– Ты давай Таган не заговаривайся? – постучал он пальцем по папке. – А то я тебе сюда такой наваристый студень накатаю, что пойдёшь у меня на раскрутку, если тебе мало одного срока.
– Хрен тебе кочет очкастый, я в другой войне участвовал, но не в этой, – тут я пострадавший. У меня свидетелей полная зона. Так что порожняк не гони, а бери за жопу хозяина или списывай всё на волчару Бойко. Ему уже всё равно ничем не поможешь. Но я рад, что его замочили. Туда ему змею и дорога. Сурков поднялся резко со стула и зло, погрозив Глебу пальцем, бросил:
– Я десять раз, а если понадобится и больше, лично перепроверю твоё алиби. Переволновавшись, он покинул тюремную палату. К счастью Глеба, этого следователя прямо в тюремной больнице, через десять минут после их разговора разобьёт паралич. Там в тюремной больнице Таган и узнает от врачей, что следователь был тестем покойного кума Бойко. После этого случая больше Тагана никто не тревожил допросами, а за устроенный заключёнными мятеж вину на себя взяли несколько «кроликов», имевшие предельные сроки двадцать пять лет, но отсидевшие всего несколько месяцев. Для них никакие прибавки к их большим срокам, в сущности, не имели большого значения. Просто срок их начинался с первого листка календаря. На самом же деле всё было не так, как рассказывал Глеб следователю. Отголоски бунтов в зонах страны отдавались повсюду, дошёл слух и до их лагеря. Хозяин и Бойко вызвали к себе нарядчика Кочубея и конкретно без излишних намёков предупредили его, что война не минует и их зоны.
– Надо вам сплачиваться и нанести удар первым, – сказал Бойко, – ты фронтовой офицер Кочубей, не мне тебя учить. Только внезапностью вы можете сломать воров. Мочить можно всех, кроме Тагана. Его разрешаю немного просто проучить и попугать. Он человек ещё не потерянный. Может после хорошей взбучки одумается?
– Мужиков старайтесь на свою сторону перетянуть? – сказал широкобёдрый Куликов.
– Мы уже давно готовы, к этому, – ответил Кочубей, – у меня у каждого в бараке под матрасом лежат предметы для атаки. Так что мы хоть сегодня готовы к битве. Нам самоё главное Барса и Пилу завалить, остальные хвосты подожмут. А Тагана зря вы жалеете, он главный вор на зоне. От него вся муть исходит. Относительно Тагана, Куликов промолчал, только сжал и так свои тонкие губы, после чего его лицо сразу преобразилось и стало больше похоже на блин. Эту мимику его лица знали все зеки. Когда он так делал, то доказывать, ему обратное было бесполезно. Он был тоже из фронтовиков и ко всем заключённым, кто воевал, нередко проявлял лояльность.
Кочубей налил из графина стакан воды и выпил:– Ну, если вы готовы, тогда сегодня и начинайте после ужина, – дал добро Бойко, – а наши автоматчики вас подстрахуют. Я сам лично с зоны никуда не уйду, и буду наблюдать за ходом событий. Так что у вас перевес в пять автоматов будет. Только поделись мне своим планом, как ты думаешь действовать? – План у меня не хитрый, он довольно прост, но надёжен. У меня четыре командира будет, я пятый. На ужине в столовой будет только Гвоздь, остальные командиры на ужин не пойдут, будут основательно готовиться. Темноты ждать не будем, после ужина сотней человек окружим барак воров, а с другой сотней ворвёмся. И первыми порешим Барса и Пилу. Я думаю, после этого другие нам не смогут оказать достойного сопротивления. Мы их всех урезоним.
– А ты уверен, что у вас всё получиться? – спросил Бойко. – Может лучше забаррикадировать окна и двери и сжечь их ночью? Спишем это, за несчастным случаем. Сколько таких происшествий в лагерях было и никто, как мне известно, погон своих не лишился.
– Получится, – заверил кума Кочубей, – у меня половина мужиков фронтовики. В рукопашную на немцев шли. С ворами как-нибудь справимся.
– Как-нибудь не надо, – сказал Куликов, – надо сделать, быстро и надёжно, чтобы выжечь эту воровскую заразу с лагеря. Но крови старайтесь, как можно меньше пускать. Может ты и прав, ограничимся на Пиле и Барсе. А остальным косточки посчитайте и, будя им. Не знали они тогда, что молодой парень по кличке Лунатик, – работающий дневальным в административном корпусе в это время засыпал опилками завалинку, и через открытое окно весь разговор слышал. Слово в слово он передаст план мятежного комитета ворам. Глеб лично разработает контрплан на опережение сучьего налёта. Бунт должен быть начаться в столовой, где мишенью будет третий отряд. Их необходимо было всех оттеснить к вахте, где должны стоять автоматчики, выведенные в зону Бойко. В этот день на ужин не пойдёт и Глеб с Петром, они направятся в третий барак. На улице был сильный ливень, и небо было хмурым, словно предвещая кровавую смуту в лагере. Сильный ветер, был хоть и не холодный, но неприятно дул в глаза и пронизывал до иголок тело под мокрой робой. В третьем бараке на нарах уже лежали самодельные ножи, заточки, лопаты и металлические трубы. Они ворвались неожиданно в барак. Первый нож от Барса получил Спица, находившийся всех ближе к двери. Глеб быстро расправился с Салютом и бросился с ножом к Джамбулу, но, увидев взметнувшую короткую лопату Кочубея над головой Петра, ухватившись за нары, подтянулся как на спортивных брусьях, выкинув свою ногу вперёд. Лопата раздробила ему кость. Этого времени хватило Петру перерезать горло Кочубею. Джамбул, как увидал валявшего своего командира в крови, сам перерезал себе вены на руке, а потом полоснул ножом по своему горлу и свалился около нар замертво.
– Давай Таган теперь быстро в столовую, – крикнул Пётр Глебу, – надо, чтобы нас видели там.
– Ты иди, – сказал, оглядываясь, по сторонам Глеб, – я с этой ногой и шагу не ступлю. – Сука Кочубей, как я его зевнул, – взвалил Пётр Глеба на спину, – ну всё падла отвоевался. Сейчас там начнётся, надо спешить. В столовой у сук за смотрящего оставался Гвоздь, но ему первому должны были снести голову, примкнувшие к ворам молодые зеки Судак и Мозговой. Петр нёс Глеба на своём горбу без отдыха. Дождь уже прекратился, но небо не думало скидывать с себя чёрное покрывало. По-прежнему оно было хмурым и пророчески предвещало страшный бунт. Ветер не утихал, он трепал ветки деревьев, срывая одновременно куски толи с некоторых крыш бараков. Не доходя двадцати метров до столовой, они увидали, как сорвали с петель двери. И из проёма вылетели в крови суки, все они бежали к вахте. Большая толпа мужиков и воров отсекла им проход к своему бараку, где, как они думали, их ждёт Кочубей с холодным оружием. Их было человек триста, они бежали от воров как от чумы. В их рядах возникла неразбериха. Паника напрочь лишила их здравомыслия и эти заключённые, ослеплённые страхом, бежали на автоматчиков, ничего не соображая. Автоматчики подняли беспорядочную стрельбу, без разбора стреляя в гущу бежавших заключённых. Но толпа пуль боялась меньше, чем воров, поэтому мощной лавиной обрушилась на автоматчиков. Те и попятиться не успели, как были смяты панической толпой. Ворота, сколоченные из бревенчатых хлыстов, с неимоверной лёгкостью были тоже вынесены. Выход был свободный, за воротами в это время стоял дрожащий от страха Бойко, на нём уже не было погон и фуражки. За две минуты до этого Куликов сорвал с него погоны и ударил планшеткой по голове, отчего фуражка у него скатилась в лужу. Хозяин сел на лошадь без седла и ускакал в неизвестном направлении. Такого поворота событий Бойко не ожидал. Он не успел расстегнуть кобуру, как кто – то вонзил ему штырь в печёнку. Глеб в это время лежал в столовой, на забрызганном кровью полу, а Пётр, сорвав с повара халат начал, перевязывать ему ногу. Это был умный ход Барса, который и избавил его самого и Глеба отвечать за поднятый бунт. В этой же столовой нашли под столом задушенного Гвоздя и зарезанного Судака. Заслугу за убийство Гвоздя приписал себе Мозговой. Никто не видел, что было в этой людской кутерьме. В тот смутный день буквально через полтора часа в лагерь приедет две машины солдат. Всех оставшихся зеков загнали по своим баракам. Один третий барак был совсем пустой и небольшая часть первого. Все они ушли за ворота. Сбежали и те, у кого срока были больше десяти лет. Всё складывалось так, что бунт был поднят именно суками, чтобы совершить побег. Но после разобрались, что побег этот был вынужденным, который был спровоцирован в столовой под напором воров в законе. Хотя указание о разжигание бунта будет спущено сверху. В зоне в этот день не осталось ни одной суки, из воров погиб только молодой Пила. Одна из шальных пуль автоматчиков достала его, и был задет пулей в плечо первоход уголовник Мозговой, заглядывающий постоянно в рот ворам. Он после ранения сразу стал страдальцем жестокого режима Гулага. И когда в лагере наступило относительное затишье, нацепил хромовые сапоги, не забыв сменить походку. Куму и начальнику, было понятно, что отвечать за бунт будут люди на месте. Цель этого бунта была одна, – свернуть шеи воровской иерархии во всех местах заключения всего Советского Союза. Но этот план рухнул, у его создателей. А воровской закон и сами воры остались непоколебимы. Куликов через месяц в предсмертной записке объяснит причину трагического бунта. После неформального допроса со следователем из Москвы он пустит себе пулю в лоб прямо у себя в кабинете. Всё тот же Лунатик первым забежит в его кабинет и поднимет с пола записку. До конца он не успел её прочитать, но что Куликов выполнял указание партии и вышестоящих органов он это срисовал быстро. И это было его ошибкой. Следом за ним в кабинет начальника ворвался заместитель по режиму по прозвищу Харон. Он моментально выхватил из рук Лунатика бумагу. Прочитав бегло письмо, Лунатика сразу отправит в одиночную камеру, боясь, что в массы заключённых просочится важная информация, бросающая грязную тень на КПСС, и первым этапом Лунатика отправят в крытую тюрьму, где Глеб позже встретится с ним. Глеб оторвался от тяжёлых и постоянно бередящих душу мыслей и, закурив ещё одну сигарету, спросил у Карпа:
– А что он там делал на печке, он же в столовой должен быть в то время?
– Я не знаю, точно, но мне он говорил, – объяснял Карп. – Что кто – то перепутал обувку, оставив ему сапоги, маленького размера, которые он не мог натянуть на ноги.
– Тогда понятно всё, – облегчённо вздохнул Глеб, – я был не прав, что плохо о нём думал. Я с ним объяснюсь при встрече. Только запомни одно. В этом бараке, где нашли четыре куклы, ни меня, ни Барса в это время не было. Заруби себе на носу? А на рыбалку я тебя обязательно возьму.
– Да я понял всё давно, – икнул опять Карп, – и я с удовольствием гребану с вами за рыбой. Главное отец будет рад, если вы измените к нему отношение. Он мужик на все сто, но угрюмым почему – то стал. Глеб поднялся с ведра и, положив Карпу руку на плечо, сказал:
– Иди к столу и не переживай? С Феликсом я улажу всё и передай ему, чтобы перестал за мной следить? Некрасиво это, с его стороны, а мне неприятно. За мной даже милиция не следит больше, как это было год назад. Рыбак я, а не вор! С прошлой жизнью я давно завязал.
