«Сено», «Эпоха перемен» и другие повести

ІІІ

Полусон-полубред Катерины Ивановны был полон видениями коров, их мычанием у калитки, хотя она знала, что Муськи ночью не вернутся – не затем удрали.

В прошлом году они терялись несколько раз. Пас скотину отец Валерки Фуфачёва, иногда напивавшийся до полного бесчувствия. Пользуясь бессознательным состоянием своего пастыря, пасомые расходились в соответствии со своими природными наклонностями. Её Мусек влекли путешествия: за полем открывалось новое поле, за колком другой колок, за далью даль, и всё им казалось, что в новой дали трава выше, сочнее и слаще.

Первые два побега были на три-четыре километра, и на другой день протрезвевший Фуфачёв находил и возвращал их в стадо.

Третий прошлогодний отрыв случился золотою осенью во время уборки. Пастух безуспешно объезжал поля два дня, а на третий она отправилась в даль светлую сама с водителем КАМАЗа, возившим зерно от комбайнов с дальних полей – он случайно услышал её расспросы на центральном току и сказал, что видел трёх коров в берёзовом лесочке у самой совхозной грани.

На прежнем месте их уже не было, но, проехав на два километра дальше по едва заметной колее, увидели их пасущимися на краю скошенного овсяного поля соседнего совхоза. Такая даль, кругом ни одной скотины – вот ведь какие индивидуалисты – отвергают коллектив и баста! Шофёр тоже изумился:

– На двенадцать километров от села ушли!

Катерина Ивановна тогда была так рада, что не почувствовала эти двенадцать километров. За три часа (может за четыре – она не засекала) пригнала их домой. Да и день был – настоящее бабье лето.

А последний раз они ушли в степь – это она точно помнит – пятнадцатого октября (в прошлом году, разумется). Искала она их шесть дней. Утром уезжала на попутных машинах или тракторах и обходила поле за полем. Но было уже серо, холодно, дождь, ветер. Домой приходила вечером: слова от усталости молвить не могла сказать, ног не чувствовала, колотилось сердце, а в душе отчаяние – нет нигде её Мусек. Одна мысль утешала: ну одна могла пропасть, но три большие коровы – это же не иголка. Константин Акимович постарался её переубедить:

– А сколько сейщас двуногих волков ездит по трассе? Смотрят – три здоровые коровы. Вещер. Кругом ни души. Щик ножом по горлу, разделали – мясо в кузов, и айда на Город… А за такую корову как у тебя, они по два с половиной мильёна возьмут.

Старушка заплакала. Так ясно ей представилось, как коровки её дорогие лежат в лесополосе с перерезанными горлами, а три лохматых дядьки, нагнувшись над ними, длинными кровавыми ножиками режут их тела.

У неё сделалась нервная икота. А Константин Акимович смутился и сказал:

– Да не переживай, может найдутся, – и ушёл в дом.

На пятый день она ездила искать Мусь на «Москвиче». Владельцы «Москвича» второй день искали двух коров и тёлку. Сначала по трассе в одну сторону проехали километров восемь, потом в другую столько же. Наконец, углубились в поля. Сколько же они этих полей объездили! Пока земля была мёрзлая, ехали быстро, а к обеду, когда отпустило, стали буксовать и уже больше толкали проклятый «Москвич», чем ехали в нём. Измучились, вывозились в грязи. Хозяйский сын всё на деревья лазил, осматривал поля. И вдруг после обеда закричал с берёзы: «Вон они! Вон, за кучей соломы!» Пошли и правда: стоят хозяйские коровы и тёлка, жвачку пережёвывают. Погнали домой. Катерина Ивановна идёт и ничего с собой поделать не может, слёзы против воли так и катятся из глаз. И хозяева примолкли, словно виноваты, что они своих коров нашли, а её нет.

Придя домой, сказала Александру Ивановичу:

– Всё, не найдём мы больше коров.

Он сказал, что ходил на скотный двор – там тоже нету. А на какой скотный двор – он уже не мог сказать. Забыл!

На шестой день, Катерина Ивановна снова отправилась на поиски. На этот раз уехала с попутным К-700 на северную грань совхоза. Тракторист сказал, что дальше не поедет: у него наряд сволакивать здесь на полях солому. Она вылезла из кабины и пошла между колков, забирая всё дальше на север. Она решила, что Муськи должны были идти по ветру, а за шесть дней могли уйти далеко.

