Сын утешения
– А я разве не сказал, что батюшка Варнава там подвизался? Простите! Совсем никуда память стала! Вот что значат непростые ночи с нашим младенцем Георгием, – посетовал священник. – Со вчерашнего вечера вообще было что-то из ряда вон выходящее! Меня-то матушка Марина пожалела – все-таки служить с утра, а сама ни минуты за всю ночь не поспала! Звонил ей перед службой… Удивительно ли, что теперь голова у нее просто раскалывается?..
Только тут я заметил, что сам отец Геннадий Младший выглядит очень усталым, и хотел уже было, благословившись, уйти, но священник вдруг оживился и с улыбкой сказал:
– А у меня ведь радостная новость имеется!
С этими словами батюшка ушел в алтарь и, вернувшись, протянул мне слегка пожелтевшую книгу в мягком переплете.
– Та самая книга! – едва ее увидев, ахнул я. – Неужели нашлась?!
– Да, прихожане сегодня принесли, – кивнул священник. – Причем насовсем!
Бережно открыл я обложку и на первом листе увидел написанное от руки: «“Пещер” Гефсиманского скита иеромонах Варнава». Дальше шла дата. Это действительно был автограф!
Несколько мгновений мы благоговейно смотрели на подпись, сделанную рукой самого старца Варнавы… Потом полистали книгу. В ней были снимки Иверского монастыря, фотографии батюшки Варнавы, его родной матери схимонахини Дарии…
– Знаете что? – сказал вдруг отец Геннадий. – А пойдемте ко мне домой! Вместе порадуем матушку. Она тоже так почитает отца Варнаву!
– Но ведь она плохо себя чувствует! – попытался отказаться я, но батюшка был настойчив.
– Ничего! Это, наоборот, ей может на пользу пойти! Развеется хоть немного.
Вдвоем с отцом Геннадием – надо ли добавлять, что все наши разговоры по пути были о старце Варнаве? – мы прошли по заснеженным улицам Выксы и остановились перед небольшим домом. Правда, как я потом убедился, таким он выглядел только снаружи, а внутри оказался весьма просторным. Сени так просто поразили меня своими огромными размерами.
– Матушка-а! – громко с порога предупредил отец Геннадий. – Я тут не один – с гостем!
– Милости просим! – послышался изнутри приглушенный дверью голос.
Матушка Марина встретила нас хоть и болезненной, но – улыбкой.
– Никак не проходит? – с таким состраданием, словно от боли мучился он сам, спросил отец Геннадий.
– Да нет, еще сильней стало! – ответила матушка. – Никакие таблетки на помогают.
Мы вошли в теплую уютную комнату.
– А вот и наш Георгий! – отец Геннадий показал на детскую кроватку, в которой лежал спящий младенец. Ручки его были забинтованы так, что напоминали маленькие белые боксерские перчатки.
– Обжегся? – с сочувствием спросил я.
– Нет, – ответила матушка Марина. – С руками-то как раз ничего. Это мы завязываем ему их так, чтобы он не расчесывал всего себя в кровь.
– Аллергия! – объяснил, видя мое недоумение, отец Геннадий.
– И на что же?
– А на все заморские продукты. И даже на наши, отечественные, если они вкусные!
– И еще на всякую красивую одежду, – добавила матушка. – Тут не так давно у нас в гостях монахи были. Узнав про это, они прямо сказали: наш! Давайте-ка я вас покормлю? – предложила она.
Но батюшка остановил ее.
– Успеется, – сказал он и достал из сумки книгу: – Вот, смотри!
– Что это? – не поняла матушка.
Она вытерла руки о фартук, взяла книгу, вгляделась и воскликнула:
– Ах! Да ведь это же про Иверский монастырь и о нашем родном старце!
– Точно! – смеясь, подтвердил отец Геннадий.
– Тем более идите завтракать, чтобы я могла пока полистать эту книгу!
– С автографом, – уточнил я.
– Где? Где?! – заволновалась матушка.
– Да вот, – показал ей отец Геннадий.
– Надо же… Сам батюшка своей рукой вывел, – утирая выступившую слезу, прошептала матушка.
Она провела нас на кухню, подала на стол завтрак и, по-монашески пожелав Ангела за трапезой, поспешила в комнату. А когда после трапезы мы с отцом Геннадием помолились и тоже зашли туда, то не узнали матушку! Она была веселая, просто счастливая, в глазах – ни следа боли!