Я был не правК Глебу частенько наведывались подозрительные люди с решительными лицами. Они пополняли кассу или же наоборот брали деньги на нужды воров. Но, как бы то ни было, ему пришлось приспособить второй ящик. Первый был набит до отказа купюрами разного достоинства и драгоценностями. Второй ящик он закопал в шалаше, который соорудил сам на острове около Мутного озера, где он частенько ловил пескарей на удочку. Клёв там всегда был хороший и он ради развлечения вылавливал по ведру пескарей, другой рыбы в этом озере не водилось. Он влюбился в природу, чем был доволен жизнью. В городе он не светился, и с сомнительной публикой контактов не имел. Кроме Феликса, милиции и ближайших родственников, никто не знал, что Глеб в законе. И конечно Часовщик, который жил на другом конце города, и чтобы не навлечь подозрений на главного кассира воровской кассы персонально с ним встречался редко. Глеб жаловал вниманием только своих мужиков с улицы и больше ни с кем старался не общаться. Как – то идя с ночной смены, он зашёл в городе в пивную «Железка», стоявшую около железной дороги, где собиралась с утра пьяная гильдия. Взяв две кружки пива, он сел за столик открыл балетку, – «так тогда называли маленькие чемоданчики», и достал оттуда вяленую стерлядь.
– Ну – ка хлопушка одноногий отломи рыбки? – услышал он с соседнего столика.
Это был авторитет из местной спивающейся шпаны, Дыба.
Глеб, не поворачивая голову в сторону наглеца спокойно, но внушительно бросил:
– Плохая манера приставать к незнакомым людям.
– Я плевал на твои светские манеры, – громко на всю пивнушку раздался всё тот же наглый голос.
Моментально пивнушка наполнилась ядовитым смехом присутствующего люда, и розовощёкой Тамары, – продавца пива.
Глебу не понравился грубый выпад наглеца, за которым пьяные морды выпустили свой яд:
– Парень ты карты не попутал случайно? Я тебе сейчас за хлопушку свой протез в пасть загоню, – в полутон, но жёстко произнёс Глеб. Завсегдатаи пивнушки притихли в ожидании внеочередного концерта, которые часто устраивал Дыба. Глеб сидел ровно на стуле и без волнения смотрел только в свою кружку пива. Промеж ног у него была зажата трость.
– Ты кому угрожаешь? – Мне Дыбе? – Да ты знаешь кто я? Я тебя сейчас урою волка позорного. Считай ты для меня уже хосен лох, – то есть жертва.
Глеб отчётливо услышал скрежет зубов. Он поднял голову и увидел надвигающего на него здорового парня лет двадцати пяти. У него были бесцветные невыразительные глаза и перекошенный от злости рот. Позади него стояли примерно такого же возраста воинственно настроенные ребята, у одного из них рябого парня в руке блеснула финка. Они были готовы к решительным действиям, но Глеб ничего, не говоря глазами, показал Дыбе на свободный стул. Наглый парень без труда понял жест инвалида, после чего развязано опустился на обшарпанный стул и сразу выхватил из рук у Глеба рыбину. Это было его внеочередной ошибкой. Стоило только Дыбе заглянуть трезво в глаза Глебу, и он бы сразу понял, что с этим человеком закусываться нельзя, так как можно ненароком голову потерять. Но Дыба был пьян, и показать кураж перед своими дружками, было делом его чести:
– Я Дыба понял лапоть рваный, – зло сверкал он своими глазами. – Со мной никто не имеет права в городе так разговаривать. Я убить могу. Мне даже на зоне никто не перечил, а здесь на воле я терпеть тем более не буду, хоть ты возможно и фронтовик? Мне по хрену, кого мочить!
