Мария Арбатова
Мобильные связи
Любовь к американским автомобилям
Роман
С автомобилями в моей семье было ох как не просто. Первой машиной был бежевый «Запорожец», рожденный отечественным автодизайном вслед за горбатым и ушастым. Как обладательнице больной ноги, мне полагалась машина с ручным управлением. Получить ее оказалось довольно просто: тесты на тренажере, подтверждающие придурковатость ноги; справка о менее придурковатых зрении и психике и разборка с теткой-распределительницей.
Для тетки, сидящей на раздаче унизительных машин униженным инвалидам, я выглядела как дырка в формальной логике. Она ни разу не давала машины молодой бабе, явившейся одновременно и с мужем, и без взятки. А посему начала остервенело орать, что таким, как я, «нечего, незачем и не по праву»… Я на подобных тетках отполировала зубы по судьбе и по работе. Так что скорбно попросила у нее лист бумаги и прямо на ее столе начала писать заявление в вышестоящую инстанцию о ее – теткиной – профнепригодности на этом теплом месте. Увидев мою подготовленность к подобной коммуникации, тетка сначала стыдливо прижала уши, потом заискрилась, завилась мелким бесом, затем заплакала про трудную женскую судьбу и легкое помрачение от усталости… После чего оформила бумаги со скоростью реактивного самолета. Присутствовавшая в комнате очередь из инвалидов косилась на меня как на богатыря, одним махом отрубившего дракону три головы.
Победа опьянила. И я с мужем и нашим другом, покойным журналистом Андреем Фадиным, рванула на крыльях победы за агрегатом. Ни я, ни муж машин не водили, и Андрей великодушно взял над нами шефство.
– Научишься водить, выучишь Москву, побьешь ее по углам, а там и нормальную купишь, – пояснял Андрей, – я тоже начинал с «Запорожца»…
Попав в жуткий заледенелый двор, где теснились новенькие «Запорожцы», мы оторопели. Ни одна из наличествующих машин не была укомплектована по полной программе. Начальник обледенелого двора вяло сообщил, что их так и присылают; хотя на морде у него был отчетливо написан адрес исчезновения запчастей.
– Ладно, мужик, как-нить до дому на ней доедешь, а там в сервис гони, все поставят, – посоветовал начальник двора, – машина – зверь! На рыбалку на ней ездить лучше, чем на танке. Можешь, конечно, не брать. Но другой партии не будет, пока этих не возьмут. А с этих пока еще больше свинтят… не углядишь.
– Ладно, поеду, – сказал Андрей мужику, – если куда-нибудь врежусь – тебя судить будут!
– А ты не врезайся… – подмигнул мужик.
Задавать вопросы, как на подобных машинах выезжают отсюда инвалиды, было бессмысленно, поскольку сначала надо было понять, как они смогут войти сюда и добраться до автомобиля по стопроцентному катку.
– Я тебе честно скажу, у твоей не хватает мелочи. По сравнению с остальными она просто «мерседес». И радуйтесь, что досталась, из старых запасов тачка… Скоро Ельцин с Гайдаром все так разворуют, уже никому ничего не дадут… – сказал на прощанье начальник ледяного двора.
И мы, три обозревателя отдела политики передовой «Общей газеты», отчаянные реформаторы и витиеватые либералы, не утрудили себя дискуссией, а медленно и тревожно выехали на урчащем агрегате.
Сказать, что «Запорожец» шумит, – это ничего не сказать: он ревет, как раненый носорог. Сказать, что его не трясет, тоже ничего не сказать: мотоцикл с коляской, двигающийся по деревенской дороге, по сравнению с ним круизный лайнер. Сказать, что в нем удобно сидеть, – это совсем ничего не сказать: в нем немного удобней, чем в гинекологическом кресле, но теснее, чем в стоматологическом.
Доехали мы, не врезавшись… Но попытки приручить железного друга инвалидов не давались, несмотря на то что до этого я весело рулила чужими иномарками.
– Андрей, – жаловалась я после очередного урока вождения, – у меня ничего не получается. Мы с ней друг друга не чувствуем. Может быть, я недостаточно инвалид, чтобы овладеть этой штукой?
– Видимо, я тоже, – пожимал он плечами.