– Прошло? – обрадовался священник. – Так быстро?!
– Не просто быстро, а мгновенно! – поправила его матушка.
– Как это? – не понял отец Геннадий. – Что, к фотографии батюшки голову приложила?
– Да нет, только к автографу, и сразу как рукой сняло!
Тут мне вдруг вспомнились слова послушника С. про фотографии старца для насельников скита и паломников. Я сказал об этом, и отец Геннадий, подумав, произнес:
– Так за чем же дело? У нас в городе есть неплохое фотоателье. Там можно с этой книги маленькие фотокарточки батюшкиного портрета сделать. Только вот, – замялся он, – у нас с матушкой совсем времени на это нет…
– Так давайте я сам все сделаю! – охотно предложил я и нетерпеливо протянул руку.
Отец Геннадий посмотрел на матушку. Видно было, что она очень не хотела расставаться с книгой. Но возможность сделать благое дело, тем более для скитской братии и паломников, которые скорбят от того, что у них нет даже фотокарточки старца, пересилила. И она отдала мне книгу.
– Только ненадолго! – предупредил отец Геннадий и вдруг хитро прищурился: – Вы ведь наверняка и почитать ее хотите! Мы-то со слов местных жителей хоть немного про батюшку знаем, а вы, по сути дела, совсем ничего! Да и некогда нам пока, – показывая на заворочавшегося в кроватке сына, сказал он. – Два… нет, три дня, надеюсь, вам хватит?
– Конечно! – воскликнул я.
И, узнав, где находится фотоателье, не теряя времени заспешил по указанному адресу…
Глава 12. Необычный заказ
Работавшие в фотоателье две женщины встретили меня как самого дорогого гостя. Фотограф, молодая женщина, сидевшая в кресле и листавшая журнал мод, приветливо поздоровалась. А пожилая приемщица заказов даже привстала из-за стола и слегка поклонилась.
– Что будем заказывать? – сразу же спросила она и с надеждой уточнила: – Конечно, большое цветное фото в нескольких ракурсах – на память себе и знакомым? Или, – и без того сухие губы ее совсем поджались, – фото на паспорт или для пропуска на завод?
Я объяснил цель своего прихода, показал им книгу, и отношение ко мне сразу же изменилось.
– Не-ет, – разочаровано протянула приемщица, и женщина-фотограф, соглашаясь с ней, виновато развела руками. – Это нам не выгодно!
– К сожалению, изображение не очень четкое, работа сложная. Чтобы сделать более-менее приличную копию, нужно будет повозиться, – сказала она.
А приемщица желчно продолжала:
– И все – из-за каких-то копеек?
– Почему это копеек? – не понял я.
– Ну, сколько вам нужно экземпляров: один? два? четыре?
– Сто!
Хотя денег в кармане было явно недостаточно для этого, я назвал первую пришедшую в голову цифру, понимая только одно: иначе насельники скита и паломники останутся без желанных фотографий.
Фотограф отложила журнал, который снова было принялась листать, и с интересом посмотрела на меня.
– Сто-о?! – уже почти прежним тоном протянула приемщица, что-то подсчитала, шевеля враз ожившими губами, и сказала: – Ну, это уже кое-что!
– Но это еще не все! Потом будет продолжение заказа, может быть, даже не одно! – почувствовав надежду, быстро добавил я.
Приемщица недоверчиво взглянула на меня и проворчала:
– Ну, это журавль в небе, а нам сейчас синица в руке нужна. Ладно, оставляйте нам свою книгу.
– Но я никак не могу ее оставить! Она очень редкая и потом не моя! – поспешно возразил я.
– Ну вот, еще и условия свои начинаете ставить! – возмутилась приемщица. Чувствовалось, что она опять была на грани отказа.
К счастью, фотограф взяла книгу и сказала:
– Да я прямо сейчас могу попытаться перефотографировать снимок и сделать пробный!
– Ну, делай, – пожала плечами приемщица и обратилась ко мне: – А вы тогда оплачивайте весь заказ!
Тут я уже не знал, как быть… Язык не поворачивался сказать, что сейчас я никак не могу дать всю сумму. Что делать?!
«Батюшка Варнава, помоги!»
