О чём шепчет лес

«Пусть отец отдохнёт, он и так много работает», – думал Питер, стуча молотком так, что никому в доме уж точно было не до отдыха.

Наутро отец сказал, что ему нужно научиться выбирать правильное время для игр и что по ночам дети, как, впрочем, и все люди вообще, должны спать. И Питеру стало так грустно и обидно, что он вернулся в комнату, зарылся носом в подушку и беззвучно рыдал. Один только Айдан обратил на это внимание и, вспрыгнув на кровать, принялся тереться холодным носом о его щёку. Но маленького мальчика расстроило не только то, что его труд не оценили по достоинству, но и то, что оценивать было как-то и нечего – он до кровяных подтёков отбил себе два пальца, посадил полдюжины заноз, погнул десяток гвоздей, которые припрятал в карманах своих брюк, а рано утром, пока все ещё спали, надёжно закопал в лесу, но щели так и не забил. Стыдясь неудачи и детским умом понимая, что со своим решением молчать только он один будет нести ответственность за каждый съеденный грызунами корнеплод, Питер нашёл хворостину попрочнее и стал дежурить у кладовой по ночам. Он выбирался из-под одеяла в самые спокойные часы сумерек, здраво рассудив, что именно в такое время свои носы решатся показать мыши, садился на корточки у двери. Так он каждое своё дежурство проводил у кладовой по несколько часов, стараясь даже не дышать, и сжимал хворостину с крепким намерением покарать вредителей. Но как в первую ночь, так и во все последующие он не приметил ни одной мыши. И всё же Питер верил, что стоит ему пропустить хотя бы одну свою смену, как грызуны тут же налетят всем скопом и оставят его семью совсем без еды.

Мыши так и не показались, но совсем без пользы ночные дежурства не прошли, потому как ровно неделю спустя мальчик сделал для себя удивительное открытие, случайно заметив отца, вставшего посреди ночи. Тот, совсем голый, прошёл мимо кладовой и, не заметив Питера, встал у окна. Он замер там, вглядываясь в ночь и будто бы пытаясь что-то увидеть. Питер дождался, пока отец уйдёт, и, внемля своему детскому любопытству, также встал у окна. Он поначалу подумал, что раздеваться для странного обряда вовсе необязательно, но позднее, когда лес на протяжении уже нескольких минут так и оставался сплошным тёмно-зелёным пятном, решил, что без этого всё-таки никак. Он снял всю свою одежду и сложил рядом с окном в аккуратную стопку, а после снова вгляделся в горизонт. Тогда-то он и в самом деле стал что-то замечать: лица, движения, причудливые когтистые лапы огромных худотелых великанов. Он наблюдал за этим новым в ночном мире явлением, не понимания, что это просто бурное воображение, которым столь часто больны дети.

Зато Бетти, не первый день замечавшая непроходящие вялость и сонливость своего маленького сына, случайно застала его смотрящим на улицу без одежды, и придумала этому совсем иное объяснение. С привычной для любой матери тревогой она в который раз насела на мужа, объясняя и доказывая нужду привлечь городского доктора. С твёрдой уверенностью, что лишь она одна знает, что лучше для её детей, Бетти покорно блюла правила и каждое своё решение сначала доносила до мужа.

– У нас нет на то денег, женщина, – ответил Джордж привычно грубо и безучастно.

– Да ты так и будешь всё о своём, пока дети не помрут?! – Её муж в ту минуту колол дрова, но даже топор в его руках не испугал Бетти.

– Смотри за ними лучше, тогда и не помрут. А сейчас поди прочь – работать мешаешь!