Измучив себя и машину попытками близости, я поняла, что у нас тканевая несовместимость. Однако тканевая несовместимость с «Запорожцем» расползлась по всей семье. Ни оба мужа, ни оба сына не проявили интереса к этому техническому чуду. Все семейные советы резюмировались: «Давайте его кому-нибудь отдадим!!!»
Но «Запорожец» не отдавался. Каждый раз что-то мешало то нам, то ему, то потенциальным владельцам. Мы испробовали все: дешево продать, подарить, забыть или спровоцировать угон… Ничего не помогало, он миролюбиво застыл перед домом лет на пять, ласково именуясь «наша недвижимость». И поучаствовал только в моей предвыборной кампании в депутаты Госдумы в 1999 году. Увидав в разделе анкеты про автотранспорт слово «Запорожец», избирательная комиссия прослезилась и решила, что это изощренно продуманный пиар.
Годы шли, машина жила самостоятельной уличной жизнью, не принадлежа никому, кроме сидящих на ней дворовых кошек. И вот в один прекрасный день из окна кухни я увидела простоватого парнишку с изо всех сил беременной молодой женщиной. Они важно крутились вокруг «Запорожца», дергали за ручки, заглядывали в окошки… и достаточно мало походили на угонщиков. Через некоторое время зазвонил домофон и мужской голос с тем еще выговором сказал:
– Здрасьте, я это… машину вашу покупаю… Почем продаете?
– Я не продаю машину, – вежливо объяснила я.
– Так у вас стоит, а мне картошку возить… и жена у меня опять беременна! – возмущенно ответил он.
– Машина с ручным управлением, – пояснила я.
– Дык Васька придет, все враз сделает… чё она тута стоит?…Вы поймите, картошку в сарай возить…
– По закону я не имею права продать машину с ручным управлением…
– Дык мы угоним, тока вы разрешите…
– Если вы угоните, я обязана буду заявить в милицию…
– Дык вы не увидите, вы тока разрешите…
– Да она не ездит, пять лет стоит в одной позе!
– Дык у Васьки враз поедет!
– До свидания, молодой человек, я уже все вам объяснила.
– До свидания. Дык я приду еще, вы пока думайте почем…
Через пять минут я о нем забыла. На следующий день ровно в то же время диалог через домофон повторился. В течение месяца он повторялся ежедневно. Мы с деревенским парнем уже вроде даже и привыкли к подобной форме коммуникации, и никто никуда не торопился.
Перемены в наши отношения внесло его возбужденное заявление, что жена вчера опять родила мальчонку, а из роддома его везти не на чем. И вообще мне должно быть стыдно, что он из деревни на электричке мотается, картошку в сарай на тачке возит, а я все никак не желаю сговариваться.
– Хорошо! – сказала я. – Сто долларов, и чтоб больше я вас никогда не видела и не слышала.
– Вот и по рукам, – откликнулся парень через домофон, – завтра с Васькой придем, да и махнем на ней.
Я уже работала телеведущей, и физиономия моя легко распознавалась. Но по разговору через домофон поняла, что он не в курсе дела. Не хотелось быть опознанной, чтобы все гаишники по дороге от моего дома до его деревни были оповещены, что он по понятиям угнал «Запорожец» именно у Арбатовой, чтобы возить сначала сына из роддома, а потом картошку в сарай. Я замотала волосы косынкой, надела темные очки и вышла с мужем на улицу в назначенное время. Парень, радостно сияя, стоял возле точно такого же дружка. Дружок был обещанным Васькой, в его прищуренных глазах было написано: «Интеллигенты хреновы, такую тачку прозябать оставили!»
И возразить ему было нечего…
Мы с парнем обменялись ста долларами и доверенностью от руки. Васька залез в машину и сладострастно затих, погрузившись в ее внутренности.
– Удачи! – пожелала я. – Очень удивлюсь, если она сдвинется с места хоть на сантиметр.
И направилась к дому…
– Подождите, женщина! – возмутился парень. – А обмыть? Ей без этого никак! У меня тут все с собой заготовлено: хлебушек, огурчики, беленькая. Прямо на бампере и разложимся, чтоб дома не топтать…
– Ничего, обмоете сами… Поздравляю с сыном! – вежливо отстранилась я.
Мы с мужем отправились домой, подошли к кухонному окну, чтобы посмотреть, как бедняги колупаются с недееспособной машиной… однако парни с неимоверным грохотом и невозмутимыми лицами уже выезжали со двора.