Шла, шла тётя Катя и почувствовала, что выбивается из сил. Огляделась: кругом одинаковые колки, одинаковые поля с рыжей, убитой морозом травой. Трактора, что она оставила, не слышно, один ветер шумит, дорог нет, день тёмный, солнца не видно. Стало страшно. Повернула назад.

Вдруг ей показалось, что идёт не той дорогой, по которой сюда пришла. За одним колком другой, нет им конца, и никак не может она сообразить где поле, на котором К-700 солому убирает. От ужаса, отчаяния и усталости вся взмокла. Одежда к спине прилипла. И какое жуткое одиночество, какая глушь! Как же она сюда забрела! Чужой, враждебный равнодушный мир! Закричать, завопить от ужаса – никто тебя не услышит, ни одна берёза не вздрогнет, и серое небо будет так же струится куда-то вдаль.

Мир представлялся ей то чудовищно огромным, поглотившем её, втянувшим в свои невероятные бездны, то душным, давящим со всех сторон голыми колками, низким небом, бурой мёртвой землёй.

И вдруг чудо: Катерина Ивановна наткнулась на дорогу. Вернее, это был след от колёс в траве. Но она знала, что если идти по этому следу навстречу ветру, он будет расширяться, станет дорогой, ведущей в совхоз. Однако, не дойти. Слишком далеко и слишком мало сил. А ночевать в степи – это конец. Она замёрзнет. Ветер ледяной, по ветру то и дело белыми струями проносится снег. И не спрятаться – нигде ни стога, ни копны. Александр Иванович поднимет тревогу не раньше вечера, а ночью её искать не поедут. Боже мой! Умереть так одной в степи! От страха во рту пересохло, воздух со свистом и болью входил в грудь.

И вот обессилевшая женщина стала спотыкаться, потом всё чаще и чаще и, наконец, первый раз упала. Поднимаясь, подумала: «Ну всё, несколько раз ещё смогу встать, а потом – конец. И тогда случилось ещё одно чудо: она услышала гудение трактора. Оглянулась – едет «Беларусь». Откуда он взялся в такой глухомани. Тракторист остановился и долго глядел на неё, соображая, не оптический ли она обман, потом посадил в кабину и промолвил удивлённо:

– Какого лешего ты, бабка, в такую даль зашла?

А она ответить не может, только дышит прерывисто. Домой приехала – не поверила глазам – на часах только полтретьего.

Присела, отдышалась, полежала, отдохнула.

Явились быки. Стала управляться. К вечеру пришла в себя, то есть, к ней вернулась способность горевать о коровах.

– Пропали, пропали наши коровы окончательно, мы их больше не увидим, – заплакала Катерина Ивановна уже в голос.

Сварила чай. Сели ужинать. Не оттого, что хочется, а потому что так надо. За столом скорбная тишина. Вдруг входит Лёшка Лазков. Он работает скотником и живёт на их улице через дом.

– Катерина батьковна! Ну-ка, принимай своих коров!

– Да ты что, Лёшка, не может быть! – воскликнула она.

– Я серьёзно говорю, иди открывай ворота, я их пригнал.

Поперхнулась, зарыдала, как за столом сидела, так, не одевшись, и выбежала на ледяной ветер.

Точно – её Мусеньки, её родные коровы. Верила и не верила, узнавала и не узнавала. Открыла ворота. Погладила, потрогала – они! Настоящие, такие, как были шесть дней назад.

– Боже мой! Лёша, Лёшенька, да где ж ты их нашёл!? – причитала, плача от радости.

– А на первой бригаде, Ивановна. За бригадным домом в лесочке.

– Да ведь мы там вчера два раза проезжали.

– Они видно, в лесок зашли от ветра и легли – вот ты их и не заметила. Им что! Рядом котлован: пойдут попьют, поедят и опять в лес залягут.

– Ну спасибо, Лёша, уж я и не знаю, как тебя благодарить.

– Да никак не надо, мы ведь все люди.

– Нет, нет. Давай я тебе хоть бутылку дам.

– Я тебе, Ивановна, и так тридцать тысяч должен.

– Ты что! Никаких долгов, я всё списываю!

Сашка испугался, что списанием долгов вся её благодарность ограничится и сказал поспешно:

– Ну ладно, так и быть, на бутылку возьму.

И бутылку взял, и о долге больше не вспоминал. А Константин Акимович сказал ей на следующее утро:

– Да это он сам их у себя спрятал, а когда понял, что можно с тебя слупить, пригнал, вот, мол, нашёл. Ты сама подумай, защем ему на бригаду ездить?! Щего он там вщера потерял?

