Варвары Крыма

Рябой всю дорогу подгонял меня тычками приклада в спину. Судя по довольному сопению, это его забавляло.

– А чего я? – спросил он. – Пусть вон Владий…

– Евсей, марш вперед!

Молодой поравнялся со мной, плюнул мне под ноги и ускорил шаг. Я не обратил на него внимания – рассматривал Редут. Основанием ему служило большое древнее здание, наполовину ушедшее в землю, в его заложенных кирпичом оконных проемах чернели бойницы. По краю широкой бетонной крыши, находящейся теперь всего в нескольких локтях от поверхности земли, шел частокол из бревен, с врезанными посередине воротами. На бревна насадили черепа, протянули между ними провод, а внутрь вставили лампочки. Тусклый свет лился из глазниц, и казалось, что черепа наблюдают за нами с ограды.

От земли к воротам вел дощатый настил на сваях. На угловые башни Редута пошли глыбы красного гранита, который добывали только в печально знаменитых каменоломнях Инкерманского ущелья, где каждый сезон гибли десятки рабов. На башнях зачем-то водрузили ржавые клети.

Гетманы вели меня к настилу. По сторонам от него стояли два грузовика с катушками кабеля в открытых кузовах, к одной машине была прицеплена повозка с генератором. Выглядели грузовики воинственно: на кабине у каждого вертлюги с пушечкой, заряженной гарпуном. Рядом приварены треноги с горящими прожекторами. Наверное, кабель прокладывали в каменоломнях, чтобы подавать с генератора электричество – привязывали к гарпуну, выстреливали в скалу возле входа в забой, а дальше тянули кабель в шахту.

Раздалось злобное тявканье, со скрежетом приоткрылась калитка в створке и навстречу, стуча когтями по доскам, выскочили три гонзы в ошейниках. Мы остановились перед ведущим вверх настилом, мои кандалы звякнули. Зверюги замерли, скалясь и тихо рыча. В клети на одной башне показался силуэт, и Евсей прокричал:

– Отпирай, дозор воротился! Гордей и Владий с Евсеем!

– Вас же четверо, – донеслось сверху, после чего раздался переливчатый свист, и гонзы убежали обратно за калитку.

– Иди давай, – сказал за спиной Владий, и я стал подниматься вслед за рябым гетманом.

– Раб это новый, возле грузовика взяли, – пояснил старшина, когда мы остановились у ворот.

Где-то тарахтел генератор, свет из черепов озарял створки – неотесанные бревна, скрепленные железными уголками. Гонзы юркнули в будки под частоколом и улеглись там, выставив наружу головы.

– Прям там и нашли? – удивились на башне. – Я думал, возле ущелья давно никого. Так что, вправду некроза не стало?

– Пропал, – подтвердил старшина.

– Так надо людей туда, чтоб в грузовик забрались, вдруг чего интересного внутрях. Это ж, говорят, машина самого Ефрония Отшельника! Сколько сезонов она под некрозом была…

– Заткнись ты! – прокричал Евсей, задрав голову. – Утром людей пошлем, я коменданту сам скажу! Открывай уже!

Лязг засовов разбудил меня. Я лежал на застеленной тряпьем койке, подложив под голову руку, а другую свесив к полу, и когда дверь с тяжелым скрипом отворилась, раскрыл глаза.

Евсей, Владий и Гордей сменили чекмени на длинные рубахи, подпоясанные все теми же ремнями с портупеями, на которых висели кривые ножны. В руках у каждого была берданка.

– Подъем, – сказал старшина, постучав по койке прикладом.

Я сел и сунул ноги в сандалии.

– Быстрее, мутантово семя! – прикрикнул Евсей. – Шевелись!

Выпрямившись, я потянулся. Охранники Редута отступили, Владий с Евсеем подняли оружие. Рябой едва ли не подпрыгивал на месте, норовя ткнуть меня стволами.

– Сядь обратно, – сказал старшина.

– Сесть! – тут же заорал Евсей. – Сидеть, тебе сказано!