Больше я «Запорожца» не видела. Года через три позвонил престранный персонаж:
– Вот мне тут телефон ваш дали, я про машину звоню. У вас машину угоняли?
– Да как вам сказать… – не нашлась я.
– Вот и хорошо! Они ее не в том месте поставили, мы в соответствии с инструкциями эвакуировали. Ну, она у нас на стоянке постояла, а они платить за стоянку не хотят. Там набежало. Денег у них нет. А я бы ее дяде жены своей взял. Он в Казахстане скот держит, ему такая машина совсем как раз… вы мне только доверенность напишите.
– А вы, собственно, кто? – совсем запуталась я.
– Милиционер я. Мы машины конфискуем. А у них все равно денег нет, и вам она зачем, если вы Арбатова?
– Мне она незачем, и я за то, чтобы она возила картошку или пасла скот, но… не могу два раза продавать одну машину. Я ее и один-то раз не имела права продавать…
– Так давайте я ее как бы угоню с нашей стоянки.
– У кого угоните?
– У вас! Нет, у них… Нет, не у них… У себя.
– А зачем мне писать вам доверенность, если вы сами у себя угоняете? Вот сами себе и пишите.
– Так я по закону хотел! – пояснил он. – Ну, всего вам наилучшего!
Ничего, кроме своеобразного представления милиционера о законе про это, больше не помню.
Вторую машину сыновьям подарил мой первый муж. Это были белые «Жигули», практически ровесники Петра и Павла. Их хозяином прежде был какой-то бережный космонавт, но за несколько лет общения с моим первым мужем от космонавтской бережности не осталось и следа. Первый муж – певец по профессии – с театрализованным сознанием ездил на машине «как в последний раз», и в руки педантичного Петруши она попала, болея всеми системами и органами. Ремонт стоил во много раз больше, чем она сама. Но детям было приятно, что папа – материально не участвующий в их взращивании с четырнадцати лет, в ответ на то, что ему было отказано в праве считаться моим мужем, – отдал тачку со своего плеча.
Машина начала перешиваться, переначиняться, переукрепляться изнутри; подкрашиваться и подполировываться снаружи, хотя, конечно, все равно выглядела на свои годы. Счастью сыновей не было конца, и я философски смотрела на то, что машина работала копилкой, которую, к сожалению, после наполнения нельзя разбить и пересчитать денежки. Когда Петруша куда-то подвозил меня на ней, я отчетливо слышала за спиной:
– Смотри, как на Арбатову похожа!
– Ладно тебе, Арбатова не может выходить из такой позорной машины…
Меня это веселило. Тем более что у меня вообще специфические отношения с автомобилями, и я интересуюсь только двумя вещами: может ли он ехать и сильно ли красив. А поскольку из всех машин красивыми мне кажутся только старые «Волги», «Победы» и пожилые американские автомобили, то разница между «Окой» и «мерседесом» для меня совершенно не принципиальна. Это всегда обижало мужчин, пытавшихся поразить навороченным транспортом, и подруг, накопивших на престижные тачки.
Я вообще плохо чувствую и понимаю про технику, как говорил Юрий Олеша: «Трамваи меня не любят…» Но я могу часами зачарованно стоять перед старым американским автомобилем и созерцать его, как поэт музу. Обсуждать это удовольствие мне, увы, было не с кем, поскольку мое окружение считало это особой психической девиацией… И вдруг я познакомилась с практикующим фанатом американских автомобилей!
Президента ныне почившего клуба «Колумб» звали, скажем, Веня Козлов. Костя Боровой пригласил его на плов в дом моей подруги писательницы Киры Суриковой. В этом сезоне было модно готовить плов не у себя, а в гостях, приходя с набором продуктов.
…Если бы я не опоздала к общему сбору, то сэкономила бы кучу времени, нервов и денег. С другой стороны, мне было бы сейчас нечего рассказать… потому что, опоздав, я не увидела бы, что Веня Козлов явился в узбекском халате, снятом к моему приходу. Человек, способный прийти в первый раз в дом на плов в узбекском халате, если он, конечно, не узбек и если в доме не объявлен карнавал, сразу диагностируется как необратимый придурок… но, увы, я опоздала и о халате узнала слишком поздно. Так что Веня был диагностирован в качестве придурка всеми, кроме меня.
Вечеринка была чудесная, а плов сырой, вязкий и не пригодный по прямому назначению… Мы зацепились с Веней языками, и в первые же пять секунд он поведал, что работает в секретном спецподразделении по борьбе с наркотиками, бегает с пистолетом и ловит наркобаронов. Заява по своей придурковатости не сильно отличалась от узбекского халата, но я проморгала. Тем более что на заседание моего женского политического клуба хотелось позвать очередного экзотического гостя, а Веня цитировал классиков, махал руками, заглядывал в глаза и умело концентрировал на себе внимание всеми способами.
Короче, я приняла Веню за персонаж, который сможет удержать внимание аудитории в течение трех часов, а он принял меня за писательницу Маринину, поскольку о существовании других живых писательниц, да и писателей тоже, не имел ни малейшего представления. С этого началась наша полуторагодовая совместная тусовка. Дружбой это было назвать нельзя, поскольку дружба подозревает диапазон равнодуховного обмена, а альянс аспиранта с первоклассником – при всей взаимной отзывчивости и доброжелательности – все равно будет называться опекой.
Веня не был носителем ни заметных внешних данных, ни высокого интеллекта. В силу избалованности и амбициозности я западала в мужчинах на одно или на другое, но чаще на сочетание. В самом начале знакомства я взяла его на представительскую тусовку, где могла налететь на пару «бывших», и прямо в машине на Петровке предложила выпить на брудершафт. Венино лицо вытянулось, видимо, он предположил, что все остальное может произойти между нами здесь и сейчас, и предупредил, что мне стоит сразу сделать правильный выбор, поскольку он хороший друг, но плохой любовник. Ах, знать бы мне, что друг он такой же, как и любовник… впрочем, тогда мне бы сейчас было нечего рассказать. И я с радостью выбрала первое, предложив перейти на «ты» без всякого тактильного контакта.
Бросившись приятельствовать, мы тут же выяснили, что расстались с любимыми одинаковое время тому назад и находимся на одинаковом жизненном перепутье, и начнем соревноваться, кто быстрее наладит новый симбиотический союз. Я полгода как бархатно развелась со вторым мужем, сохранив нежнейшие отношения и привычку обсуждать с ним все серьезные жизненные проблемы; а Веню полгода тому назад бросила дама сердца, ушедшая к крупному окололужковскому вору. Трагедия Вени умножалась тем, что вор в течение этого времени подарил ей уже два угнанных по очереди джипа. Чего наш честный не то полковник, не то подполковник (он всегда путался в количестве собственных звездочек) тайного подразделения по борьбе против наркотиков подарить не мог. Так что эмоциональная жизнь Вени заключалась в анализе бесконечных случайных пересечений с коварной дамой, хождении к гадалкам, стонах о заговорах и приговорах и демонстрационных шашнях с ее сотрудницей по кличке Беби.
Беби была простонародной девушкой возраста Вениной дочери. Она присутствовала на плове вместе с узбекским халатом, но мне не удалось запомнить ее с первого раза. Беби была симпатичной девчонкой из неблагополучной семьи окраинного района Москвы и все время нуждалась в деньгах, которых ей не собирался предлагать никто, кроме дяденек возраста ее отца. Работала кем-то вроде бухгалтера и рефлексировала о жизни в сто раз меньше, чем даже Веня. Выглядела тоже стандартно, посмотрев на нее, мои сыновья возмутились:
– Вот ты, мать, говоришь, что наша знакомая Н. выглядит как дешевая б.? Так по сравнению с Беби она просто выпускница Смольного!
Возразить сыновьям мне было нечего. Но в конце концов, и Веня, и Беби имели право на свое видение прекрасного.
Моя эмоциональная жизнь тоже была не особо наполнена. Я была влюблена в одного женатого красавчика. И в силу его женатости, а также трезвого понимания, что мне он нужен именно в состоянии женатости не на мне, не могла появляться с ним в свете. Красавчик, правда, тоже интеллектуально не хватал звезд с неба, но по сравнению с Веней был Платоном, Сократом и Архимедом в одном флаконе. Веня был простой, как ситцевые трусы. Из моих книг смог прочитать только одну и сформулировать:
– Ну вот как с тобой можно иметь отношения, если ты потом пишешь про всех своих мужиков?
