Тарикат

Животные чувствовали себя прекрасно и тут же разбрелись, ухватывая по пути травинку-другую. Некоторые устремились в заросли на звук воды, другие уселись на траву, поджав под себя передние ноги.

– Нужно пока снять с них поклажу, – решил караван-баши. – Кто знает, сколько времени нам придется оставаться в этом странном месте?

Он не казался озадаченным или испуганным, чего нельзя было сказать обо всех остальных. Азиз помог спуститься на землю Сапарбиби. Хасан снял со спины верблюда и поставил на землю Айгюль, которая была в восторге от неожиданного приключения. Она говорила без умолку, задавала вопросы, на которые никто не мог ответить, и звонко смеялась, с любопытством разглядывая все вокруг. Остальные молча переглядывались и только разводили руками.

– Пойдемте же, посмотрим, что здесь еще есть, – закричала Айгюль и схватив за руку брата, потащила его по тропинке, ведущей вглубь удивительного оазиса. Они протиснулись между кустов, усыпанных красными ягодами, и вышли к большому водоему из белого мрамора, наполненному прозрачной водой, которая, журча, вытекала из нескольких проемов в стенках. Несомненно, это были природные ключи, питавшие все вокруг. За водоемом открывался вид на цветник, состоявший из одних только роз, благоухающих так, что начинала кружиться голова. А чуть дальше стоял шелковый шатер, блестевший атласными боками в свете солнца. Возле шатра располагался очаг с установленным на нем огромным казаном.

– Здесь живут люди, – удивился Азиз. – Мы пришли в чей-то дом?

– Пойдем поздороваемся, – предложила Айгюль. – Познакомимся.

– А если здесь живет Алмауз-Кампыр[3], которая ест маленьких девочек? – припугнул Азиз. – Вот что ты тогда будешь делать?

– Ну-у-у, – протянула Айгюль. – Со мной же ты. И потом недалеко папа и дядя Хасан, и дядя Хусан. У них есть ножи.

Но ни в шатре, ни вокруг него никого не оказалось. Лишь стояли стопки керамической и серебряной посуды. Да горка углей возле очага.

Они пошли обратно. Взрослые снимали поклажу с верблюдов и складывали тюки на траву. Все были заняты делом, а, как известно, труд отвлекает от мрачных мыслей. Да и какие мрачные мысли могли бы посетить путника в таком благословенном месте?

– И, все-таки, где мы? – не унимался дядя Хасан. – Может быть, мы уже умерли, нас убила буря и теперь мы в раю?

Тут дядя Хусан больно ущипнул его за руку.

– Ай, больно!

– Значит, ты жив. И мы не умерли, а спаслись от смерти. Погляди, в пустыне черно. Так ведь, Карим?

Отец повернулся:

– Мальчики, – сказал он укоризненно, – помогите разобрать вещи, а потом так и быть, я расскажу вам о том, где мы сейчас оказались.

– Расскажи, – обрадовались братья. – Ты всегда был самым умным в семье.

– Потому что я старший. Это место караванщики называют Вахат Макфия. Скрытый оазис или тайный оазис. Он является только тем, кто оказывается в смертельной опасности в пустыне. Ну и, конечно, только тем, – он сделал паузу и многозначительно посмотрел на братьев, – кто является благочестивым мусульманином и никогда не насмехается над старшими.

– Ата, – Обратилась Айгюль к отцу и ее огромные светло-карие глаза с длинными ресницами, казалось, сделались еще больше. – Ата, мы видели мраморный водоем и шелковый шатер. А еще там росли деревья, и на них висели яблоки, гранаты, груши, айва. Но Азиз сказал, что все это может быть отравленным, и тогда мы побежали к вам. Неужели кто-то мог все это отравить?

– Азиз-джан правильно тебе сказал, дочка. Сначала мы должны все проверить. Но посмотри – верблюды до сих пор живы, а ведь они уже успели и попить, и поесть.

Буря все не утихала, хотя заметно стемнело. День клонился к вечеру и поэтому было решено заночевать здесь. И оставаться до тех пор, пока оазис не исчезнет или не отпустит их всех.

– Один день или два, – говорил Карим, – что это изменит? Главное, что все живы.

Стоит ли говорить, что все караванщики неплохо поужинали у шатра? А потом Сапарбиби расстелила курпачи и все улеглись спать, оставив Хасана сторожить шатер. Но ни ночью, ни на следующий день они так никого и не встретили. Вахат Мафия открылся только для них. А это означало, что больше никто, кроме них, на пути в Хорасан в тот день не подвергался смертельной опасности. Аллах велик, и сам знает, какие испытания кому посылать, и какие награды кому раздавать.

Наутро, сразу после намаза, Сапарбиби принялась готовить еду, гремя посудой. Было решено выдвинуться сразу после трапезы. Буря, вроде, утихла, хотя все небо за пределами оазиса казалось желтым – пыль еще не осела и упорно висела в воздухе плотной завесой.

Азиз решил в последний раз обойти гостеприимный райский сад, чтобы проститься с ним. Ведь может случиться так, что он никогда снова не попадет сюда. С одной стороны, это хорошо – раз не попадет, значит и опасности не встретит, или же наоборот? Сегодня он спасся, а в следующий раз может и не повезти.

Так размышляя, он вышел к самой кромке песка – той, что была за садом, в дальней части оазиса. Здесь среди ветвей гранатовых деревьев гнездилась большая стая зеленых попугаев, которые ломали тишину своими резкими вскриками. Между высоких стволов бил ключ с чистейшей холодной водой. Вода набиралась в маленькое озерцо, в котором резвились золотоглазые лягушки. И оттуда вытекала дальше, промыв узкий арык в почве. На удивление, арык заканчивался прямо возле границы с песком и казался аккуратно отрезанным. Скорее всего, вода просто уходила под землю, но выглядело это необычно и завораживающе. Поэтому Азиз подошел к самому краю и уже хотел ступить на песок, чтобы рассмотреть получше, но тут неожиданно уперся в стену. Оазис и пустыню разделяла невидимая стена, холодная и гладкая наощупь, но прочная. Азиз надавил на нее, но она не поддалась под напором, и тогда, не отрывая ладони от препятствия, он пошел вдоль кромки, надеясь, что хоть где-то обнаружит проход. Рука легко скользила по невидимой поверхности, не встречая на своем пути никаких зазоров или препятствий.

Он шел очень долго по кругу, потому что оазис казался идеальной окружностью, обошел почти все, и только у самой лужайки, где лежали верблюды, его рука провалилась в пустоту. Это был выход. Но и он был перекрыт какой-то насыпью, на которую вчера никто не обратил внимания. Но, может быть, тогда ее и вовсе здесь не было. Присмотревшись внимательно, Азиз вдруг догадался, что это старая могила – кабр, частично обвалившаяся. В далекие времена она была с четырех сторон обнесена глиняными стенками. Но теперь они осыпались, и жестяной полумесяц, когда-то смотревший в небо, теперь валялся в песке, искореженный и облупленный. Наверное, захоронение много лет оставалось под толстым слоем песка и только вчера ветер обнажил его. И вот теперь оно предстало глазам испуганного Азиза.

– Мир вам, о лежащие в могилах! Да простит Аллах нас и вас! Вы ушли раньше нас, а мы скоро последуем за вами. – Пробормотал он предписанную дуа.

И испугался еще больше, ведь в хадисе Ибн Аббаса сказано: «Если мусульманин, проходящий мимо могилы своего брата (мусульманина), которого знал при жизни, передает ему салям, то умерший узнает его и отвечает на это приветствие».

Конечно, Азиз не знал того, кто лежит в этой могиле, но мало ли что может случиться. А вдруг его никогда никто не навещал, и сейчас покойник обрадуется посетителю и ответит?

Мальчик осторожно подошел ближе и, вытянув шею, заглянул вниз. Там ничего не было, только песок и все. Но у страха глаза велики: Азизу показалось, что он видит фигуру человека, словно вылепленную из песка. Чем дольше он всматривался, тем четче становилось видение. Как бы он хотел отвести глаза или убежать, но что-то сковывало движения, и он продолжал смотреть до тех пор, пока фигура не шевельнулась, осыпав с себя остатки песка, и на поверхности не появилась рука. Это была обычная человеческая рука с пятью пальцами и с чудовищно длинными черными ногтями, которые выросли настолько, что завивались в спирали. Азиз отшатнулся, и сбрасывая с себя морок, побежал с криками в глубь оазиса к шатру.

– Ата, амаки! – кричал он. – Здесь шайтан!

Вся семья уже сидела за дастарханом[4].

– Где ты был? – удивился Карим. – Иди поешь. Скоро пора выдвигаться, иначе мы никогда не доберемся до дома.

Но Азиз не унимался:

– Говорю вам, там шайтан!

– Где? – начал сердиться Карим. – Ты говоришь глупости. Откуда здесь может быть шайтан?

– Азиз, наверное, увидел песчаного джинна, – пошутила Сапарбиби.

– В могиле, – почти взвыл мальчик. – Там у выхода – могила, а в ней шайтан. Я видел руку – она с когтями.

– Ладно, ладно, – сказал Карим, заметив, что сын готов заплакать. – Сходим, посмотрим, что ты там увидел.

Он позвал братьев, и все трое, вооружившись ножами, отправились ловить шайтана.