Так это или не так – бог Лёшке судья. Главное её коровки были опять дома, и она их в тот год уже никуда не выпускала.

А сейчас… Не дай бог повторится. Она больше не вынесет таких кроссов на свежем воздухе.

Утром Катерина Ивановна едва смогла подняться, потому что у неё кружилась голова и тошнило.

Но вставать было надо, и она встала. Управилась и погнала быков. Невысоко над домами переливалось солнце. Небо было чистое, голубое, воздух сырой и свежий. Пусть бы такая погода до ноября постояла.

Тошнота и головокружение прошли. Она подумала, что если бы не хозяйство, то она до сих пор бы лежала и наверняка бы заболела.

Пастух с двумя подпасками уже стоял на выгоне и всем объявлял, что пасёт, как сказано в договоре, до восемнадцатого октября и ни единого дня более, какая бы расчудесная ни стояла погода. Вокруг него собралась большая толпа, которая этим объявлением была сильно недовольна. Серёжу убеждали пасти не до окончания срока, а сколько будет возможно – пока снег не выпадет. Серёжа не соглашался, говоря, что устал, что даже восемнадцатого числа дождаться не может.

– Ну ничего, Серёжа, что такое неделя-две сверх срока, а ты уж нам такую услугу окажешь. А? Мы тебе вдвое заплатим.

Серёжа отвечал, что с некоторых даже за август не может получить законные десять тысяч за голову, а всего ему должны целый миллион. Катерина Ивановна очень заинтересовано следила, чем закончится спор. Она болела за толпу, пытавшуюся уговорить пастуха. Но тут встрял Константин Акимович. Никто его за язык не тянул, а он взял, да и пошёл против общества:

– Имейте совесть. Щеловек и так всё лето отпас – лучше не надо. Сколько здесь живу, не было такого пастуха: ни разу не напился, ни разу стадо не распустил, ни одной головы не потерял. Щего вам ещё надо? А какое лето было, какие грозы! Вы бы попробовали хоть одну грозу в поле пережить или день в седле поболтаться, вы бы не сказали, что лишняя неделя – ерунда. Нам ему надо спасибо сказать, заплатить долги и отпустить с богом.

После такой речи от Серёжи отступились, а тётя Катя про себя страшно злилась на соседа: ишь добродушный нашёлся! Защитник пастухов! Легко ему быть добродушным, когда кормов полно.

Толпа разошлась. Серёжа сел на коня. Катерина Ивановна подошла к нему и сказала:

– Серёжа, я вчера своих коров упустила…

– А это, Катерина Ивановна, ваши проблемы. Я их в село пригнал, а то что вы опоздали – я не виноват.

– Я, Серёжа, тебя не виню, так получилось. Я хочу попросить… Если у тебя будет возможность, проедь на лошади по клеткам.[4]

– Ладно, – ответил пастух, – постараюсь.

Весь день у неё было тяжело на сердце. Неужели придётся завтра с попутными выезжать в степь, ходить по унылым осенним полям – ах, как страшно! Как она вчера радовалась, что не нужно ей с Александром Ивановичем пасти, а гляди, как всё обернулось. Уж лучше б они пасли. Так в тоске и маяте душевной выбелила зал. Несколько раз выбегала на звук тракторов – не посланец ли Сашки Ивкина сено везёт? Нет, не приехал посланец. А тут Александр Иванович исчез после обеда. Пришёл только в четыре часа. Она набросилась на него: «Где ты был?»

– В мастерскую ходил насчёт сена.

– Ну и что выяснил?

– Да ничего. К одному подошёл, к другому – никто не знает. Чёрт знает, что такое! Словно все дураками стали!

Потом его лицо расплылось в улыбке.

– Ты что смеёшься?

– А так. Я ребятам рассказал, как северные народы в Воркуте оленину ели. Нарежут лентами, один конец в зубы и чик ножом перед носом! Оттого у них и носы маленькие, чтобы ножом не отрезать.

Катерина Ивановна только вздохнула. Ругать его было уже некогда. Не домыв пол, не поставив мебель на место, не повесив ковров, пошла пораньше в стадо. Если коров нет, она сегодня вечером обойдёт ближайшие клетки. Ах, как не хочется!

Подходила к стаду, и всё у неё внутри трепетало: здесь или не здесь. Подъехал Серёжа на коне:

– Здесь они, тётя Катя. Вон пасутся.

И опять она чуть не заплакала от радости.