От этих слов она ушла в состояние беззвучной ярости, хоть и заранее знала его ответ. Также она знала и то, что когда-нибудь всё-таки сможет найти в себе смелость сделать всё по-своему. Обида за каждый отказ множилась в её сердце и однажды рисковала либо вырваться наружу чудовищной силой, либо расколоть его на части, навсегда лишив женщину возможности чувствовать этот мир. В этот раз Бетти действительно пошла прочь – одна, в город. Денег у неё при себе не было, а последние монеты из их пожитков муж держал в ящичке под кроватью и каждый вечер пересчитывал. Таким образом, в своих скромных мольбах помочь сыну излечиться она могла надеяться только на людскую доброту. Сначала Бетти спрашивала всех вокруг о докторе, который, как быстро выяснилось, уехал по делам ещё несколько дней назад и до сих пор не вернулся. Потом прошлась по бабкам, продающим травы, но те при всей своей обыденной любезности даже говорить не стали с женщиной без денег. Наконец, в момент, граничащий с беспомощным отчаянием, ей встретилась знакомая девушка. Увидев рыжие кудри и светлое улыбчивое лицо, Бетти сразу узнала Янси – жену доброго человека Гастона, что напоил и накормил их по пути в город. Они беседовали мило, как обычно беседуют старые подруги, и даже обсудили последние дела – как свои, так и мужей. Потом Бетти перевела разговор на недуг своего сына Питера, и Янси, проникшись глубоким сочувствием, какое свойственно одним лишь матерям, доверила старый рецепт отвара из трав, какие растут буквально под ногами. Весь следующий вечер, едва вернувшись к семье, Бетти только тем и занималась, что ходила то перед домом, то по лесу, ища описанные травы. Она успокоилась только тогда, когда Питер выпил готовый отвар и с видом явного недомогания побежал на горшок. Он мучился несколько часов, но мать знала – это всё это ему только на благо. И действительно, после крепкого продолжительного сна ребёнок подскочил с кровати, будучи энергичным, бодрым и уже абсолютно здоровым. И теперь уже никогда, сколько помнила Бетти, не болел, так что очень скоро она заготовила ещё трав и решила напоить и Анну, едва у той покажутся первые признаки какого-нибудь недуга.

Сам же Питер отказался от своей затеи сторожить кладовую ещё в тот момент, когда осознал, что его ночные дежурства рассорили родителей. И всё же он без пререканий выпил странный отвар матери, а позднее стойко принял свою участь и провёл на горшке несколько часов подряд. Отец, то ли оказавшись человеком более проницательным, то ли случайно заметив его в одну из тех ночей, когда от бессонницы вставал посмотреть на лес, без труда раскрыл истинную причину негодования Питера. Не без участия отцовской строгости и поучительных наказов они обсудили и обнаруженные в кладовой мышиные норы, и ночные дежурства, и странные опасности, скрывающиеся в лесу.

Вскоре, когда недостаток мебели в доме оказался восполнен, изгородь починена, огород расчищен и засеян, кладовые наполнились едой, кухня утварью, а в шкафах даже появилось несколько книг, Джордж засел мастерить новую колыбельку – взамен той, что была брошена в старом доме. Он выпилил плотную крепкую дощечку для дна, четыре потоньше для стенок и отполировал каждую, а затем долго и тщательно вырезал ножки. Это станет его первым подарком для будущего сына. Или дочки. Он не знал и не имел привычки загадывать такие вещи. Даже если ребёнок окажется слабым и умрёт, они с Бетти рано или поздно заведут ещё одного. Джордж был уверен, что его труды не пропадут. Мастеря колыбельку, он вдруг заметил, что Анна играет со сплетёнными Бетти куклами, и вырезал несколько деревянных игрушек для Питера – большую и сильную лошадь, гордого офицера с прямой спиной и широкими плечами, толстую корову. Позднее он ещё планировал сделать карету, да такую, чтобы в неё можно было впрягать лошадь, но заметил, что играть с Айданом сыну много интереснее, чем с деревянными поделками, и это как-то само собою забылось.

Несмотря на сердечные заверения Андерсона, соседи у них вскоре всё-таки появились. Всего одна семья, разместившаяся примерно на треть мили севернее их участка. Дом им сколотили на пустой, но менее заросшей растительностью земле, а занимались этим рабы. Притом нанятые, что поселило в голове Джорджа мысль, что семья из зажиточных. Бетти же от этого наблюдения одолела угрюмая зависть. Главой семьи, если так можно было назвать костлявого старика с косматой, насквозь проеденной сединой бородой, неспособного помочиться без посторонней помощи, приходился мужчина, возрастом более чем вдвое превосходящий Джорджа. Женой ему была женщина лет на тридцать моложе – крупнотелая, с тяжёлыми грудями, которыми она в разное время выкормила четверых крепких деток. Тревожась о дурной крови дочери, Джордж надеялся, что все соседские дети окажутся девочками. Но по воле злого рока это были пареньки – высокие и стройные, красивые на лицо, но с по-женски нежными руками, совсем неприученными к работе. В час ночных сумерек Джордж разговорил жену и узнал, что старшему из соседских детей вскоре исполнится двадцать пять годов, а младшему уже одиннадцать.