Помощь пришла неожиданно. И опять со стороны женщины-фотографа. Она изучающе посмотрела на меня и вдруг сказала:
– Анна Степановна, ты ступай на перерыв, тебе таблетки принимать давно пора. А я сама тут со всем управлюсь!
Что-то проворчав, приемщица, действительно болезненно морщась, с трудом встала из-за стола и заковыляла к выходу.
– Простите, – сказал я, когда за ней закрылась дверь. – У меня нет сейчас всей суммы…
– Ничего, – с понимающей улыбкой кивнула фотограф. – Главное, чтобы фото хорошо получилось! Вы уж на нашу приемщицу не сердитесь: больна она очень. Да и наше ателье тоже в критическом положении, того и гляди могут закрыть. Заказы резко сократились. Зарплату на предприятиях месяцами не выплачивают: люди сейчас больше хотят есть, чем фотографироваться! Мы даже от перерыва отказались – вдруг за это время клиент с выгодным заказом придет? Ходим с Анной Степановной по очереди домой. Раньше чем через час она все равно не придет. За это время я постараюсь успеть и пробный снимок сделать, и заказ оформить. А сколько у вас там не хватит – завтра принесете.
– Спаси Господи! – от всего сердца поблагодарил я, даже не заметив, что сделал это по-церковному в светском заведении.
И вдруг совершенно неожиданно для себя услышал в ответ:
– Во славу Божию! – Молодая женщина, увидев, как я опешил, сказала: – Да вы не удивляйтесь! У меня ведь прабабушка в нашем монастыре монашкой была! Даже старинная фотография сохранилась. И о батюшке Варнаве – ведь это же он, да? – я с самого детства слышала.
– Да, это старец Варнава, – подтвердил я.
– Ну тогда не будем терять времени! – спохватилась фотограф, включая свет в большом зале с фотоаппаратом на треноге посередине. – Я начинаю, а вы, пока пересниму да пока пленка проявляться будет, можете где-нибудь полчасика погулять.
– А можно мне это время здесь побыть и почитать книгу, как только она освободится? – спросил я и, получив кивок в знак согласия, с облегчением выдохнул и опустился в кресло…
Глава 13. Старец-утешитель
О жизни прп. Варнавы Гефсиманского Чудотворца[10]
Старец иеромонах Варнава родился в селе Прудищи Тульской губернии 27 января[11] 1831 года и во святом крещении был наречен Василием в честь святителя Василия Великого. Пример добродетельной жизни его родителей Илии и Дарии Меркуловых, их постоянное стремление памятовать о Боге, трудолюбие труженика и нищелюбца отца и благочестивой матери (оба они были крепостными крестьянами и работали на помещика) не мог не повлиять на впечатлительный ум и чистую душу отрока Василия. Благодаря своим родителям он уже с детства обнаружил склонность к духовной жизни: любил бывать в храме за богослужениями, старался заучивать наизусть церковные молитвы. Когда же он научился грамоте, то с особенным прилежанием стал заниматься чтением слова Божия.
Десница Всевышнего, предызбравшая отрока Василия служителем Себе и предначертавшая ему путь жизни во славу имени святого Своего, невидимо руководила им, охраняя жизнь его от опасностей. «Однажды, – рассказывала мать старца, будущая схимонахиня Дария, подвизавшаяся в основанном сыном Иверском женском монастыре, – будучи четырех лет, Василий, заигравшись со сверстниками на улице, был сбит лошадью, запряженной в тяжелый экипаж. Мальчик попал под колеса. Все бывшие при этом в ужасе подбежали к нему, подняли и, к немалому изумлению своему, увидели, что он совершенно цел и невредим».
В другой раз, будучи уже шестилетним мальчиком, Василий, слезая с печи, нечаянно оступился, сорвался с самой верхней ступени и сильно ударился об пол. Перепуганная и растерявшаяся мать подбежала, подняла окровавленного сына и, не зная, чем и как ему помочь, обратилась мысленно с горячей молитвой к Богу о сохранении жизни своему сыну. На другой день, к ее несказанной радости, ребенок был совершенно здоровым, только небольшой красноватый шрам, оставшийся на щеке, свидетельствовал о том, что с ним недавно случилось.