– Спасибо, Серёжа, я так боялась, что придётся завтра по этим полям шастать. Ты мне так помог. Большое тебе спасибо.

– Да что вы, пустяки. Я ведь на коне.

– А где ты их нашёл?

– Аж за Р – ской дорогой, на второй клетке: там овёс ещё не убран.

– Вот черти, и как они успели так далеко уйти… Слушай, Серёжа, у тебя ведь нет коровы, давай я тебе продам Белую Мусю. Я и не дорого возьму – всего миллион двести, а?

– Тётя Катя, она мне и даром не нужна. Вы меня лучше зимой позовите, я её с удовольствием зарежу.

– А что ты так на неё?

– Замучила она меня. Встанет, голову поднимет, две другие коровы к ней подходят, она им команду даёт – и пошли на прорыв. Вот и носишься за ними. Она у вас зачинщица. Вы её зарежьте, другие перестанут убегать – вот увидите!

Серёжа рысью направился к её неразлучной троице, и через несколько минут подогнал к ней коров и быков. Белая Муся остановилась, посмотрела на неё и вздохнула.

– Ну что вздыхаешь, старая медведица? И не стыдно тебе? – спросила Катерина Ивановна и погнала их домой.

С души скатился тяжёлый камень. Правда на обратном пути ожидала её одна неприятность. Повстречался Алексей Трифонович. Увидев её, он сделал движение, будто хотел юркнуть в проулок. Но так как юркать было некуда, он храбро пошёл навстречу.

– Ну что, Алексей Трифонович, ты говорил Сашке?

– Говорил. Как бы я не сказал. Только видишь, Катерина, у них косилка сломалась.

– А, ну я так и подумала. Как мне косить, так всегда косилки ломаются.

– Да ты того… Не веришь что ли? Он может ещё сделает.

– Будем надеяться, – ответила она, хотя уже точно знала, что на Сашку Ивкина надеяться нечего. Это одна неприятность, а другая – что Серёжа пасёт только до восемнадцатого. Значит на то, чтобы достать сено, у неё осталось ровно девять дней.

ІV

Всё разрешилось в субботу в течение каких-нибудь тридцати минут. И очень даже просто.

Катерина Ивановна пригнала коров, а во дворе её дожидался Кубырялов – тот, который неделю назад помогал сварщику варить отопление.

«Вот повадился, – подумала она недовольно, – сделают тебе на пятак, потом не отвяжешься. Нет, не дам я ему денег». Она была убеждена, что Кубырялов пришёл занять денег на водку.

Но он, завидя её, оставил Александра Ивановича, широкими жестами рисовавшего ему что-то на воздухе, открыл калитку и, проворно переставляя ноги, разогнал по местам коров и быков и даже привязал двух Мусь, но и этим не обрадовал пожилую хозяйку, которая справедливо считала, что привязала бы их сама и совершенно бесплатно.

– Ну что ты, Анатолий, к нам пожаловал? – спросила старушка, зная ответ.

Однако Кубырялов произнёс нечто совсем неожиданное:

– Катерина Ивановна, я слышал вам сена надо.

– Ну конечно, – воскликнула она, мгновенно проникаясь надеждой и меняя отношение к Кубырялову с минуса на большой плюс, – а разве у тебя есть?

Оказалось, что есть, что на второй бригаде у него стоит зарод центнеров на сорок.

– Сено хорошее, под дождём ни разу не было. А цена шесть тысяч – дешевле нигде нет. Значит возьмёте?

– Конечно, Анатолий, обязательно возьму!

– Я сам копнил, сам вершил. Целую неделю ездил вдвоём с Колей. Он говорит: «Отдай мне свой стожок». А тут слышу, что у вас ничего нет. Говорю: «Ты перебьёшься, а Катерине Ивановне негде купить».

– Вот спасибо! – расстрогалась она. – Я заплачу хоть деньгами, хоть водкой, как скажешь.

– А я для того и заготовил, чтобы продать. Мне оно не нужно, мне деньги нужны. Я в августе только двести тысяч получил. Что это за зарплата!

Старушка ему посочувствовала – зарплата действительно маленькая. А Кубырялов всё же кончил тем, что попросил денег на пол-литра самогона. Как сейчас не дать? Сейчас отказать нельзя. Дала двенадцать тысяч, и расстались очень довольные друг другом.

