Кланы Пустоши

Туран отогнал эту мысль. Слова Карабана Чиоры он запомнил хорошо: «Не пытайся вскрыть – умрешь на месте… никому не рассказывай, что держал его в руках… найдут и убьют, тебя и твою семью».

Он не хотел впутывать родных и всех обитателей фермы в интриги сильных мира сего. С Гильдией небоходов и Орденом Чистоты не шутят. А значит, надо просто спрятать ящик понадежнее и забыть про все это, пока посланники Небесных Шмелей не найдут его.

Солнце медленно катилось к горизонту, жара спадала. Когда грузовик подъезжал к Железной горе, в приемнике вновь прорезался голос Шаара Скитальца. Шаар рассказал, что вскоре на Арене Корабля сойдутся в схватке Громобой Московии, звезда боев без правил с севера, и Костяная Дубина, таинственный боец, которого никто не видел без глухого кожаного костюма и маски.

«Панч» проехал мимо большого холмовейника, сплошь покрытого высокими слоистыми башенками и трещинами. Сейчас все входы-выходы закупорены, откроются они лишь с наступлением сумерек. Охотники с фермы говорили, что на востоке Пустоши живут особые ползуны – огненные, которые не боятся солнечных лучей. Но здесь, в южных районах, обитала только ночная порода.

Железной горой фермеры называли темный конус с крутыми склонами и покатой вершиной. Давным-давно сюда стянуло весь металл, что был в окрестностях: части древней техники, арматуру, дверные петли, железные миски, крышки канализационных люков… Неизвестная сила сплющила все это, срастила в общую массу. Потом гору много раз засыпали песчаные бури, но даже теперь, спустя десятки лет, на поверхности конуса просматривались очертания смятых автомобилей и газовых колонок, искореженных вагонов и цистерн, балок, тросов, цепей и другой рухляди. Вид получался чудной и слегка зловещий. Назар говорил: в этом месте после Погибели образовалась патогенная зона. Гравитационно-магнитная аномалия, вот как он выражался. Туран не очень-то понимал, что это значит. Зато он хорошо понимал другое: только такие чудаки, как Знахарка и ее брат Старик, могли поселиться в подобном месте.

Деревья вокруг Железной горы не росли, кроме одного – древней липты, возле которой Туран и остановил машину. Заряжая револьвер, он вспомнил, что в перестрелке у Аюты отказало ружье. Проверил – и правда перекосило патрон. Быстро справившись с неполадкой, Туран повесил штуцер на крюк в башенке, разыскал в кузове кирку и лопату и, захватив ящик летунов, выбрался наружу.

Помимо Знахарки со Стариком, людей здесь не было. Животные, птицы, насекомые – никто не жил в этом месте. Ветки липты сухо потрескивали на ветру, шелестели жесткие, будто из жести вырезанные листья. На дерево Железная гора тоже повлияла: корни вылезли из каменистой почвы, крона закручивалась широкой спиралью. Кора у липты была зеленовато-желтая и мягкая, а еще от нее непривычно пахло.

Выкопав яму между корнями, Туран снова осмотрел ящик. Не горячий и не холодный, не тяжелый, но и не сказать, что совсем легкий. Что-то крупное в нем не поместилось бы. Туран осторожно потряс ящик, но ничего не услышал.

Он спрятал «хозяина неба» в яму, засыпал, набросал сверху травы, отошел. Приглядевшись, вернулся и подровнял так, чтобы это место не бросалось в глаза случайному путнику. Снова отошел. Теперь ни за что не определить, что между корнями кто-то ковырял землю. А потом еще вырастет новая трава… Да никому и в голову не придет рыться под старой липтой у Железной горы.

Туран сел в грузовик и поехал дальше.