Могилу они увидели сразу, но как только приблизились к ней, то заметили и какое-то существо, прячущееся за остатками стены. Услышав голоса, существо поднялось во весь рост и теперь молча смотрело на подошедших, не выказывая страха, свойственного дикому зверю. Да и с чего бы? Перед караванщиками стоял человек, и в этом сомнений не было. Длинные спутанные волосы доходили до земли, а на пальцах рук и ног змеились неправдоподобно отросшие ногти. Бледное безбородое лицо, припудренное пылью, тоже не вызывало ужаса, и даже наоборот, симпатию правильными тонкими чертами и спокойным выражением глаз.

– Кто ты? – спросил Карим на тюркском языке.

Незнакомец прищурился, словно силясь понять сказанное, но потом лишь покачал головой. Карим повторил вопрос по-арабски:

– Кто ты?

– Я – человек.

– Как твое имя?

– Не помню.

– Как ты здесь оказался?

– Не помню.

На каждый вопрос незнакомец отвечал одно и то же все более слабым голосом: «не помню». Он стоял, пошатываясь, словно после тяжелой болезни, и казалось, что каждый ответ отнимает силы, и он вот-вот упадет.

– Карим-ака, – не выдержал Хасан, – ты же не кадий, чтобы вести допросы. Перед тобой стоит голый человек, а ты разговоры с ним ведешь. Гостя нужно принять, привести в порядок, одеть и накормить. А уж потом расспрашивать.

– Ты прав. Накинь на него свой халат. Будь он хоть меджнуном[5], а принять надо как следует. А уж потом Аллах решит, что с ним делать.

С этими словами он протянул незнакомцу руку и тот ухватился за нее. Вот так за руку его и привели к очагу в халате, накинутом на голое тело.

Чтобы никого не испугать, Карим крикнул, что ведет гостя. И приказал жене увести Айгюль в шатер, дабы она не узрела неположенное.

В следующие несколько часов Хасан и Хусан прилежно изображали банщиков и брадобреев: остригли длинные волосы и ногти, нагрели воды и помогли вымыться, дали ему чистую одежду. И когда незнакомец предстал перед ними опрятно одетым, с чистым сияющим лицом, они вдруг поняли, что перед ними – мальчишка, ненамного старше Азиза.

– Ребенок, – сказал Хасан.

– Не думаю, что ему больше четырнадцати, – добавил Хусан. – Вот какой это злодей бросает детей в пустыне? Наверное, он отстал от каравана, и никто не стал его искать. Злодеи, что и говорить. Эй, Азиз, мы тебе друга привели.

Азиз выглянул из шатра и запротестовал:

– Какого еще друга? Шайтан – он и есть шайтан. На моих глазах из могилы вылез.

– Остановись, – строго приказал Карим. – Он просто человек. Ну заночевал в старой могиле, а где было еще прятаться от ветра?

– Да ты посмотри, какая белая у него кожа – как брюхо у рыбы, – не унимался Азиз.

И вправду, под шапкой красиво подстриженных волос лицо незнакомца казалось неестественно белым. Загар не коснулся ни кистей рук, ни шеи. Караван-баши счел это странным, но не стал показывать удивление, чтобы не обидеть гостя. Хорошо еще, что тот не понял слов Азиза, а то бы непременно обиделся.

Сапарбиби принесла горячую еду, и хотя гость был явно голоден, но вел себя достойно, ел маленькими кусочками и оставался невозмутимым и спокойным. Насытившись, поблагодарил всех и дал понять, что готов к беседе.

Говорил он грамотно, как ученый человек. Кроме арабского знал еще и фарси, но так и не смог вспомнить ни свое имя, ни то, как оказался в пустыне.

– Ну что ж, – подытожил Карим. – Сегодня всем нужно отдохнуть, а завтра, наконец-то, выдвинемся в Мерв.

– А что будем делать с ним? – спросил Хасан, кивнув в сторону гостя.

– Возьмем с собой. Если не найдутся родные, то будет мне сыном. И раз у него нет имени, то сам назову его.

– Это правильно, – согласилась Сапарбиби. – Дай ему самое красивое имя.

– Какое? Какое тебе нравится?

Сапарбиби задумалась, а потом, тщательно подбирая слова, чтобы не рассердить мужа излишней смелостью, сказала:

– Я всегда думала, что если у меня родится еще один сын, то назову его Бахтияр, что значит – «счастливый». Но у этого мальчика такое светлое лицо, словно луч солнца – «нур»…, – запнулась она, но тут же добавила, – И то, что мы нашли его – это счастье. Счастье для него и, думаю, будет и счастьем для нашей семьи.

– «Совершение благих дел спасает от дурного конца, скрытая милостыня гасит гнев Господа, а поддерживание родственных связей удлиняет жизнь», – произнес Карим. – Пусть будет Бахтияр. Мне тоже нравится.