Я сел.

– Руки протяни.

Когда я выполнил и этот приказ, рябой и Владий встали по сторонам, целясь мне в голову, а старшина снял кандалы с широкого ремня и сковал меня.

Кандалы состояли из четырех соединенных цепью железных обручей, диаметр их можно было менять, вращая винты. Пока Гордей трудился над ними, Владий спокойно ждал, зато Евсей дважды ткнул меня стволом в висок, причем второй раз куда сильнее. Когда это произошло в третий раз, я спросил Гордея:

– В Редуте вас плохо кормят, старшина?

Он покосился на меня, заворачивая последний винт.

– Чего?

– Мальчонка не может ружье удержать. Ходуном ходит. Или просто руки трясутся от страха? – Я повернул голову к Евсею и подмигнул ему. Рябое лицо напряглось, рот приоткрылся, показав гниловатые зубы. – Да ты не бойся, гетман, я тебе ничего не сделаю. Хотя зубы надо бы выбить, все равно скоро выпадут.

Старшина отступил, закончив с кандалами. Евсей заорал:

– Ты что сказал? Мальчонка?! Ты… Да я старше тебя буду! Ты – щенок херсонский! Ты уже считай что мертвец, слышишь, отродье?!

Он почти без замаха, но сильно ударил меня прикладом по лицу. Немного выше – и сломал бы переносицу, а так лишь разбил губы в кровь и чуть не высадил парочку верхних зубов. Стены камеры качнулись, в голове громыхнуло, я свалился на край койки, откуда скатился бы на пол, если бы Владий не ухватил меня за плечи.

– Евсей, ты что творишь?! – крикнул Гордей.

– Слышали, что он сказал? Херсонец поганый, тварь! Я его убью!

– Назад! Не трогай его, или нужники всю ночь чистить будешь!

Я не мог понять, почему Евсей так нагло ведет себя. Старшину он не сильно уважал, это было хорошо видно по рябому лицу.

В голове слегка прояснилось, я сполз с койки, подогнул ноги и медленно встал. Владий поддержал меня. Камера снова качнулась, поплыла, кренясь. Темная волна накатила на меня, и я стиснул зубы, пытаясь отогнать ее, не дать накрыть себя с головой, чтобы не вырубиться на глазах у этой троицы.

Одна цепь соединяла лодыжки, другая, прикованная к ее середине, заканчивалась обручами на запястьях, и руки я мог поднять лишь до живота. С губ текла кровь, капала на подбородок и шею, а вытереть – никак.

– Во, хорош! – ухмыльнулся Евсей. Ударив меня, рябой заметно повеселел. – Грозный какой! Где теперь твоя грозность, херсонец, кому продал?

– Заткнись, – оборвал его Гордей. – А ты – наружу, живо!

Я направился к двери. Камера находилась под крышей башни, и меня повели вниз по винтовой лестнице. Старшина шел впереди, часто оборачиваясь, двое гетманов шумно топали сзади, нацелив берданки мне в спину. В железных подставках горели факелы, огонь гудел, дрожал на сквозняке, неровный свет озарял седой затылок Гордея. В кандалах я не мог идти быстро: каждый раз, когда нога опускалась на следующую ступень, цепь тянула руки книзу. Железо лязгало о камень, сзади доносилось сиплое дыхание. Старшина то и дело машинально ускорял шаг, должно быть, хотел поскорее доставить меня куда приказано, но оглядывался и притормаживал.

– А пошустрее не можешь, улитка херсонская? – рявкнул Евсей над ухом. – Э, а что это у тебя за раны на затылке? Едва зарубцевались… Кто это над тобой поработал, Альбинос, хотел бы я тому человеку руку пожать!

Я не обращал на него внимания. Кровь из разбитых губ уже не текла, но я хорошо ощущал ее соленый вкус.

– Быстрее топай, говорю!

В спину ткнулся ствол.

– Евсей! – заорал старшина, в очередной раз оглянувшись. – Я сказал не трогать его!

