то, о чем только что сказал? Память о памяти, да? Ты помнишь сейчас, что не так давно вспоминал, будто ты говорил с женщиной по имени…