На том и порешили.

Я не помню своего имени. Люди, усыновившие меня, дали другое – Бахтияр. И хотя оно звучит странно для моего уха, но мне нравится. Плохо только то, что я никак не могу к нему привыкнуть и часто не откликаюсь на зов. Это невежливо, и я вовсе не хочу обидеть людей, которые так добры ко мне, но ничего не могу с этим поделать.

Не помню я и своей предыдущей жизни, и даже не знаю, сколько на самом деле мне лет. Наверное, я просто сын пустыни – песка и ветра, потому что помню только это, помню четко и могу описать все до мельчайших деталей.

Помню, что появился я в темноте, и первое, что услышал – рев бури и шелест песка, потревоженного ветром. Тогда я еще не знал, что это за звуки и почему они меня окружают, но не чувствовал никакой опасности, наоборот, они меня занимали достаточное время, может быть несколько минут, а, возможно, и часов. Потом я услышал еще один звук. Высокий тонкий голос сказал мне: «Мир вам, о лежащие в могилах! Да простит Аллах нас и вас! Вы ушли раньше нас, а мы скоро последуем за вами». И я сразу понял, что где-то рядом неведомое существо приветствует меня и захотел ответить ему приветствием, но мой рот был крепко стянут какими-то путами. Тогда я попытался пошевелиться и поднести руку к лицу, чтобы избавиться от преграды. Раздался слабый треск разрываемой ткани, и я вдруг понял, что замотан в нее с ног до головы. Ткань была рыхлой и слабой, и расползалась от малейшего движения, и все-таки, чтобы высвободить хотя бы руку, мне пришлось приложить немало усилий. Потом, когда рука была освобождена, провел ладонью по груди и животу, ощутив все ту же ткань и песок, покрывавший ее густым слоем.

В это время тонкий голос вдруг вскрикнул и закричал непонятные слова, из которых я смог различить только одно «шайтан!», и начал удаляться, сопровождаемый быстрым глухим стуком шагов. Я понял, что человек, поприветствовавший меня, куда-то убежал, не подумав даже помочь мне освободиться и встать. И тогда я принялся сдирать путы с лица, не понимая, что же такое мешает моим пальцам сделать это быстро, и лишь когда услышал слабый хруст и боль, то понял, что мешают мне отросшие ногти, один из которых сломался почти у основания. Этим самым обломком я и принялся раздирать тряпье, рискуя расцарапать собственное лицо, и когда сорвал последний клочок, то прямо над собой увидел высокое чуть желтоватое небо. Высвободив вторую руку, я содрал с себя остатки кокона и попытался встать на ноги.

Я увидел, что нахожусь в неглубокой яме, заваленной грудами песка, почти сровнявшего ее с поверхностью. Над ней высились остатки какого-то ограждения, тоже почти разрушенного. Лишь в изголовье сохранилось подобие стенки из нескольких слоев грубых глиняных кирпичей, которые казались совсем ветхими. Но когда я поднялся на ноги и сделал шаг, то что-то сильно дернуло мою голову назад, чуть не свернув шею. Я глянул вниз и увидел, что стою на собственных волосах, которые настолько длинны, что концы их лежат на песке. Это было странно и, наверное, страшно. Но тогда я еще не был готов к сильным переживаниям.

Человек во мне пробуждался медленно, и пробуждение это началось с самых простых ощущений: с боли в затекших мышцах, с жжения в глазах, которые никак не хотели смотреть на мир вокруг, потому что свет был слишком ярким и ослепляющим, со вкуса песка, скрипящего на зубах и со звуков. Причем слух был настолько острым, что, казалось, я мог бы услышать даже скорпиона, ползущего по бархану. Еще я знал слова или вспоминал их. Стоило взглянуть на предмет, как память тут же подставляла мне нужное слово. Вот – бархан, вот – небо, а вот… Да, конечно же, моя яма, та самая яма, из которой я только что вылез, была чьей-то могилой, а тряпичные лохмотья – саваном. Но я же был жив, а если это так, то почему меня завернули в саван и даже похоронили? Но ответа на этот вопрос у меня не было, не было ответов и на другие вопросы, которые я задавал себе. Зато этот мир был мне знаком, точнее, я сам был единственным незнакомцем в этом мире, все остальное я знал.

Я не мог, конечно, понять почему эта моя могила находится на границе оазиса, и почему-то подумал, что там должны быть люди, которые знают, как и каким образом я очутился в могиле, похороненный заживо, и кто же я на самом деле. Но ведь там могли оказаться и те самые злодеи, что закопали меня. Поэтому, услышав голоса, спрятался за могилой, пригнувшись за глиняными руинами.