– Приглядывай за дочерью, женщина, – в строгости наказал он жене, заранее предчувствуя её неподчинение, – не хватало нам ещё у полупустой кормушки пригреть ублюдка.

Старый Кристофер, как звали соседа, добавляя приставку «старый», чтобы не путать со старшим сыном, носившим то же имя, являл собой то, чем Джордж никогда не хотел становиться. С утра, когда дети помогали ему выволочь дряхлые кости на улицу, и до самого вечера, пока не решали втащить обратно, он сидел в скрипучем кресле-качалке и курил трубку. Скрип этот, Джордж мог поклясться, звучал так противно и громко, что он слышал его на своём участке сквозь дребезжание пилы и стук молотка. Он даже на миг задумался, а не сделать ли новое кресло в знак доброй соседской воли, но потом решил, что много старику чести. Помимо трубки старый Кристофер с большим удовольствием налегал на крепкие настойки, что регулярно готовила его жена. В состоянии подпития он нередко вставал со своего кресла и потом, если не падал сразу, начинал гулять по окрестностям. Однажды даже добрёл до соседского участка, удивившись ему так, словно заметил впервые, и завязал беседу с Питером. Они с пару часов просидели на траве, пока старый Кристофер рассказывал мальчику о своей яркой и полной авантюр молодости, то и дело вздыхая и тоскуя по более свежему воздуху и чистым рекам тех лет. А Питер, заслушиваясь с притворным интересом, морщился от запаха алкоголя и своим детским умом всё никак не мог понять, как старик всего-то семидесяти лет мог участвовать в военных событиях, произошедших более ста лет назад, и рыбачить с сыном у реки, которая уже лет тридцать как высохла.

Жену Кристофера, Анну, женщину толстую и весёлую, в отличие от мужа и сыновей, сложно было назвать плохой соседкой. Она пришла к ним в первый же день знакомиться, принеся с собой только что испечённого хлеба. Джордж хотел отказаться, но Бетти и дети были так рады небольшому разнообразию в рационе, что он не стал их огорчать. Юная Анна очень развеселилась, узнав, что соседскую женщину зовут так же, как и её, а та взяла да и перевела всё это в шутку, которая всем понравилась. Позднее она часто заходила в гости, чтобы поболтать о чём-нибудь с Бетти, и каждый раз приносила что-то с собой: это мог быть свежеиспечённый пирог или куриные яйца, купленные в городе, а иногда даже рагу из кролика.

Их дети, в отличие от матери и даже отца, в гости не заглядывали совсем. Джорджа это радовало и в то же время он с серьёзными опасениями ждал того дня, когда всё-таки заметит их на своём участке. Или когда Анна вздумает отправиться в гости к ним. Эти мальчишки, сколь бы красивы они ни были, вызывали в нём исключительно дурные чувства. Какой молодой мужчина предпочтёт растрачивать семейные средства вместо того, чтобы самостоятельно взяться за постройку своего дома?! И не от того ли их старший сын Кристофер в свои почти двадцать пять лет до сих пор не женился? Джордж бы совсем не удивился, если бы узнал, что и Кристофер, подобно своему отцу, охотно налегает на материнские настойки, пока та не видит. Не менее непутёвым был и второй сын, Алан, однажды, по рассказам его матери, решившийся взяться за топор и тогда же оттяпавший себе два пальца. Городской доктор за хорошую плату пришил пальцы обратно, но те уже не двигались. Третий сын, Дуглас, которого в силу возраста пока звали просто Даг, в свои четырнадцать постоянно ходил за матерью – шил вместе с ней и готовил, ходил на рынок и стирал. Только под предлогом похода к соседям она могла позволить себе небольшой отдых. Может, потому и ходила к ним так часто, а за беспокойство откупалась разными яствами. Четвёртый же сын, Роберт, никогда не слушался. Однажды Анна заявилась затемно вся в слезах и рассказала, что маленький Роберт ушёл в лес рано утром и до сих пор не вернулся. Вся в волнениях она молила Джорджа помочь с поисками, настаивая, что отправляться нужно немедля.