Парень, разорвал зубами стерлядку и нагло уставился на Глеба. Глеб ловко подкинул свою трость и ручкой, словно кочергой подтянул голову Дыбы к себе:
– На храп меня не надо брать? – внушительно произнёс он. – Да я фронтовик, – не меня тона, сказал Таган, – но я таких, как ты на лесоповале по восемь человек бушлатом в болото загонял, и ты со своими винторогими дружками за своё поведение скоро ответишь. Нельзя ножичек показывать вору, а если вытащили, – то мочите. Нечего понты разводить, – не люблю я этого, тем более в общественном месте. А ты попробуй ещё слово мне вякни. Я тебя волчина так озадачу, что у тебя при виде меня, штаны вечно в замазке будут. В короткой, но ёмкой фразе Глеба было столько металлического резонанса и главное решимости, что у Дыбы в глазах заметно пробежал огонёк страха, и вызывающий голос сник. Он, сухо кашлянул в стол и попытался высвободиться из цепкого захвата трости. Но Глеб придавливал всё сильней и сильнее его голову к столешнице, что тот, взмахнув руками, как курица крыльями, только успел прошипеть рябому парню:
– Спрячь приблуду Ганс? Финка сразу опустилась в сапог рябому парню, после чего Таган отпустил Дыбу.
– Ты, фу-фу заряжаешь мне? – надменно смотря на Глеба, но уже более спокойно сказал Дыба, – я сейчас описаюсь от твоего фуфлыжного базара. Где ты видал воров? Их давно нет. Всех вырезали и сгноили в крытках. А в нашем городе я высший. Блатней меня никого нет. Поэтому пока прощаю тебя, но, если тебя ещё здесь увижу, шею на хрен сверну. Глеб залпом выпил обе кружки пива и, встав со стула, сказал Дыбе:
– Кушай рыбку родимый, считай за праздник сегодняшний день. В ближайшие дни я тебя познакомлю с целой плеядой воров, которые резали не только сук, но и таких тритонов, как ты и не сгнили в тюрьмах. У Дыбы надменность слетела с лица, но вслед за Таганом он не побежал, а крикнул:
– Нашёл, на что обижаться. Подумаешь, хлопушей назвал. Глеб вернулся и, подойдя к Дыбе, на ухо тихо произнёс:
– Язык самое опасное оружие, – он острее бритвы. Если ты сидел, то должен знать, что хлопуша это лгун и фуфлыжник. А ещё из твоего помоечного рта вылетел волк позорный и лапоть рваный. Жди, – в ближайшие дни ты можешь ноги или языка лишиться. Это я тебе обещаю! После чего Глеб развернулся и захромал к двери, оставив Дыбу сидеть среди своей блатной компании в горьком раздумье. Дыба понял, что инвалид был непростым человеком, от которого могут последовать большие неприятности, и поделился опасениями со своими друзьями. И опасения его были не напрасными, о чём вскоре узнает весь город. В эту ночь на Волге Глеб, поймал сома на пятнадцать килограммов. Утром снял с себя старую робу, взвалил его на голое плечо. На улице было тихо и жарко. Вот уже несколько недель стояла засуха. Хотя эта засуха урожаю уже ничем не грозила, картошка давно отцвела и на полях активно шла уборка хлеба. Но всё равно жители улицы таскали неугомонно воду вёдрами с реки и колонок для полива. Все соседские дворы ежедневно ждали дождя, чтобы он придавил нестерпимую жару и прибил пыль, витающую в воздухе. Выходя из калитки, он вспугнул соседских кур, копошившихся в уличной пыли, и зашагал по тропинке в сторону дома Нильсов. По пути он шёл и думал, как лучше завести разговор для примирения с человеком, к которому он зла уже не питал. Но по всем воровским канонам для него он считался, идеологическим врагом и не в том дело, что они сейчас оба находятся не в лагере. Дело в умах каждого. Не доходя двух дворов, до дома Нильса скользкий сом от неровной ходьбы неожиданно соскочил у него с плеча и упал на траву. Глеб посмотрел вокруг и, убедившись, что никто не заметил его неловкости и присел на траву рядом с лежавшей рыбиной. Достав из кармана брюк сигарету, он закурил, вглядываясь в простор улицы. Из-за ползущей ввысь зелёной стены вьюнковых кустарников, которыми был обнесён дом Горбуновых, показалась пьяная голова Ивана.