Шаар Скиталец рассказывал о ценах на какой-то «мамми», который продается на Мосту, о том, сколько серебра нынче дают за мешок кукурузной муки и сколько придется выложить за десяток куриц и бочонок сладкой патоки. Голос его все слабее доносился сквозь шипение – вокруг Железной горы всегда сильные помехи, – и в конце концов Туран вырубил приемник. Револьвер он сунул в боковой карман, хотя смысла в этом не было: в кого здесь стрелять? Но уж очень угнетающе на него действовала эта гора.

«Панч» медленно катил вдоль отвесного склона. Стало тяжело дышать, в глазах плясали искры, Туран часто сглатывал, морщился и тер лоб. В ушах звенело – неприятно, назойливо. Придерживая руль коленом, он прижал к ушам ладони, но звук только усилился. Звенели воздух и земля под колесами, склоны вокруг – звенело все это необычное место.

Достигнув свободного от камней участка дороги, Туран повернул на широкую тропу, серпантином огибающую Железную гору. Двигатель натужно гудел, но звон в ушах заглушить не мог. И как Знахарка с братом изо дня в день выносят это? Или они ничего не слышат? А может, излучение горы усиливает знахарские способности старухи? Но при этом и сводит с ума. Оба старика – люди, мягко говоря, чудаковатые.

Еще два витка спирали, и дорога, немного не дотянув до вершины, стала горизонтальной. Взгляду открылась обширная расселина в склоне. За много лет сюда нанесло земли, на которой выросли трава и чахлый кустарник. В расселине стояла хижина.

Туран резко нажал на тормоз, увидев обугленные стены, провалившуюся крышу и сломанную изгородь. Раздался выстрел. Пуля ударила в центр лобового стекла между листами брони, и по нему разошлась паутина трещин.

«Панч» встал. Распахнув дверцу, Туран скатился с подножки, отпрыгнул и присел за колесом. Выхватив из кармана револьвер, он прицелился в человека, сидевшего рядом с хижиной, но узнал Старика и опустил оружие.

Старик всегда казался ему средоточием контрастов. Грива седых волос, длинная борода, широкие плечи, крепкая шея, суровое лицо с крупными чертами – и трясущиеся руки, ввалившиеся щеки, неловкие движения…

Хозяин хижины полулежал у обугленной бревенчатой стены, вытянув ноги. Он держал древнее, как сама Пустошь, ружье с узким раструбом на конце ствола. Когда Туран выскочил из грузовика, руки Старика бессильно опустились, и оружие упало.

– Это я! – прокричал Туран. – Сын Бориса-фермера! Старик, слышишь? Не стреляй!

Клетчатая рубаха на груди хозяина потемнела от крови. Бледное морщинистое лицо было обращено в сторону машины.

– Не стреляй! – повторил Туран.

Старик попытался поднять лежащее на коленях ружье, но не смог и прохрипел, вперив в гостя мрачный взгляд:

– Ты… Подойди.

Туран медленно двинулся к нему. Отец и Назар рассказывали, что когда-то этот человек много путешествовал, сражался с мутантами Восточного фронтира и кочевниками, от которых получил прозвище Счина-Ленгу – Воин Пустоши. Хоть руки его и дрожали, Старик все еще оставался отличным стрелком, это он преподал старшему сыну Бориса Джай-Кана первые уроки. Годы и аномальное излучение Железной горы повлияли на психику Счина-Ленгу: он заговаривался, слышал призрачные голоса, Знахарка рассказывала, что иногда брат молчит по несколько дней…

Его ранили трижды: пулевое отверстие в груди, разрез на левом плече и дырка в бедре. Присев на корточки рядом, Туран на всякий случай повторил:

– Это я, Туран Джай.

От обугленной хижины шел жар. В оконном проеме Туран видел черную, засыпанную пеплом пещеру, в которую превратилась комната.

– Где Знахарка?

– Мертва! – хрипло каркнул Старик.

– Она в доме? Сгорела? Из-за чего случился пожар? Кто в тебя стрелял?

– Там… – Старик попытался показать, но не смог поднять руку.