Рябой что-то буркнул в ответ, но ружье опустил.

Вскоре мы очутились на озаренной факелами крыше древнего здания, служившего основанием Редуту. Здесь стоял барак, пара домиков и в центре высоченная решетчатая мачта, вокруг которой суетились люди. На ее вершину, цепляясь за поперечные штанги, карабкался человек.

К дальней угловой башне, куда направлялся старшина, подплывал дирижабль с шаровидной емкостью, совсем непохожий на термоплан Чака. Когда летающая машина прошла над частоколом, с открытой палубы сбросили канат, и следом донеслась команда: «Швартовый принять!» Я вздрогнул, когда из мутного болота моей памяти на поверхность, будто пузырь, всплыло слово: небоходы.

И следом за ним гроздью выскочили другие пузыри-воспоминания: Гильдия, дирижабли и авиетки, пилоты в кожаных бриджах, куртках, облегающих шлемах и круглых очках. Во всей Пустоши только Гильдия небоходов владеет летающими машинами. Пузыри лопались в голове с почти слышными хлопками, наполняя сознание смутными картинами, быстро сменяющими друг друга. Небоходы покупают у гетманов чензир – особое вещество, которое вырабатывают на заводе Инкермана из добытой в каменоломнях породы. Когда оно застывает, то становится эластичным, крепким и огнеупорным. Гильдия пропитывает чензиром газовые емкости, гондолы летательных машин и отливает из него опорные колеса для авиеток.

Пройдя через дверной проем, мы очутились на винтовой лесенке внутри башни. Я решил, что меня сопроводят наверх и посадят в дирижабль, но старшина направился вниз, под крышу древнего здания. Миновав несколько ступенек, он снял с шеи тяжелый ключ. Лязгнула решетка в конце лестницы, Гордей вытащил из скобы в стене факел и шагнул в проем.

Оказавшись в темном коридоре с двумя рядами заколоченных дверей, я остановился.

– Шагай! – тут же донеслось сзади.

Старшина оглянулся, поднял факел выше.

– Чего встал?

– Куда мы идем? – спросил я.

– Шагай, гниль! – Евсей горячо задышал мне в ухо.

– Просто иди за мной, Альбинос, – устало произнес старшина.

– Куда вы меня ведете? – повторил я.

Евсей шумно выдохнул, Гордей сказал: «Нет, стой!» – и кулак рябого обрушился на мой затылок. Я свалился под стеной, сильно ударившись лицом. Шею и позвоночник прострелила боль, в груди будто что-то лопнуло. Сцепив зубы, тяжело дыша, я перевернулся на бок и как в тумане увидел три пары ног перед собой. Одна приплясывала.

– Евсей, тупая башка! Оставь его!

Удар остроносым сапогом под ребра вышиб из меня воздух, и тогда старшина толкнул рябого в грудь, отбросив к стене.

– Владий, помоги ему встать. Евсей, а ты слушай!

– Не прикасайся ко мне, старшина!!

– Евсей, мутант тебя побери! Я сказал: слушать! Молчать! Радой клянусь, еще раз его тронешь – на всю ночь в нужники отправлю! Я не шучу, понял?!

– Не посмеешь, Гордей, – прозвучало в ответ. Ясно было, что рябой ничуть не раскаивается: голос его переполняло шальное злобное веселье. Я все не мог понять – кто же он такой, этот Евсей, почему так уверенно себя ведет?

Владий помог мне подняться. Зрение прояснилось, хотя подбородок ныл, будто по нему съездили дубинкой. Языком я потрогал один из нижних зубов – он шатался.

– Идем, – сказал Гордей.

Я привалился плечом к стене, плюнул кровью им под ноги и спросил:

– Куда вы меня ведете?

– Старшина, ты слышишь?! – тут же взвился Евсей, замахиваясь, но Гордей отпихнул рябого от меня.