– Глеб, заноси ко мне своего телёнка? – пролепетал он, показав на сома. – Сейчас зажарим его и под водочку приговорим. А водки у меня вдоволь. Премию нам с Нильсом дали хорошую. Вот я и гуляю.
– А Нильс тоже гуляет? – спросил Глеб.
– Нет, он гулять не может, Феликс копейку только может копить. Глупый, не понимает, копи не копи, всё равно в земле деньга не нужна будет? Жизнь то одна у нас, а в счастливую загробную житуху я не верю. Глеб щелчком выкинул недокуренную сигарету на пыльную дорогу и встал с травы:
– Извини Иван? – взвалил он сома на левое плечо, – в следующий раз мы с тобой рыбкой закусим, а этого я Феликсу несу.
– Молодчага Глеб! – пьяно икнул Иван, – значит, Миру – Мир! Вражде больше не бывать?
– А у нас, её и не было, – сделал шаг вперёд к Горбунову Глеб, – была не вражда, а кратковременное непонимание, – пояснил он и, увидав быстро скрывшую за густым вьюном голову Ивана, продолжил свой путь.
– Во флигеле он, огурцы с Зоей солят, – раздался ему в спину голос Ивана. Минуя разобранное крыльцо, и покосившийся забор Глеб переступил двор Феликса Нильса. Пройдя по тыквенной бахче, он подошёл к флигелю, дверь которого была настежь раскрыта. Феликса, видно, не было, но голоса его и жены были отчётливо слышны. Глеб положил сома на старую раму без стёкол, валявшуюся около флигеля, и крикнул Феликса:
– Хозяин, выходи на нерест? Феликс уже знал, что Глеб смягчился после разговора с Карпом и ждал постоянно сближения, но сам встреч с ним не искал. Он отложил засолку огурцов, предупредив жену, чтобы она на улицу не выходила и, выйдя навстречу к Глебу, закрыл за собой дверь. Глеб первый протянул ему руку и сказал:
– Ты вот, что Феликс, если хочешь на большую рыбалку съездить, собирайся завтра с ночевкой. Поедем за стерлядью, Карпа тоже можешь взять с собой. Он давно уже просится у племяшей, да и я ему обещал, что возьму с собой. А этого сома закопти или зажарь. Не экономь его. У нас с тобой такой рыбы целый воз к зиме будет. И давай забудем про чёрную кошку, которая бегала между нами? Я думаю, был не прав, что плохо думал о тебе! Мне, кажется, ты мужик железный и тебе доверять можно?!
– Феликс разволновался, от покаянной речи Глеба и заходил вокруг него:
– Я Глеб ничего. Я не обижаюсь, – завибрировал его голос. – Я же помню твои слова, когда ты мне сказал, что нам с коммунистами не по пути. В этих словах был глубокий смысл заложен. Ведь действительно в нашем лагере и блатных хоронили и сук. Так, что я понял, почему ты меня отлучил от себя. И я благодарен тебе за это! Кто его знает, чтобы со мной было приди я в стан блатных? Или пику в бок получил или удавку бы накинули? Он склонился к сому и словно кошку погладил его по хребту. Затем, вытерев руку об старые штаны, встал:
– А в какое время на рыбалку поедем? – спросил он уже, успокоившись.
– Приходите к восьми вечера на мостки, и сразу отчалим, – сказал Глеб. – Засветло надо сети бросить. С этими словами он скрипнул калиткой и покинул двор Нильса.
Дорогой гостьЧасом позже у него в доме появится долгожданный и дорогой гость Пётр Барс. Глеб ждал его со дня на день, так как получил недавно телеграмму такого текста: «Буду на днях с визитом…» Пётр. В бостоновых брюках, заправленных в хромовые сапоги, и одной рубашке он будет, стоять перед Глебом, и улыбаться, сверкая золотым ртом. По его виду нельзя было сказать, что он болен туберкулёзом. Друзья обнялись, крепко похлопывая друг друга по спине, а Дарья сразу начала замешивать тесто на пироги.