Выпроводив Кубырялова, пошла доить коров. Александр Иванович шарился возле пригона – бог знает, что делал. Она не подоила ещё первую Чернопёструю Мусю, как услышала тарахтенье трактора. Похоже, он у их ворот остановился. «Или чудится, как всегда? Нет, точно кто-то приехал. Уж не Сашка ли Ивкин «ешку» сделал? Услышала голос:

– Здорово, Александр Иванович!

– Здоровеньки буллы! – весело ответил старик. – Ты что, из Воркуты к нам пожаловал?

Катерина Ивановна некрасиво выругалась, услышав это.

– Почему из Воркуты? – опешил гость.

– Ну ты же оттуда идёшь, с северо-запада.

– А! – засмеялся понимающе мужик, хотя не понял ни черта. – Здорово поближе, Иваныч. На пять! Ох, извини, я дохнул на тебя.

– Ой-ой, – задурачился Александр Иванович, – ну и запах, закусывать можно. Ты где так назапашился?

– Тебе, старому, только скажи, сам повадишься тайком от бабки.

«Ах, паразит, это же Васька Сарычев», – узнала Катерина Ивановна.

Два года назад Васька взял у неё бутылку, обещая привезти хорошей ячменной соломы. И до сих пор везёт, негодяй!

– Кстати, Иваныч, где твоя бабка?

– А чёрт её знает, где моя бабка.

Вот дуралейкин, неужели он не видел, как она мимо него с подойником прошла?

– А может мы и без бабки вопрос решим. Слушай, у тебя бутылка есть?

– Бутылка? Милый человек, я не знаю, есть у меня бутылка или нет.

– Ну поищи, должен найти. Я ж тебе завтра хочу сена привезти.

– Да что ты говоришь? Серьёзно, что ли?

– Вот даёшь, конечно серьёзно. Ты на днях в мастерскую ходил?

– В мастерскую? А бог его знает. Это когда ты имеешь ввиду?

– Ну ты приходил и просил, чтобы тебе привезли сено…

– Слушай, милый человек, я что-то такого не помню.

«Дуралейкин, он сейчас ещё откажется и скажет, что ему не надо сена», – испугалась Катерина Ивановна, бросила доить Чернопёструю Мусю, оставила подойник и вышла из пригона.

– Здравствуй, Василий. Что это он тебе говорит? Что в мастерскую не ходил?

– Да, а что, разве я ходил? – неуверенно произнёс Александр Иванович.

– Да ты чё! Конечно ходил. Ты ещё рассказывал там, как северные народы оленину едят.

– Ах, да, да, правильно, что-то я начинаю припоминать.

– Ты сказал, что подходил к кому-то насчёт сена, а никто ничего не знал.

– Да, да, припоминаю, припоминаю…

– Не к тебе он случайно подходил? – обратилась Катерина Ивановна к Сарычеву.

– Нет, бабка, меня в мастерской не было.

– А откуда ты знаешь, что он приходил?

– Я сено вожу. С поля мы возим на ферму, понимаешь?

– Ну, понимаю.

– Я сегодня утром заехал в мастерскую трубку запаять. А там Сашка Ивкин. Он ведь «ешку» вдребезги разбил. «Так и так, – говорит, – отец обещал бабе Кате, что я ей сена привезу, а меня из совхоза выгнали». Обещал он вам?

– Ну, конечно, обещал.

– Ну вот! Выяснили, что обещал!

– Послушай, а ты не обманываешь меня? Я ведь слышала, что тебя самого выгнали за пьянку.

– Куда же они, бабка, без нас денутся. Сегодня выгнали, завтра назад позвали. Возьми хоть меня, хоть Сашку. Я ничего не говорю, мы пьём и часто пьём. Но зато, когда трезвые, то и работаем. Так ведь?

– Наверное так, – пожала она плечами.

– Ну короче, Сашка говорит: «Неудобно, обещал, а не сделал. Вася, друг, привези». А я что? Я – пожалуйста. И как раз Фёдорович подошёл – завмастерской. Говорит: «На днях Александр Иванович приходил. Подошёл к слесарям и говорит: „Скажите, милые люди, где у вас тут сено распределяют. Мне сено нужно“. Мужики, поимейте совесть, привезите вы этим старикам хоть арбу. Время придёт, и мы такими станем». Ну вот, давай мне, тётя Катя, бутылку, и я вам завтра привезу. Прямо с утра.

– Подожди, Василий, а ты помнишь…

– Помню, бабка, лапочка, помню, что бутылку тебе должен. Завтра я тебе на огород вот такой воз привезу, и мы с тобой будем в расчёте. Согласна?