А какова была чистота сердца отрока! Вот что часто рассказывал о себе сам иеромонах Варнава: «Был я однажды летом в поле со своими товарищами-мальчиками, и там между двух березок я вдруг увидел Спасителя Иисуса Христа, Который поднимался к небу, возносился. И теперь я хорошо помню, как видел Его». Это не удивительно, ведь в Евангелии сказано, что чистые сердцем могут узреть Бога (см. Мф. 5, 8).
О своем характере в детстве сам отец Варнава говаривал, что он был мальчиком шустрым и подвижным. Свое недолгое обучение в школе псаломщиков он закончил изучением Часослова и Псалтири, получив, нужно думать, лишь самые начальные уроки письма.
Вскоре крепостные крестьяне Меркуловы всем семейством были проданы другому владельцу, в село Нару Фоминскую Московской губернии. Тогда-то, может быть, впервые глубокая скорбь сжала нежное сердце Василия, оторванного от милых родных полей и переселенного на чужбину, а юная душа его опытно познала страннический удел человека на земле.
Время шло. Отрок Василий рос и совершенствовался в христианской жизни. Он был не по годам серьезен, молчалив, избегал праздных разговоров. Все невольно обращали внимание на него. Когда Василий подрос и окреп силами, помещик приказал обучать его слесарному мастерству, к которому юноша имел большую способность.
Каждый свободный от занятий в слесарне день отрок проводил в расположенной неподалеку Зосимовой пустыни. Там ему нравилась монастырская служба, полюбилась и иноческая жизнь. Юный слесарь старался чем-либо послужить монахиням: одной исправит старый испорченный замок, другой ключик подберет, иной скобку или крючок к двери приделает… Так будущий инок, старец-слуга и отец великой обители инокинь еще в отрочестве был привлечен к выполнению своей жизненной задачи – служить Богу и ближним. А знакомство Василия со старцем монахом Геронтием послужило главной причиной решительной перемены его внутренней и внешней жизни. Среди множества посетителей, искавших совета и руководства в жизни, старец Геронтий особенно полюбил и приблизил к себе богобоязненного юношу, нередко подолгу оставляя его у себя для беседы.
Скоро случилось одно событие, которое имело решающее значение для Василия. Это произошло в 1850 году. Мать Василия, собравшись на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, позвала с собой сына. Вот там-то, у раки угодника Божия, Василий и сподобился воспринять вместе с великим утешением для своей души и некоторое таинственное уверение в том, что его неодолимое тяготение к жизни иноческой не было мимолетным увлечением юношеского сердца, но что здесь, в обители иноков, и есть его родная среда. Об этом потом он сам рассказывал так:
«Однажды, по окончании службы в Троицком соборе, подошел я приложиться к мощам преподобного Сергия и, когда прикладывался, почувствовал великую радость на душе. То чувство было тогда для меня необъяснимо, но так сильно охватило меня всего, что я тут же, у раки угодника Божия, окончательно решил, если Богу угодно будет, поступить под кров Его обители».
Старец Геронтий вполне одобрил и благословил Василия на подвиг иночества. И в 1851 году тот оставил суетный мир и, получив родительское благословение, удалился в обитель преподобного Сергия. Вслед за учеником туда прибыл и его наставник отец Геронтий, который принял схиму с именем Григорий.
Но только один месяц Василий и его старец-наставник прожили вместе, в одной обители. Множество братии и тысячи богомольцев не давали юному ревнителю благочестия и подвижничества возможности побыть в уединении, которого так искала его душа. Вследствие этого Василий, с благословения старца и монастырского начальства, перешел в Гефсиманский скит. Здесь у него появился еще один духовный руководитель – монах Даниил, у дверей кельи которого постоянно толпился народ, жаждущий слова истины из уст праведника-прозорливца. Схимонах Григорий также не оставлял Василия без своего отеческого попечения и полезных советов.
Новоначальный послушник Василий, перейдя в скит, сначала проходил послушание в слесарной мастерской. Ремесло, знакомое ему еще в миру, скоро сделало его известным в братстве под именем Василия-слесаря.