Привстав, Туран разглядел двоих людей, лежащих на краю расселины, вскинул револьвер и прицелился. Они не шевелились.

– Почему ты здесь? – спросил Старик.

Туран покосился на него и опять уставился на мертвых незнакомцев. Впрочем, незнакомцев ли? Кажется, это… Он сделал в ту сторону несколько шагов. Брезентовые куртки, соломенные шляпы… Багор и Лютый. Это же люди атамана Макоты!

Шакал, Чеченя и незнакомый бандит, вспомнил Туран. Теперь все сложилось в логичную картину: пятеро бандитов приехали разделаться со Знахаркой и Стариком, сожгли дом вместе с хозяйкой, ранили ее брата, который сумел убить двоих. Выстрелами он не подпустил остальных к себе. Понимая, что ему не жить, трое уцелевших поехали обратно и наткнулись на летунов. Конечно, бандиты не могли упустить такой случай.

– Почему ты здесь? – сурово повторил Старик.

Но зачем Макоте убивать Знахарку, сжигать хижину? Какой вред от безобидных стариков?

– Ты должен быть дома, защищать семью.

Раньше атаман не трогал Знахарку, ведь она лечила и его людей тоже…

– Что? – Туран повернулся к Старику. – Что ты сказал?

Налитые кровью глаза смотрели на него.

Но еще больше, чем банде Макоты, Знахарка помогала Борису Джай-Кану – она врачевала его батраков и охотников, она…

Челюсть Старика задрожала.

– Трус! Песчаный шакал! Ты не воин! Никогда не будешь им! Ты должен был остаться с ними, защищать ферму…

– От кого защищать? Что ты несешь?! – выкрикнул Туран в морщинистое лицо.

Этим криком он будто добил Старика. Тот захрипел, схватил парня за воротник, притянул к себе и выдохнул в ухо:

– Не воин – трус!

И умер. Жизнь покинула израненное тело, пальцы разжались, рука упала на землю. Еще мгновение Туран смотрел на Старика, затем бросился к «Панчу».

Атаман Макота со своей бандой пришел с запада Пустоши в начале сезона ветров. Он обосновался в так называемом Дворце, убив часть его обитателей, а остальных заставил служить себе. Макоту интересовали окрестные фермы. Две из них, хозяева которых сопротивлялись упорнее прочих, атаман приказал сжечь, большинство других с тех пор платили дань частью урожая. Макота разбогател; недавно он даже отправил в Харьков большой караван мотоповозок с вяленым мясом, шкурами и солеными грибами. Грибы эти выращивали в сырых подвалах Дворца, там же и солили. Говорили, что атаман выгодно обменял свой товар на оружие и боеприпасы.

Макота трижды присылал своих людей на ферму Бориса Джай-Кана. В последний раз Борису едва удалось отбиться, да и то лишь благодаря тому, что фермер объединился с соседом, которого звали Ефраим.

Упав за руль, Туран принялся разворачивать грузовик. В узкой расселине сделать это было нелегко. Теперь все стало на свои места: и необычное поведение отца, и желание спровадить сыновей, и запасы в грузовике, и предложение переночевать у Знахарки, и требование зайти к матери… Это был прощальный разговор!

Туран вырулил на серпантин. Раньше он не рискнул бы ехать здесь так быстро. Двигатель выл, скрипели рессоры, из-под колес летели мелкие камешки, стучали по днищу «Панча».

Назар, отец, мать… Мика! Он позволил брату уйти, отпустил – из-за своей жадности, из-за того, что хотел заполучить шкурки ползунов!

Грузовик вылетел на Столовую гору, пронесся по склону, повернул. Туран даже не бросил взгляда в сторону холма, возле которого приземлились летуны. Он и думать забыл о железном ящике, спрятанном в корнях дерева, и авиетке.

«Панч» ехал по дну пересохшей реки, когда на пути появилась матка ползунов. Самцы этой породы – небольшие существа, похожие одновременно на гусеницу и крота. А самки напоминают огромных толстых личинок, они куда сильнее самцов и гораздо опаснее.

Крупная самка ползла навстречу «Панчу», сгибая и распрямляя раздутое тугое тело, покачивая острыми рожками. Слизистая шкура влажно поблескивала в лучах закатного солнца. Охотники предупреждали, что неподалеку от фермы два больших холмовейника затеяли передел территорий. Похоже, один победил, но матка из второго спаслась.

То ли услышав рев двигателя, то ли ощутив дрожь земли, тварь изогнулась подковой, обратив к машине голову с косыми щелями глаз и клапаном-ртом. Рога ее грозно подрагивали.

Туран крепче обхватил руль и вдавил педаль газа. Двигатель загудел, под днищем что-то задребезжало – неприятный, тревожный звук. В другое время он остановил бы машину и попробовал разобраться, в чем дело, но не сейчас.

Ротовой клапан матки разжался, тулово напряглось. Из клапана вырвалась зеленая струя.

Самки способны выплевывать кислоту на двадцать – тридцать шагов. Туран знал, что сейчас произойдет, но в речном русле тяжелому грузовику не хватало места для маневра. Струя ударила в нижний лист брони.

Через мгновение «Панч» пронесся над самкой. Мог бы и переехать ее, но Туран направил грузовик так, чтобы тварь оказалась между колесами, хотя сделал это не из жалости: раздавленное тулово выплеснет фонтан кислоты, которая прожжет покрышки.

Самка осталась позади. Поворот, склон, решетчатая башня… До фермы уже рукой подать. Туран преодолел путь, на который ушло полдня, в два раза быстрее. Спина затекла, болели напряженные руки, ныли колени.

Справа потянулась каменистая равнина, полная бетонных плит, труб и прочего мусора. Еще один поворот вокруг холма – и Туран увидел ферму. Она догорала.

Гараж исчез. Крыша жилого дома провалилась, от обугленных бревен шел дым, стелился по земле. Воняло гарью, в кабине «Панча» стало душно.

Поворачивать к воротам не имело смысла. Проехав по тому, что осталось от ограды, Туран увидел тела на земле. Остановив грузовик, он схватил револьвер, вывалился наружу, скатился с подножки и побежал, размахивая оружием.

Мика лежал на боку с силком в руке, неподалеку от обрушившегося гаража, и глядел на старшего брата. Ветер шевелил русые волосы. Туран решил, что мальчишка жив, что он лишь ранен, – бросился к нему, упал на колени, просунул ладонь под вымазанную золой щеку, приподнял голову.

И увидел нож, торчащий из спины под шеей. На плоской деревянной рукоятке была выжжена большая буква «М».

Мир раскололся и рухнул в черную пропасть без дна. Голова Мики упала на растрескавшуюся сухую землю. Туран встал, ссутулившись, побрел через ферму. Револьвер выскользнул из пальцев – он не заметил. К дому нельзя было подойти, от него шел сильный жар, на балках еще плясали языки огня. Туран побрел в обход, по колено в густом дыму, перешагивая через мертвецов, обожженных, застреленных или зарезанных. Наверное, отец лежит где-то рядом… А может, он сгорел вместе с матерью в доме… Парень обогнул пожарище, но тела отца не нашел. У разбитых ворот медленно поднял голову. Повернулся. Глаза его были мертвыми.

Легкий шорох достиг ушей. Туран бросился к воротам.

У поваленной створки лежал крупный седой мужчина. Голова мелко дрожала, ободранные до костей пальцы сжимали приклад четырехствольного ружья.

– Назар! – Туран склонился над механиком.

Взгляд раненого бессмысленно блуждал, на груди запеклась кровь.

– Назар, – повторил Туран, не зная, как помочь.

Сухие серые губы шевельнулись. Закрыв рану ладонью, Назар хрипло прошептал:

– Зачем вернулся? Вы спаслись – хорошо…

– Где отец? Мать?

Но механик не слышал его.

– Ты спасся и Мику спас. Уезжайте, больше не возвраща…

Пальцы заскребли по груди, в горле булькнуло. Агония охватила тело – сначала перекосило лицо, потом напряглась шея, дрогнули плечи, грудь, живот… Пальцы разжались, и Назар умер.

Машинально ухватив ремень ружья, Туран побрел прочь, волоча оружие за собой. Прошел мимо сгоревшей конюшни, миновал барак, где раньше спали сезонные работники, остановился перед догорающим домом. Бездумно скользнул взглядом по горячим углям. Солнце садилось. Подул ветер, вздымая золу, пепел закружился черным смерчем. Захрустело тлеющее дерево, черный скелет постройки обвалился – взметнувшееся облако гари накрыло Турана Джая, и он упал в беспамятстве.

Обморок был необычен: отключилось сознание, но не тело. И тело много чего успело сделать, прежде чем разум очнулся.

Туран пришел в себя, сидя в «Панче». Измазанные копотью пальцы крепко держали руль. Стояла ночь, грузовик мчался по каменистому бездорожью, объезжая разрушенные строения и котлованы, полузасыпанные песчаными бурями. Плиты и стены, горы щебня и зубья ржавой арматуры – все слилось в сплошной поток без начала и конца. Не сознавая, что делает, Туран выбрал самый короткий путь: напрямик, а не по дороге из укатанного щебня, которая широкой дугой огибала фермерское поле.

Он сжал руль так, что побелели костяшки пальцев. На соседнем сиденье лежали пятизарядный револьвер и ружье Назара. Перед глазами кружился смерч из пепла, возникший после того, как обрушился отцовский дом. Смерч сухо шелестел, и в звук этот вплетались голоса обитателей фермы – отца и матери, брата и Назара, батраков, охотников, их жен и детей. Они говорили тихо, тревожно, будто просили Турана о чем-то… черные тени в мертвой полутьме. От их невнятного шепота бросало в пот, дрожь пробегала по телу и слезы текли из глаз.

Фары выхватили из темноты силуэты разливочных тумб – грузовик достиг брошенной автозаправки, когда-то принадлежавшей одному из московских кланов.

А потом впереди открылось освещенное прожекторами здание. Три этажа, плоская крыша и большие квадратные окна.

Окрестные фермеры называли эту постройку Дворцом. Назар говорил, что Дворец – просто огромная лавка, в старину там торговали разными товарами.

Изнутри доносились музыка и нестройные крики.

Туран остановил «Панч» за покосившейся башней из бетонных плит. Дрожь и слабость прошли, сердце стучало быстро и зло, ненависть переполняла его, путала мысли. Тяжело дыша, он бросился в кузов, вытащил из подпола флягу, полил водой голову, лицо, шею, потом жадно выпил все, что осталось. Отшвырнув флягу, перетащил в кабину два железных ящика, кое-как пристроил в ногах, раскрыл.

Крест-накрест стянув грудь лентами перевязи, Туран повесил на них гранаты. Вставил патроны в кожаные петли. Ружье Назара – на левое плечо, на правое – еще одно, покороче и полегче. К поясному ремню прицепил две кобуры – со стареньким револьвером и шестизарядным «шершнем». Пристегнул длинный обоюдоострый нож, а другой, поменьше, вдел в чехол на левом предплечье.

Потом сел за руль и глубоко вдохнул. Выдохнул. Со всеми этими железяками Туран ощущал себя ходячим оружейным складом. Впрочем, он подозревал, что ходить ему предстоит недолго.

Ну и пусть. Он готов умереть. Но только после Макоты. Или вместе с ним.

Ясная звездная ночь царила над Пустошью, площадку перед Дворцом озарял свет факелов. Там праздновали победу над непреклонным фермером Борисом Джай-Каном.

Туран завел грузовик, объехал груду плит и направил «Панч» по прямой к зданию.