– Ладно, согласна. Так тебе что, деньги или бутылку?

– Бутылку, бутылку, конечно! Что я буду по дворам ходить? Сейчас можно, конечно, самогону на каждой улице купить, но я сегодня уже находился, устал. Давай лучше бутылку.

Пришлось ей стряхивать сапоги и идти в дом. Едва она скрылась, Александр Иванович вздохнул и сказал:

– Да, много мы тогда после войны уголька добыли. Веришь ли, милый человек, какие терриконы были отсыпаны. Ну там, в Воркуте – что твои горы. К подножью подойдёшь – надо было голову задирать, чтобы вершину увидеть. А сейчас. Представляю, что сейчас там. Наверное сигнальные огни зажигают, чтобы самолёты не разбивались.

– Да, – согласился Васька, – а ты, Иваныч, как в Воркуту попал?

– Как? Товарищ Сталин меня туда послал за казенный счёт.

– Ты сидел что ли?

– Сидел? Ну можно и так сказать. А что тебя так удивляет?

– Странно как-то чтоб ты да сидел. А за что тебя?

– Я, милый человек, и сам до сих пор не знаю за что. Про пятьдесят восьмую статью слыхал? Ну так вот, до войны я окончил техникум механизации в Саратовской области и работал заведующим мастерской в МТС. В тридцать восьмом году в межсезонье, когда не поймёшь то ли осень, то ли зима, приехал с поля тракторист и поставил трактор под воротами мастерской. А воду не слил. Ночью ударил мороз, и двигатель разморозило. Нас обоих и посадили за вредительство. Меня на десять лет в Воркуту… Досталось мне там. До того дошёл: через рельсовую колею не мог перейти – ноги руками переставлял. Цинга у меня была, зубы качались как на шарнирах. Всё, думаю, конец! И знаешь, милый человек, что меня спасло? В цех нам вагон картошки привезли. Так мы её с ребятами так съели – сырую. Веришь ли, вкус у неё был как у яблока. И сладкая как яблоко. Этим и спаслись. Цинга отступила.

Из дома вышла Катерина Ивановна, влезла в сапоги и направилась к ним. Александр Иванович умолк, а она вручила Ваське бутылку с такими наставлениями:

– На, Василий, но смотри, чтоб опять не получилось, как в прошлый раз.

– Да ты что, бабка! Тогда не в счёт. Тогда я запил и меня с трактора сняли. А сейчас Фёдорович говорит: «Имейте совесть, привезите старикам сено! Сколько надо, столько и привезите. Они всю жизнь в совхозе проработали. А время придёт, и мы такими станем». Как я сейчас не привезу? Ты Фёдоровичу пожалуешься, он меня и в мастерскую не запустит. Так ведь?

– Хорошо, хорошо, будем надеяться.

– Свинья буду, коль не привезу. Уж кому-кому, а тебе… Ведь мы как? Выпить захочется, куда идти? Кто выручит? Ты, и только ты! Уж ты, голубушка, позволь, раз в жизни, дай я тебя поцелую.

– Иди, иди! Я не люблю эти ваши нежности, – сказала она, решительно отстраняя надвинувшегося грузного, пахнущего перегаром Ваську. – Не нужны мне никакие поцелуи. Сено привезёшь, и это будет лучше, чем сто поцелуев.

– Сено я привезу. Прямо с утра… Нет, с утра не получится, а к вечеру – точно. Сашка просил, и Фёдорович велел. Гад буду, если не привезу!

Выпроводила Ваську к его трактору, и он уехал.

Слава богу! Если Васька привезёт центнеров пятнадцать, да Кубырялов сорок… Соломы ещё немного и хватит до конца зимы. Если что, в конце марта, в апреле не стыдно будет и к директору обратиться. В общем, вопрос с кормами, кажется, решён. И нечего было унижаться перед всякими Алексеевыми.

Вечером сказала, смеясь, Ирине:

– Если так дальше пойдёт, я сама буду сеном торговать.

А проснувшись ночью, она услышала шум дождя. Откуда он взялся? Вчера, когда ложились, небо было ясным, звёздным, и ничто не предвещало. Вот и привезли сено!

Дождь шёл всё воскресенье: сильный, холодный, с ветром. В доме было темно, холодно и неуютно. Александр Иванович раз десять, подставляя руку к окну, спрашивал: «Интересно, когда же мы вставим вторые рамы?» Вывел из себя. Накричала на него. Ну и действительно, сколько можно одно и то же долбить! Издевается, что ли? Затопила ему печь: