За стенами жаркого помещения работали, подобно неутомимому сердцу, огромные кузнечные мехи, и эхо от их стука отдавалось в каждом камне Большого дома. Звук не прекращался никогда: все те дни и ночи, что Келларас провел в гостях у повелителя кузницы Хуста, он слышал, как бьется пульс земли и камня, огня и дыма.
Ему уже начало казаться, что именно здесь, в клубящейся жаре, в миазмах создания и разрушения, в нескончаемом грохоте со всех сторон, рождаются тайны мироздания. А сейчас в кресле с высокой спинкой перед ним сидел наконец-то удостоивший его аудиенции повелитель и арбитр, правитель и мудрец; и тем не менее первые произнесенные Хустом слова выглядели… полной чушью.
Вполне возможно, что Хенаральд улыбнулся, хотя во мраке разглядеть это было сложно.
– Когда-нибудь я снова стану ребенком, окружив себя деревянными игрушками. Из камней я возведу горы, а траву объявлю лесами. Слишком долго я пребывал в плену этого мира мер, пропорций и весов. Слишком долго я знал и понимал пределы возможного, столь жестоко отвергая все доступное воображению. В этом смысле, друг мой, каждый из нас проживает не одну, но две жизни, сцепившиеся в смертельной схватке, и из всего, что оказывается под рукой, мы создаем оружие.
Келларас медленно потянулся к стоявшему перед ним кубку с рикталем. Обжигающий горло напиток был единственным видом спиртного, которое употреблял повелитель, и первый выпитый глоток все еще громом отдавался в голове гостя.
– Вам хорошо удается скрывать свою проницательность, капитан, но я без труда заметил, как вы отреагировали, когда я произнес слово «оружие». Вы моментально напряглись, поскольку из всего, что я говорил, вам хорошо понятно лишь оно одно. Но в данном случае под «оружием» я имел в виду все то, что мы теряем с годами по мере того, как прошлое – наша юность – уходит в небытие. – Хунн взял свой кубок в массивные, покрытые шрамами ладони со следами глубоких ожогов, которые он приобрел за долгие годы работы в кузнице. – Ваш господин желает, чтобы я изготовил ему меч. В качестве подарка? Или, возможно, он хочет вступить в легион Хуста? Вряд ли сторонникам Урусандера понравится столь демонстративное его поведение.
Келларас не знал, что и ответить. Столь легко перейдя от поэзии к прагматике, Хенаральд сбил его с толку. Мысли капитана путались, будто у озадаченного головоломкой мальчишки.
Но повелитель Хуст не собирался ждать ответа.
– Когда я снова стану ребенком, – вновь заговорил он, – взрослые уйдут с глаз моих долой, в свой собственный мир, а меня оставят в моем собственном. В их отсутствие я смогу изменить порядок вещей так, чтобы он отвечал моим скромным потребностям. Время ослабит свою безжалостную хватку, и я смогу играть, пока не придет пора отойти ко сну. – Хенаральд пригубил из кубка рикталя и заключил: – И сновидения мои будут полны мира и покоя.
После долгой паузы Келларас откашлялся.
– Повелитель, мой господин прекрасно понимает, что заказ, о котором идет речь, несколько… необычен.
– В старые времена это было бы в порядке вещей. Но сейчас, на мой взгляд, «необычный» – это еще слишком мягко сказано. Заказ на меч от Первого Сына Тьмы нельзя рассматривать иначе как политический. Не повлечет ли за собой мое согласие слухи о тайном союзе и заговоре? Какую ловушку хочет поставить Аномандер на моем пути?
– Ну что вы, повелитель, никаких ловушек нет и в помине. Им движет лишь желание почтить традиции.
Хуст медленно поднял брови:
– Это его слова или ваши собственные?
– Ну, именно так я понял мотивы Первого Сына Тьмы, повелитель.
– Аномандер правильно поступил, выбрав вас. Когда-нибудь я снова стану ребенком… – Хенаральд наклонился вперед. – Но не сейчас. – Глаза его блеснули, словно осколки бриллиантов. – Капитан Келларас, ваш господин дал какие-либо особые распоряжения по поводу клинка, который он хочет получить?
– Он желает, чтобы это было молчаливое оружие, повелитель.
– Ха! Его лишает смелости голос, издаваемый гибким хребтом меча?
– Нет, повелитель.
– И тем не менее Аномандер предпочитает немое оружие, воя и стона которого никто никогда не услышит?
– Повелитель, – произнес Келларас, – слушая вас, я невольно думаю о том, что мучительнее: молчание или крик боли?
– Капитан, такого оружия просто-напросто не существует. Однако глупцы из легиона Урусандера утверждают иначе. Скажите, ваш господин намерен скрывать происхождение своего меча?
– Конечно же нет, повелитель.
– Но при этом он хочет, чтобы меч был немым.
– Разве непременно следует произносить истину вслух, повелитель?
– Никак рикталь лишает вас мужества, капитан? Могу приказать принести вина, если хотите.
– По правде говоря, повелитель, я забыл, что держу в руке кубок. Прошу прощения.
Келларас сделал еще глоток.
– Значит, Аномандер желает получить меч истины?
– Да, такой, который требует искренности также и от своего владельца. Пребывая с ним в согласии, но молчаливом.
Хозяин дома внезапно поднялся на ноги. Он был высок и худ, но держался прямо, как будто железо, с которым Хенаральд всю жизнь работал, стало частью его костей и плоти. С того места, где сидел Келларас, понять выражение глаз Хуста было невозможно.
– Капитан, любое оружие содержит в себе хаос. И мы – те, кто кует железо и вообще любой металл, – укрощаем этот хаос. Мы сражаемся с ним, подчиняя его себе, а он пытается нам противостоять, сперва открыто, а потом предательски, исподтишка. Вашему хозяину нужен меч, лишенный хаоса. Подобного достичь невозможно, и доказательством тому служит вся прожитая мною жизнь.
– Повелитель, – поколебавшись, сказал Келларас, – Первому Сыну Тьмы Аномандеру известно о секрете мечей Хуста. Он знает, что составляет суть любого создаваемого вами оружия. Это не тот путь, которого мой господин желает для избранного им клинка. Он хочет, чтобы хребет меча был насыщен магией, чистотой самой Тьмы.
Хуст, не шевелясь, смотрел на собеседника, и казалось, будто морщины на его лице становятся все глубже.
– Говорят, якобы скипетр, который я сделал для Матери-Тьмы, теперь обладает чем-то вроде души Куральда Галейна, – бесстрастно произнес он. – Она напитала его магией. Из чистого простого железа создала нечто… неестественное.
– Мне мало что об этом известно, повелитель.
– Теперь ее скипетр воплощает Тьму, неким мало кому понятным образом. Собственно, я сомневаюсь, что даже сама Матерь-Тьма в полной мере осознает, что именно она сделала.
Разговор принял опасное направление, и Келларасу стало не по себе.
– То, что я говорю, сродни богохульству, да? – проворчал Хенаральд.
– Надеюсь, что нет, повелитель.
– Но нам стоит следить за своими словами. Похоже, капитан, что власть Матери-Тьмы растет, а терпение ее на исходе. Они подобны двум магнитным полюсам, отталкивающимся друг от друга. Разве власть не укрепляет защиту, не придает уверенности в себе? Может ли быть так, что тот, у кого больше всего власти, при этом испытывает величайший страх?
– Не могу знать, повелитель.
– И тем не менее – разве те, кто лишен власти, точно так же не страдают от страха? Но что в таком случае дает власть ее обладателю? Вероятно, средство бросить вызов этому самому страху. Но похоже, это не работает – во всяком случае, долго. Остается сделать вывод, что власть бессмысленна и иллюзорна.
– Повелитель, форулканы стремились распространить свою власть на тисте. Если бы это им удалось, мы бы теперь были порабощены или мертвы. Во власти нет ничего иллюзорного, и благодаря силе наших легионов, включая легион Хуста, мы одержали верх.
– Если бы форулканы победили, то чего бы они добились? Господства над рабами? Будем честны, капитан: никто из тисте не преклонил бы колени в рабстве. У форулканов не осталось бы иного выбора, кроме как убить нас всех. Еще раз спрашиваю: чего бы они добились? Триумф в одиночестве – пустой звук, и небеса глухи к любой славе.
– Моему господину нужен меч.
– Из простого чистого железа?
– Именно так.
– Чтобы оно приняло кровь Тьмы?