– К коменданту, Альбинос! К Якубу, коменданту Редута, главе Дома Гантаров. Этот ход ведет в его башню. Он ждет. Идем, или тебя отволокут туда.

Странное дело – старшина, кажется, сочувствовал мне, во всяком случае, в голосе его не было злости. А ведь назвал меня этот рябой «проклятием Инкермана». Интересно, что я натворил, чем так настроил против себя гетманов?

Ноги немного дрожали, челюсть ныла. Когда я отвалился от стены и медленно зашагал по коридору, Гордей, обогнав меня, снова возглавил нашу небольшую процессию.

– И что хочет от меня комендант Якуб? – спросил я.

– Ты поговори! – донеслось сзади. – Зубы целы еще?

– Пасть закрой, Евсей! – рявкнул старшина.

Коридор закончился дверью, перед которой стояли двое охранников.

– К Якубу, – сказал Гордей, и один из них толкнул дверь, за которой открылась ведущая вверх лестница.

– Он ждет.

Лестница закончилась еще одной дверью, из-под которой лился яркий свет.

– Не шевелись, Альбинос, – негромко сказал старшина.

Владий встал возле двери, повесив берданку на плечо, рябой остался у меня за спиной. Гордей оглядел меня, пробормотал: «Евсей, урод!» – достал грязный платок, обтер мое лицо и шею от крови. Постучал, из комнаты донеслось что-то неразборчивое. Старшина ступил на порог и доложил:

– Пленного привели.

– А! Так-так, давайте его сюда.

– Нам тоже?

– Нет, снаружи стойте. И дверь затворите!

Гордей кивнул подчиненным.

– Слышали? Здесь дежурить. А ты входи. – Он открыл дверь шире.

Владий остался невозмутим, Гордей смотрел с легким, едва уловимым сочувствием. Я оглянулся – Евсей насмешливо щерился, облизывая губы. Лязгнув цепями, я боком прыгнул к нему, выставив плечо, сильно толкнул в грудь.

Гордей от неожиданности крякнул, Владий схватился за берданку. Евсей заорал, падая по ступеням. Что-то хрустнуло, он завизжал.

Прыгнув обратно, я проскользнул мимо замешкавшихся гетманов и нырнул в дверь.

Сквозь потолок доносилось гудение ветряка. По всей комнате ярко горели лампы, и свет их ослепил меня. Дверь захлопнулась. Сделав несколько шагов, я остановился посреди кабинета, прикрыв глаза.

– Так-так-так… Что там за шум был, перед тем как вы вошли? – глава Дома Гантаров говорил быстро, слова почти сливались. – И что это с вашим лицом?

Низкорослый лысоватый толстяк в богатых одеждах разглядывал меня, покачиваясь с носков на пятки и обратно, заложив пухлые пальцы за расшитый золотыми нитями пояс. Из-под длинного халата торчали загнутые носки сафьяновых сапог. За спиной его была открытая тумба с радиостанцией, от которой провода уходили к дыре, прорезанной в потолке.

– Упал с лестницы, – сказал я.

– Упал… надеюсь, не моя охрана в этом виновата? Может, э… Евсей? – уточнил комендант, приподняв бровь. Торопливая манера речи очень соответствовала его внешности. Круглое розовое личико, порывистые движения, сплюснутый нос, глаза-щелочки… кого-то он мне напоминал.

– Так-так-так… Ну что же вы, садитесь, садитесь.

Он махнул на стул перед массивным столом красного дерева. Перстни на толстых пальцах сверкнули в свете ламп – по стенам и полу разбежались яркие пятнышки, будто огненный горох просыпался по кабинету.

Направившись к стулу, я покосился на высокое зеркало, висящее возле шкафа с древними книгами. В отличие от того, из грузовика, это не было мутным. В зеркале прошел человек среднего роста, в грязной одежде, худой, с гривой спутанных серебристых волос.

Я сел, и комендант Редута почти бегом вернулся к своему креслу. Стол был завален бумагами, Якуб сгреб их в кучу, случайно перевернув глиняную чернильницу в виде стоящего на коленях обнаженного человека с воздетыми руками, запрокинутой головой и широко раскрытом в крике ртом, куда и надо было макать перо. Из нее не вылилось ни капли – чернила давно высохли. Толстяк откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

– Я удивлен, Альбинос. Можно сказать – поражен. Ведь мы были уверены, что управитель Херсон-Града погиб. Когда вы бежали из Инкерманского ущелья, на вас напали… И все же – вы здесь, передо мной, целый и невредимый. Невероятно!

Я молчал, обдумывая услышанное. Значит, я был у гетманов и бежал от них? Зачем? То есть зачем я приезжал сюда и почему после убегал? Сказать в ответ я ничего не мог и потому решил молчать до тех пор, пока будет возможность.

– Но еще больше я удивлен вашей смелости, – продолжал Якуб. – После того, что вы натворили, после всех этих смертей, резни, пожаров, после того как вас стали называть «проклятьем Инкермана» – снова прийти сюда!

– Я не приходил сюда, – проворчал я, чтобы хоть что-то сказать.

Он замахал руками – жест этот, как и манера речи, был настолько знаком, что я даже нахмурился, стараясь вспомнить, где уже видел Якуба.

– Нет-нет, прямо в ущелье или к Редуту вы не совались, это уже было бы совсем непонятно, но вы оказались неподалеку, всего с одним охранником, и позволили моим людям, несущим обычный вечерний дозор, легко захватить вас. Да к тому же так странно одеты… Вот что я хочу узнать: что вы делали возле грузовика?

Я молчал, потому что и сам толком не знал, что делал в тех местах.

– Альбинос! – повысил голос Якуб и повел рукой в сторону радиостанции у стены. – Знаете, я ведь связался с Радой и сообщил о вас… Думаю, скоро здесь появится сам воевода Лонгин. Как полагаете, для вас будет лучше, если вами займется он? После того, что вы сделали с его сыном и дочерью?

В комнате повисла тишина. Комендант Редута постучал костяшками пальцев по краю стола, подался вперед, тут же снова откинулся в кресле… И вдруг я понял, чем вызвана эта суетливость в движениях и словах: гетман боялся меня! Боялся и был растерян, не понимал, что означает мое появление в этих местах и чего от меня ждать, пытался сообразить, что к чему, чтобы получить от происходящего выгоду. Но ведь я в его руках, разве нет? Бояться надо мне, а не ему, Якуб может сделать со мной все что угодно… Или не может?

И еще одна мысль не давала мне покоя: судя по отношению ко мне разных людей и некоторым их словам, на моей совести множество смертей. Неужели я такое чудовище? Я не чувствовал себя плохим. Кажется, я довольно язвительный тип, наверняка при необходимости могу убить… Но я не убийца по натуре и не получаю удовольствия от чужого горя, страдания, смерти. Во всяком случае, так мне кажется – но, выходит, это не так и я просто не знаю, на что способен, не успел заново изучить себя, свою натуру?

– Я могу защитить вас от воеводы, Альбинос, – добавил Якуб.

– Но его послала Рада, – сказал я наобум.

– Да, однако сейчас мы в Редуте, который принадлежит гетманам Дома Гантаров. То есть мне как главе Дома.

– С каких пор Редут стал вашим? – спросил я.

Он улыбнулся, засопев, ухватил себя за нос и, наклонившись над столом, заговорил доверительно:

– Бесспорно, Редутом владеют все четыре Дома, чьи главы составляют Раду Инкермана. Кстати, если помните, их стало четыре вместо пяти именно благодаря вашим стараниям, Альбинос. Вы едва не разрушили наше небольшое сообщество, едва не стали причиной гибели Домов Инкермана, и когда всем гетманам станет известно, что вы живы… О, они потребуют самой мучительной, суровой кары для вас.

– Но им и так известно, – возразил я. – Вы же связались с…

Он прервал меня поспешным взмахом руки.