Как будто остальные писательницы писали про чужих.
Веня был патологически необразованный, хотя трындел про два вуза и одну диссертацию. Очень цитирующий, хотя мало что прочитавший. Очень сексуально неблагополучный, хотя процентов восемьдесят времени пытался свести любую тему на сексуальную. Очень одинокий, хотя постоянно тусующийся. Очень безвкусный, пафосный, показушный… но вполне трогательный во всем этом наборе. Главной трагедией Вениной жизни было то, что к моменту начала мужского климакса он не знал, кто он. И совершенно не понимал, как честно об этом сказать другим и себе. Короче, типичный «новый русский»…
В мою жизнь Веня впился ртом рыбы-присоски и начал пускать корни во всех ее сегментах, особенно в социально ценных. Меня это особенно не напрягало, мало ли какие у людей комплексы. Внешний антураж Вениной жизни состоял из тоскливых бездельных будней, проводимых в трехэтажном доме в Серебряном Бору и офисе придуманного им учреждения. Дом, судя по Вениным способностям к любому виду трудовой деятельности, давал понять, что в один прекрасный день Веня что-то удачно своровал. Ответить на прямые вопросы по поводу существования дома он не мог никогда. С другой стороны, вокруг стояли дома, владельцы которых своровали значительно больше, и это помещало Веню в трудную позицию. Гостям победнее он говорил: «Вокруг одно ворье!» Гостям побогаче: «В нашем кругу принято…»
Внутри дом был апофеозом архитектурной тупости и дизайнерской безвкусицы – как говорят англичане: «твой дом – это ты»; но стоял на берегу реки в маленьком закрытом поселке недалеко от центра Москвы. Пятнадцать минут без пробок, и можно было вдыхать речной воздух, смотреть на пришвартованные яхты жителей поселка или внутрь пылающего камина. Как большинство «новых русских», Веня страдал в доме от одиночества и невостребованности и через день сложносочиненно заманивал к себе в гости всех, кто заманивался. Хозяин он был радушный, внимательный, щедрый, заботливый… если бы еще не говорил так много… а главное, не пел под гитару. Как многие люди, обожающие выступать, Веня не мог посмотреть на себя критически. Да и просто не понимал, что для того, чтобы петь под гитару, надо иметь хоть искру таланта. Как, впрочем, и для того, чтобы сочинять тексты и музыку для этого самого пения.
Внутри дома все было временно, наспех, нелюбовно и нелогично. Одноразовая посуда была размешана остатками сервизов из прошлых жизней, бумажность скатертей и пластмассовость столов и стульев еще как-то могли оправдываться летом, но зимой-то он тоже жил с ними в мире и согласии. В «детской» с потолком, полным обойного звездного неба, стояли Венины модели яхт и кораблей, словно он тайно прятался туда доиграть в то, во что не дали доиграть в детстве. Там даже стояло какое-то количество книг, то ли подаренных, то ли купленных для интерьера, но вусмерть непрочитанных. Собственно, из всего наполнения дома Веня дружил только с баром и телевизором. И они отвечали ему взаимностью.
Тоску домашнего одиночества Веня прерывал поездками в офис, который придумал, чтобы кем-то быть. Офис был клубом любителей американских автомобилей и назывался, скажем, «Колумб». Каким образом любители американских автомобилей могли бы их любить вместе, не знал никто, но Веня пообещал им этот способ за приличные взносы. В способ совместной любви к американским автомобилям входили: коллективные развлечения, скидочные карты на кино, вино и домино и неубедительно озвучиваемое Веней чувство единства. Совместные развлечения организовывались довольно неизобретательно: снять ресторан или дом отдыха с девками и нажраться. Скидочные карты: три процента в казино, пять процентов в автосервис, десять процентов в стоматологическую клинику… тоже не давали земного рая. Но вот чувство единства успешно достигалось ежегодным конкурсом красоты под названием «Мисс открытие Америки». И, познакомившись с человеком любого пола и возраста, Веня первым делом усаживал его перед видиком и заставлял смотреть сей любительски снятый любительский конкурс, а заодно и записанные телепрограммы, в которых ему удалось показаться в качестве отца и хозяина конкурса.