– Если пойдёте ночью, то и сами можете пропасть, – предостерёг он, – а утром, если дождётесь, я пойду с вами и помогу.

Следующей ночью Анна не спала, и только храп мужа заглушал её полный материнской тревоги рёв. Джордж же простоял у окна вдвое дольше обычного. Он смотрел на кривые ветви деревьев, на рваное покрывало листвы, и даже начал немного лучше разбирать то, что было перед ним: вот он уже мог заметить то, что ранее успешно скрывалось за мраком первых деревьев, а немного погодя видел уже и то, что находилось за вторыми. Но он не видел ни Роберта, ни любого другого человека, ни какого-либо движения, кроме покачивания веток, вообще.

Наутро Джордж всё-таки отправился на поиски вместе с соседями. Старый Кристофер, в силу своей немощности, так и остался сидеть на крыльце дома в скрипучем кресле-качалке. Четырнадцатилетнего Дугласа Анна в лес не пустила, а чтобы сын не увязался за ней, решила и сама не идти. Так и получилось, что Джордж, оставив своих детей и Бетти дома, отправился в лес в компании двух соседских сыновей: Кристофера и Алана. Они додумались прихватить с собой старое отцовское ружьё и всю дорогу спорили, кто будет из него стрелять в случае опасности. Вопрос ненадолго разрешился, когда Кристофер вспомнил о травме брата, но немного погодя Алан смекнул, что жать на спусковой крючок можно и пальцами левой руки, после чего споры вспыхнули с новой силой. В конец одурев от непрекращающейся ругани, Джордж потребовал от братьев сначала замолчать, а потом и вовсе вернуться домой к родителям, да и ружьё больше со стены не снимать. Те переглянулись, поговорили об этом с глазу на глаз и пошли в другом направлении – правда, как выяснилось только вечером того же дня, не домой.

Роберт вскоре нашёлся – причём не в глубине леса, как предполагало всё его несчастное в своём горе семейство, а практически у самого входа. В какой-то полумиле от той поляны, где Анна собирала цветы для матери. Джордж нашёл мальчика на дереве. Он сидел на высоком вязе, боясь спуститься и стесняясь своего постыдного положения. По собственному признанию он трижды видел проходящих снизу братьев, но каждый раз боялся позвать их на помощь, зная, как они будут над ним смеяться. Или чего доброго и вовсе начнут угрожать выстрелить, если не спустится. Тогда Джордж, вспомнив собственное детство, кое-как вскарабкался по сучьям наверх и помог Роберту спуститься. Он привёл мальчика домой, а мать вся так и рассыпалась в благодарностях, но лишь до тех пор, пока не осознала, что двое других её сыновей по-прежнему в лесу. Тогда она чуть не обвинила Джорджа в том, что он по своей деревенской глупости умудрился потерять двух мальчиков, пока искал третьего. Но она не успела сказать и половины, как Кристофер и Алан появились на пороге дома. Грязные и уставшие, они пришли с разряженным ружьём. За чаем рассказали, что на обратном пути заметили зайца и попытались его сначала подстрелить, а потом, когда то ли Алан, то ли Кристофер (греша друг на друга, они так и не признались) промахнулся, попытались его догнать.

Старый Кристофер хрипло смеялся, слушая их рассказ, а потом и сам решился поведать о том, как когда-то давно, ещё мальчишкой, отстреливал из этого самого ружья бандитов, напавших на ферму его отца. И одному только Джорджу, совершенно в оружии не разбирающемуся, тогда показалось, что во времена юности старого Кристофера таких ружей ещё не существовало. Но потом разговор ушёл в иное русло, и Джордж совсем позабыл об этом. Старый Кристофер то и дело предлагал ему отведать настойки, говорил сальности, неприлично шутил при всех своих сыновьях про каких-то посторонних женщин, с которыми якобы когда-то знавался, а с некоторыми даже и не далее двадцати лет назад. За всё время соседства Джордж так и не смог вразумить, всегда ли Старый Кристофер так разговорчив или же это настойки дают о себе знать, потому как ни разу не видел соседа трезвым. Слегка одурманенный одним только дыханием своего собеседника, Джордж вернулся домой поздним вечером, и в силу своей усталости крепко заснул в объятиях жены. Этой ночью ему было совсем не до леса.