– Как здоровье брат? – спросил Глеб, – я думал, ты серьёзно болен, а ты весь блестишь и светишься. Никак подлечился?
– Я здоров, как бык, – сказал Пётр, – и никогда не болел, а на больничку пришлось спрятаться. В розыске я по непонятному делу. Могут накрутить хвоста ни за что, а мне не в кайф сидеть за чужие грехи. Вот когда разгребут это дело, тогда я смело буду ходить по – своему городу.
Глеб взял с полки кошелёк и, засунув его в карман брюк, сказал:
– Пошли – ка мы с тобой на Кубик сходим, и там за пивом ты мне расскажешь о своих мытарствах, пока Дарья на стол готовит. У нас можно не прятаться. Легавых здесь не бывает. Меня давно не проверяют, знают, что я работающий инвалид, живу рыбной ловлей да плотничаю помаленьку. Одному племяннику дом пристроили, сейчас второму варганим.
– Вижу, как вы развернулись, – произнёс Пётр, – я, когда приезжал сюда в шестьдесят третьем, на этом месте стояла самая настоящая халупа. А сейчас подходил к дому, смотрю, хоромы возвели.
– С твоей помощью Пётр, – пропела Дарья, очищая руки от прилипшего теста. Они вышли на улицу, и пошли к пивному ларьку. Недалеко от него паслись на лугу бычки и козы.
– Закуски тут много гуляет, – заметил Пётр.
– Тут и уткам привольно живётся, – сказал Глеб – и, проходя мимо годовалого бычка, привязанного к столбу, похлопал его по боку.
– А это наш Семён, – к зиме на мясо пустим. Взяв в ларьке шесть кружек пива, они приземлились рядом на травке под раскинувшим свои ветки клёном. Здесь была небольшая тень, и солнце не так сильно докучало им своими палящими лучами.
Пётр достал Беломорканал из портсигара и, постучав мундштуком папиросы о его крышку, сказал:– Так что за дела у тебя там непонятные? – спросил Глеб, – чувствую дело с оскоминой? – Ты «нашим» на сходке не говори, что я у тебя? Я когда в непонятное дело попал, всех предупредил, чтобы тебе не говорили. Всё – таки ты меня короновал, – стыдно было, что меня какая – то сявка разула. Думаю, сам разгребу этот мусор, тогда появлюсь у тебя. А попал я действительное в серьёзное дело, и помочь в этой заварухе мне можешь только ты. У тебя награды и внешность солидная, больше не на вора смахиваешь, а на бравого офицера. Поэтому лучше тебя никто не справится с командировкой в Ригу. Я не говорю прямо сейчас собираться в дорогу. Надо списаться с киномехаником и хорошо подготовиться к этой поездке. Понимаешь, вышку мне могут дать не разобравшись. Замочили отставного генерала в городе Риге, по фамилии Березин, зовут Матвей Всеволодович. Замочили прямо в квартире, вместе со своей бабкой. Это был не простой генерал, – Герой Советского Союза, работал до своей смерти в Наркомате внутренних дел, то есть сейчас КГБ. Убийцы забрали у него некоторые трофейные ценности, ювелирные изделия, фарфор и кучу бабок. Может на меня бы и не подумали, если бы этот генерал не жил подо мной. Это не моя квартира была, – я жил там, у капитана дальнего плавания, брат которого работает киномехаником в Риге. Погоняло, у него на зоне было, – Финн. Мы с ним в нормальных отношениях были на последней зоне. Ему я доверял как самому себе. Он мужик кремень лишнего не сболтнёт и косяков не нарежет. Грамотный, – на морехода учился. Так вот, когда менты начали пронюхивать у соседей про убийство, я сразу пятки намазал оттуда. Верняк, бы на меня подумали.