17 ноября 1856 года Василию Меркулову была выдана отпускная грамота от помещицы, вдовы генерала от инфантерии Софии Степановны Щербатовой, освобождающая его от крепостного права с предоставлением ему возможности избрать род жизни, какой сам пожелает, и Василий написал прошение об официальном принятии его в число послушников Гефсиманского скита. Спустя три месяца строитель Гефсиманского скита иеромонах Анатолий написал в учрежденный собор Лавры, сообщая: «Василий Ильич Меркулов поведения хорошего, к монастырской жизни способен, к послушанию и Церкви Божией усерден». 23 декабря 1857 года последовал указ с решением собора вписать Василия Меркулова в число послушников скита.
В слесарной мастерской послушник Василий трудился несколько лет. Его усердие и трудолюбие были замечены скитским начальством, и он был приставлен к свечному ящику. Кроме того, за богослужениями Василий читал Апостол и поучения из прологов.
Но сравнительно недолго пришлось Василию пожить уединенной жизнью. По воле начальства с великою скорбью он был вынужден оставить свою тихую Гефсиманию и переселиться к «пещерам». Промыслом Божиим Василий вновь оказался лицом к лицу с миром – на новом послушании проводника богомольцев в «пещерах». Как ни тяжко было ему лишение тишины и безмолвия, однако достойный питомец своих наставников хранил сердце свое в мире и на новом делании. А его благоговейная настроенность, неизменная кротость и благодушие при исполнении послушания вскоре распространили добрую славу о нем среди посетителей «пещер», и молодой послушник, сам того не ведая, мало-помалу становился для них старцем-утешителем.
Врожденная живость и восприимчивость, серьезность и духовная рассудительность, отеческие внушения старцев-наставников схимонаха Григория и монаха Даниила, – все это заметно совершенствовало духовную настроенность Василия. Не переставал он трудиться и в Гефсиманском скиту – то в качестве слесаря, то свечника, нес с любовью и послушание келейника у старца Даниила, но уже все соприкасавшиеся с ним понимали, что в этом послушнике рождался будущий старец-подвижник. В последние дни жизни монаха Даниила одна его духовная дочь спросила:
– Батюшка, кто же будет нас утешать без вас?
В эту минуту в келью вошел Василий, и старец, к большому ее недоумению, с улыбкой ответил:
– Вася будет утешать вас!
Василий по-прежнему навещал и старца схимонаха Григория в Лавре, всякий раз, впрочем, испрашивая на то благословение у начальства «пещер». В одно из таких посещений во время предсмертной болезни схимонаха Григория послушник Василий долго оставался у своего первого наставника и руководителя, в последний раз утоляя мудрыми его наставлениями свою жажду познания духовной жизни. В это время на него был возложен подвиг старчества, который он подъял после смерти обоих своих наставников. Завещая ему принимать с любовью всех приходящих и не отказывать никому в советах и наставлениях, старец Григорий дал ему две просфоры и сказал:
– Сим питай алчущих – словом и хлебом. Тако хощет Бог!
Затем он присовокупил, открывая Василию волю Божию, что им должна быть устроена женская обитель в местности, отдаленной отсюда и сплошь зараженной расколом, что обитель эта должна послужить светочем для заблудших чад Православной Церкви, о чем Сама Царица Небесная печется. Она и укажет ему место, где во имя Ее должна быть освящена обитель. При этом старец, с любовью и грустью взглянув на возлюбленного ученика своего, не скрыл от него, что много придется ему потерпеть и перенести скорбей и неприятностей…
Стоя на коленях перед одром умирающего старца, преданный ученик с горькими слезами внимал словам своего наставника. Припав к его груди, он просил не возлагать на него бремя, превышающее его силы. Старец, с любовью взглянув на него, ответил:
– Чадо, не моя воля есть на сие, но воля Божия да совершается над тобою! Не сетуй на тяжесть креста: тебе будет Господь помощник. Без помощи Божией он тяжел и непосилен, но ты, чадо, в день скорби возверзи печаль на Господа, и Той тебя утешит.
На следующее утро послушник Василий услышал, что старец Григорий, его дорогой наставник, разбит параличом и потерял дар речи, а через два дня тихо предал дух свой Богу.
В глубокой печали о потере своего отца и наставника и в большом смущении от его предсмертного завещания послушник Василий поспешил к старцу Даниилу и в тиши уединения излил пред ним всю скорбь своей души. Но и этот старец, к удивлению и большой печали Василия, убеждал его в необходимости с покорностью воле Божией исполнить возложенное на него послушание и с любовью служить страждущему человечеству.