Вскоре, когда уже приближалось время сбора урожая, Джордж самолично отправился в город для новой встречи с одноглазым мэром Клиффом Андерсоном. Тогда-то он и узнал, что прежний мэр Андерсон слёг с редкой хворью, вызванной всё тем же злосчастным чирьем, и помер, так и не дождавшись отъехавшего по делам доктора. Вместо него Джорджа встретил его преемник Генри Тул. Это был крупный мужчина с кустистыми рыжими усами и добрыми глазами, немногим моложе Андерсона. Обменявшись с фермером всего парой фраз, он быстро вывалил на стол старые бумаги и нашёл там записи как о покупке дома, заметив, что цена, к великому сожалению честного человека, излишне завышена, так и о передаче в работу негра. Даты возвращения раба прежнему владельцу не стояло, что в общем-то могло значить лишь то, что тот передан навсегда. Но Тул охотно поверил, что такого просто не могло быть и скорее всего его предшественник намеренно не проставил дату, чтобы придержать рабочую силу подольше. Он определил это как непорядок в бумагах и сам проводил Джорджа в барак, где отдыхали негры.

– Коли одного давали, – сказал он, пробежавшись взглядом по списку, – то одного и берите.

Джордж молча указал на самого крупного негра в бараке, едва заметного во тьме.

– Самого сильного и работящего? – Тул вздохнул. – Я-то полагал, что вы честный человек, мистер… а вы берёте лучшее, когда вам это удаётся.

– Нет, что вы, – с искренним удивлением Джордж протянул руки к знакомому негру. – Джошуа, это я! Мистер Тул, это мой раб!

– Но он вас не узнаёт.

– Забылся, клянусь, забылся! Мистер Тул, этот раб работал у меня не один год, ладит с моими детьми и любит помогать жене!

– Вы кажетесь честным человеком, мистер… но сейчас вы со мной не честны. Ищите своего негра или уходите.

Джордж вышел из барака растерянным и злым. Джошуа и в самом деле не признал в нём хозяина, ничего не сказал и не вышел навстречу. Мысль выбирать себе в помощь другого негра претила и навевала мысль о несправедливом поражении в споре, который невозможно не выиграть. Немного поразмыслив, Джордж вернулся домой и попросил беременную жену идти с ним, но по пути заглянул к городскому кузнецу и сделал у него заказ на небольшую сумму. Вдвоём с Бетти они снова заявились к мэру Генри Тулу, который теперь сделался сердитым и недовольным.

– Снова пришли меня обманывать? – спросил он строго. – Ничего у вас не выйдет, сколь бы не пытались.

– Смиренно прошу у вас прощения за беспокойство, мистер. Я строго обращался со своим рабом. Видать, он меня от того и не спешит признать. Но моя жена… Джошуа её любит как мать! Он обязательно её узнает.

– Что ж… – Мэр смерил гостей строгим взглядом, особенно обратил внимание на живот Бетти. – Негоже джентльмену отказывать даме. Тем более такой красивой. Пройдёмте, проверим ваши слова.

Джошуа радовался встрече Бетти, как Айдан Питеру. Та же безграничная преданность, да и ума, пожалуй, столько же. В дом они вернулись уже втроём. Так как свободных постелей не было, Джордж швырнул стопку сена в угол детской комнаты и набросил сверху мешок. Других удобств он в ближайшие дни предоставлять негру не планировал. Дети не обрадовались возвращению раба, а Джорджу его помощь требовалась только на время уборки урожая. Но вот Бетти это принесло долгожданную радость. В те редкие часы отдыха, что по традиции выпадали между походами на рынок и учением детей, она любила заниматься с Джошуа. Даже визиты соседки Анны, со временем становившиеся всё более редкими, она так не любила. Бетти учила его всему подряд, что умела сама – начиная с правильного произношения сложных слов и заканчивая шитьём и готовкой. В их старом городе у многих семей с собственными владениями были рабы, а среди дам обучение негров стало общепринятой забавой. Из-за Джошуа многие другие дамы завидовали Бетти. Но когда речь заходила об успехах в обучении, Бетти стыдливо молчала: пока одни смогли научить своих рабов считать до десяти или жонглировать чашками, она потратила много недель, но так и не сумела приучить Джошуа резать острой стороной ножа. Он был неуклюж и до безобразия туп – ел только руками, ходил в раскоряку, а её имя, единственное, которое он вообще смог выучить, произносил медленно, по слогам и невнятно.