– Пока что это известно лишь главам двух Домов, считая мой, да еще воеводе! В моих силах помочь вам.

– Что меня ждет, если я попаду в руки Лонгина?

– Полагаю, публичная казнь, равной которой по длительности и… э-э… мучительности не знало Инкерманское ущелье. А у нас разбираются в… в причинении болезненного вреда человеческому телу, ведь мы вынуждены подавлять восстания неблагодарных, работающих на наших каменоломнях. Необычные у вас глаза, Альбинос.

– Что в них необычного?

– Они у вас светло-синие, какие-то очень яркие. Кроме вас, никогда не встречал людей с такими глазами. Наверное, от матери? Слышал, она была из кочевых.

Я пожал плечами.

– Почти не помню ее.

– Ну да, ну да, я знаю ту печальную историю. И все ж таки, Альбинос, для чего вы появились здесь? И каким образом остались целы и невредимы, когда бежали из ущелья?

Раздался стук в дверь, и комендант недовольно крикнул:

– Что там еще?

Я не оглядывался и не видел, кто появился в кабинете, но услышал кашель, а после – голос старшины Гордея.

– Комендант, тут… такое вот дело…

– Что, что, что? – Якуб вскочил, глаза блеснули, словно он почувствовал неладное. – Что там у вас?

– Евсея к лекарю снесли.

– Что? Почему к лекарю?

– Так он… – голос стал громче, старшина вошел в кабинет. – С лестницы упал, вот недавно… Башкой вниз, ну и…

– С лестницы? Что – «и»? Говори!

– Руку сломал в этом… в локтевом суставище. Прям так и хрустнуло там.

– Руку сломал?

– Ага, и еще трещина в черепухе.

Гордей встал справа от меня, я видел его краем глаза. Сзади донеслось сопение – там появились другие охранники.

– Жить будет?! – закричал комендант.

– Лекарь говорит – будет, но…

– Так почему он с лестницы упал?

– …Но может речи лишиться, онеметь то бишь, да и рукой теперь не очень-то…

– Почему упал, спрашиваю?!

– Так ведь… – Гордей удивленно повел головой в мою сторону. – Он что, не сказал? Евсей же Альбиноса бить стал, а тот Евсея и столкнул, вот когда мы его к вам вели, аккурат перед тем как в кабинет…

Лицо Якуба пошло пятнами. Мгновенно – лоб и щеки покрылись розовыми бляхами, на подбородке проступила мелкая сыпь.

– Он? Альбинос? Толкнул?! Убил сына?!! – тонким голосом заверещал Якуб. Рванув ящик стола, он выхватил нож – черный клинок из плавника катрана, рукоять украшена алмазными крошками.

Вот почему Якуб казался мне знакомым: Евсей, постоянно пританцовывая, повадками и речью копировал отца…

– Держите его! – комендант бросился в обход стола. – Держите! Сейчас… глаза ему! Глаз лишу, повешу потом! Держать крепко!!!

Я дернулся, но на плечи легли две пары сильных рук, а кто-то обхватил за пояс, прижав локти. Подскочил Якуб, и я что было сил пнул его в живот. Комендант упал на спину, взмахнув ножом. Старшина врезал мне кулаком в лицо, потом навалился на мои ноги, сдавил колени. Извиваясь, безуспешно пытаясь освободиться, я увидел над собой искаженное лицо коменданта. Одной рукой он схватил меня за волосы, прижав затылком к спинке стула, склонился, занеся черный нож. Клинок приблизился к правому глазу, и я зажмурился, хотя веко слишком ненадежная преграда для плавника катрана. Упершись подошвами в пол, я сильно оттолкнулся. Стул заскрипел, но вырваться не удалось.

– Вот так! – шипел комендант чуть ли не сладострастно. Нож кольнул веко. – Вот так, мразь херсонская…

Сзади донесся властный голос:

– Посадите в трюме, запрете… Что здесь происходит?