– Да будет так, якоже хощет Бог! – закончил старец Даниил.
И смиренный ученик мало-помалу наконец успокоился, хотя и не переставал в душе ужасаться кресту предстоящих скорбей и высоте возложенного на него подвига.
В 1865 году послушник Василий лишился и другого своего наставника – монаха Даниила, который перед смертью завещал ему принять на себя подвиг старчества. Когда же послушник Василий просил со слезами снять с него это послушание, вдруг, к ужасу своему, увидел, что у старца Даниила пошла гортанью кровь, и он на руках возлюбленного ученика своего отошел ко Господу. «Много, – говорил потом старец Варнава, – пришлось мне перенести скорбей и напраслины в жизни. Не знаю, перенес ли бы я их, если бы не поддержка со стороны моих старцев-наставников».
Через год после кончины старца Даниила послушник Василий был пострижен в монашество с наречением имени Варнава (что значит «дитя милости» или «сын утешения») в честь святого апостола Варнавы. А через четыре с половиной года Промысл Божий приуготовил благочестивому монаху новое бремя служения. Он был рукоположен во иеродиакона, а вскоре и в иеромонаха.
Не могла укрыться духовная зрелость иеромонаха Варнавы от лиц, знавших его. Вскоре широкая известность его в народе побудила наместника Лавры архимандрита Антония утвердить его в звании народного духовника «пещер» Гефсиманского скита. Как ни отклонял от себя такую ответственную должность иеромонах Варнава, его начальство твердо решило: «быть по сему», и батюшка покорился.
Теперь посетители в еще большем количестве стали стекаться к отцу Варнаве за благословением, советом в каких-либо важных жизненных обстоятельствах, утешением в скорбях. Все дни – с раннего утра до глубокой ночи – он посвящал теперь служению им. Старушка, издалека пришедшая на богомолье, юноша-студент, ученый профессор, сановник, мастеровой, торговец, молоденькая девушка, монахиня, дети, – все шли к нему.
И для всех он был одинаково доступен, всех одинаково привечал словом отеческой любви и утешения, как истинный «сын утешения», всех называя «сынками» и «дочками». Лицо старца всегда было озарено светлой радостью несмотря на то, что он часто испытывал крайнее переутомление, так что порой беседовал с посетителями едва-едва слышным голосом.
Иеромонаха Варнаву навещала иногда его родная мать схимонахиня Дария, старица кроткая и смиренная. Придя однажды к своему сыну, она пробиралась с великим трудом через огромную толпу посетителей и богомольцев (а надо сказать, что старца посещало от пятисот до тысячи человек в день). Кое-как прошла почти до самых дверей его кельи, но была грубо оттеснена оттуда стоявшими там барынями, ожидавшими очереди для приема. И вот родная мать старца, услышав грубое: «Ты, монашка, жди своей очереди!», низко поклонилась оттолкнувшим ее от дверей сыновней кельи и тихо отошла в уголок коридора. Вскоре отворилась дверь, и старец, приветливо улыбаясь, окинул всех своим проницательным взором и громко сказал:
– Где-то тут монашка есть.
Увидев свою мать, стоящую в углу коридора, он обратился к ней со словами:
– Матушка, ты разве очереди дожидаешься? Зачем же ты отказываешься от своего сына? Я вот от тебя не отказываюсь!
Лишь слезы умиления и признательности были ответом старицы на слова ее сына. Войдя же в его келью, она прежде всего ходатайствовала перед ним за тех барынь, которые так грубо обошлись с нею…
В 1890 году иеромонах Варнава был назначен духовником братии. Новый подвиг, новые труды… Советы паломникам и монашествующим, наставления, многочисленные чудеса исцелений, случаи прозорливости, обширная переписка…
Старец Варнава в те годы, когда такое невозможно было даже представить, многим предсказывал будущие гонения за веру – иным прикровенно, иным совсем ясно – и давал советы, как жить в десятилетия скорбей. Предсказывал старец Варнава и грядущее возрождение Русской Православной Церкви: «Преследования против веры будут постоянно увеличиваться. Неслыханные доныне горе и мрак охватят все и вся, и храмы будут закрыты. Но когда уже невмоготу станет терпеть, то наступит освобождение. И настанет время расцвета. Храмы опять начнут воздвигаться. Перед концом будет расцвет».