В офисе у Вени сидела незамужняя секретарша, прелестная Наташа с хорошими манерами, неспособная с первого раза выполнить ни одного секретарского задания, кроме наливания чая. А также вечно орущая на Веню незамужняя директорша Оля с плохими манерами, производственная деятельность которой была для меня загадкой. Вместе они составляли для Вени идеальную женщину, и он ходил на работу, чтобы получать пинки от Оли и утешенья от Наташи, а совсем не для того, чтобы организовывать какой-либо процесс.
На самом деле ему надо было сделать одну женой, другую – любовницей, закрыть офис и достичь таким способом мировой гармонии. Причем совершенно не важно, кого женой, а кого любовницей, главное, чтобы они были в паре. Проблема состояла в том, что тогда не было оснований писать в своей визитке слово «Президент». Да и пришлось бы платить им деньги из собственного кармана, а не из взносов доверчивых учредителей.
Когда мы затусовались, все удивлялись, чт у меня может быть общего с пустым Веней? Но общего у нас были: несколько лет жизни в интернатах при полных и вполне респектабельных семьях, вкус к светской жизни и безумная любовь к американским автомобилям. В интернатах мы, естественно, были в разных и в разное время… Но одинаково не простили этого родителям. Светскую жизнь понимали по-разному и занимали в ней разные ниши, но органично сочетались в ее рельефах. Американские автомобили любили одинаково… до умопомрачения. Мне никогда не надоедало слушать Венины описания очередного коллекционного медлительного монстра, смотреть на него по видику или на фотках, обсуждать его дизайн и биографию.
В Венином гараже стоял невероятный розовый «олдсмобиль», первым владельцем которого по документам являлся Элвис Пресли. И я с напором экскурсовода, обожающего свою работу, каждый раз водила туда гостей, предлагая и помогая восхищаться агрегатом немыслимой величины и элегантности. Открывала дверцы, уговаривала посидеть за рулем на желтых кожаных диванах, осмотреть нос и хвост… словно была конструкторшей, владелицей данной машины или хотя бы фанаткой Элвиса.
Кроме «олдсмобиля», в Венином «личном автопарке» было два автомобиля марки «шевроле-каприз». Белый, летящий, с полицейским отбойником спереди и постмодернистской антенной-птицей сзади и коричневый неуклюжий универсал. Оба они были величественны, неповоротливы, нереально просторны и комфортны внутри.
Поскольку наше знакомство началось со строенья глазок, то первые дни Веня приезжал, чередуя автомобили и костюмы, модулируя голосом, рассказывая про скорый отъезд в Чечню на защиту родины, вспоминая про героические подвиги в молодости, показывая настоящий пистолет и рацию, разворачиваясь в час пик через две сплошные линии, цитируя, аффектируя и симулируя… как немолодой психолог, я терпимо относилась и к этому; и к тому, что все костюмы у него были светлого или горчичного цвета, как у кавказского торговца овощами; что на светские мероприятия он горделиво припирался в кожаных штанах и жилетке… Правда, говорят, пару лет тому назад мог вообще напялить в люди ковбойскую шляпу.
Я всегда испытывала смешанные чувства к людям в шляпах. Когда в шляпах ходили полуцирковые персонажи вроде Лидии Ивановой, Натальи Дуровой и Натальи Нестеровой, это было нормально… «Здравствуй, Бим! Здравствуй, Бом!..» – и глаз ищет и находит рядом слона или ученую обезьянку… но вот когда пришлось участвовать в умной телепрограмме вместе с Михаилом Боярским, я себя ощущала как в компьютерной игре, давшей сбой… Сидит пожилой дяденька, что-то говорит, как-то ему надо отвечать. А как ему отвечать, если он последние тридцать лет в этой шляпе? Если он не заметил, что их прошло ровно тридцать?
Но я бы простила и ковбойскую шляпу, если бы однажды по телефону Веня не сообщил мне, что пишет пьесу вместе с малоизвестным театральным режиссером. Пьесой, в его понимании, естественно, был пошловатый капустник на тему конкурса красоты «Мисс открытие Америки». Но как известно, отвращение писателя к графоману необратимо, как отвращение врача к знахарю или психолога к экстрасенсу. Первый изумленно говорит: «Но ведь этому надо долго учиться!» Второй обиженно отвечает: «Это тебе надо учиться, а я с этим родился!»