– Назад! – завизжал комендант, а потом раздался звук удара, шелест, крик, лязг…

Руки с моего тела исчезли – все разом. Я раскрыл глаза. Якуб лежал на боку возле стола, держась за грудь. Гордей стонал, стоя на коленях перед стулом. Рядом почти в такой же позе пребывал один из охранников, второй корчился у стены. Не вставая, я задрал ноги и стоптанными подошвами сандалий ударил охранника в лицо, опрокинул его навзничь.

– Прекратить!

Судя по звуку дыхания, позади меня находились несколько человек. Один обошел стул, и я увидел высокого крепкого старика со шрамом через все лицо, в походной одежде и черном тюрбане, украшенном золотой бляхой.

– Якуб, что ты делаешь? – спросил воевода Лонгин.

От него веяло силой и уверенностью. Позади воеводы стояли трое гетманов с берданками и короткими кривыми саблями на поясах, в черных шароварах и кольчугах из костяных пластин, скрепленных железными кольцами.

Якуб вскочил.

– Ты меня ударил, Лонгин, – прошипел он, придерживаясь за край стола. Коменданта качало, лицо его раскраснелось, как закатное солнце. – Ты… как ты посмел?! Я – глава Дома Гантаров! Я…

– У меня нет времени на разговоры, – перебил воевода и повернулся к своим людям: – Альбиноса на борт. Уходим.

Двое гетманов подхватили меня под мышки и подняли на ноги, третий, не опуская ружье, переводил взгляд с охранников на коменданта, а с того на Гордея. Якуб шагнул к нам, и гетман негромко предупредил:

– Прострелю башку.

Комендант обжег меня полным ненависти взглядом, и я, не сдержавшись, подмигнул ему, как недавно подмигивал в камере Евсею.

– Идем, – Лонгин первым зашагал к двери.

Сильные руки развернули меня, и стало видно, что все это время в комнате находился еще один человек – мальчик с бледным миловидным лицом, в длинном плаще и небольшой аккуратной чалме. Он посторонился, освобождая дверной проем, и гетманы повели меня к лестнице.

– Стой! – злобно каркнул комендант сзади. – Стой, Лонгин! Я глава Дома, член Рады! Ты не уведешь этого человека! Он нужен мне, я…

– В Раде и разберемся, – равнодушно бросил старик. – Днем будь в ущелье, Якуб.

– Альбинос в моей власти! Он напал на моего сына!

Мы были уже на лестнице, мальчик в плаще сопровождал нас, откинув полу и положив ладонь на рукоять кинжала. Он пристально смотрел на меня.

– Теперь он во власти Рады, – прозвучало сзади.

– Берегись мести Гантаров! Даже в своих казармах ты не спрячешься… – Дальнейших слов я не слышал: Лонгин захлопнул дверь, будто топором обрубив угрозы Якуба.

Во дворе стояли прилетевшие с воеводой гетманы, вокруг толпились мало что понимающие охранники Редута. Большая бледная луна висела над башней.

Идущий впереди мальчик поднял руку, и гетманы выстроились вокруг нас.

– Летим назад! – звонким голосом произнес он.

Я нахмурился, приглядываясь к его походке, фигуре… Раздави меня платформа, как выражается кое-кто – это же девчонка! К тому же молодая, вряд ли старше меня. И она командует людьми Лонгина?

Меня повели к железной мачте в центре двора. Часовые на галереях вдоль частокола растерянно перешептывались, не понимая, что происходит и что им делать.

У мачты висел дирижабль – длинная емкость в пузырях, выпирающих между канатами, сзади еще две емкости-шара, закрепленные длинной горизонтальной штангой, под всем этим массивная деревянная гондола. Из узкой носовой части ее вверх торчала деревянная фигура панцирного волка в прыжке. На широкой корме поблескивал горб дизельного двигателя, над выхлопной трубой курился дымок. Из боковых емкостей торчали стержни, на концах медленно вращались небольшие воздушные винты. От носа и кормы к вбитым в землю скобам тянулись цепи, с борта свисала веревочная лестница.