– Пэ-ти, – говорил он, шевеля мясистыми чёрными губами.

Будучи здоровым как медведь, этот мужчина, казалось, был намного глупее зверя. И в то же время безобиднее, что делало всё его существо ещё более нелепым. И, конечно, он узнал её – ту, кто всегда была с ним добра. И она сама радовалась его возвращению – оно было таким же счастливым, как воссоединение со старым другом. Пока муж видел в нём только раба, а дети скорее домашнюю зверушку, безнадёжно забытую с появлением Айдана, она видела в Джошуа то самое спасение от каждодневной бытовой суеты, так приятно греющее душу.

Её настроение так и оставалось неомрачённым следующие несколько дней, пока однажды Джордж не вошёл в дом с клеймом в руках. Прежде однажды он уже хотел заклеймить раба, но Джошуа при виде раскалённого железа так испугался, что забился в угол и никого к себе не подпускал. Только Бетти, предварительно отговорив мужа от затеи, тогда смогла его успокоить. Сейчас же раб совершил непростительную ошибку, не признав хозяина, и в этот раз Джордж был не намерен с ним церемониться.

– Выведи его во двор, – сказал он жене, – я пока подготовлюсь.

Во дворе был разложен костёр из непригодных для строительства досок и веток деревьев. Он полыхал ярким заревом, при виде которого Джошуа зарыдал и чуть ли не бросился бежать, но Бетти придержала его за плечо. Огромный, как молодой бычок, негр мог смести её с пути одним мановением руки, но его по-детски наивная привязанность к Бетти, как к матери, оказалась сильнее. Бетти тоже не хотела этого, но знала, что муж не отступится, а споры с ним только создадут ещё больше проблем. Она успокаивала раба, чувствуя на языке мерзкий вкус предательства.

– Это произойдёт быстро, – сказал Джордж, вытаскивая клеймо из огня. – Женщина, отвернись.

Она снова ослушалась и, словно в назидание ей, муж ударил раба раскалённым железом прямо в грудь. Джошуа вскинул лохматую голову и завизжал как старый хряк. Едва Джордж отнял клеймо от кожи, как негр закатил глаза и рухнул наземь. Теперь зарыдала Бетти.

– Ты убил его! – вскричала она и кинулась к рабу так, словно тот был ей дороже родного мужа.

– Если и убил, то так ему и надо, подонку неблагодарному.

Джордж вернулся в дом, лёг на постель и не сомкнул глаз до самого утра. Он совсем погрузился в мысли о материальном, даже не вышел привычно посмотреть на лес. Несмотря на сказанное, он совсем не хотел убивать раба. Они сейчас просто не могли позволить себе нового, а работать в огороде в одиночку будет очень трудно. И Бетти обиделась, но это ничего. Она не приходила к нему с час или два, но потом усталость её одолела. Утром они уже лежали рядом, как и положено мужу и жене. Джордж встал поприветствовать рассвет и не обнаружил во дворе тело негра. Тогда он зашёл в комнату детей и нашёл его там – плачущим, свернувшимся в углу. Он не умер, всего лишь обморок – Джордж в мыслях порадовался этому факту.

Следующим днём они с Джошуа вдвоём перепахали ещё участок огорода и засеяли его семенами капусты и моркови. Раб вёл себя ещё более покладисто, чем прежде, хоть Джордж и считал это невозможным. Под пекущим солнцем тот обливался потом, но продолжал работать, делая всё с усердием и осторожностью. Он даже воды за целый день ни разу не попросил, а отвлекался только за тем, чтобы поправить на груди рубашку. Её, рваную и грязную, то и дело раздувало ветром, из-за чего открывалась его мясистая, обожжённая грудь. Джордж быстро смекнул, что Джошуа закрывается не от стыда или боли, а потому что Бетти наложила ему что-то вроде повязки. Небось к соседке ходила, подумал он, сама-то никаких лекарств отродясь не знала и раны лечить не умела. А негр, по своему разумению, очевидно, полагал, что хозяин от своей природной жестокости тут же отдерёт повязку, если заметит. Джордж бы и правда отодрал, чтобы рабу неповадно было, но возиться не хотелось.

К концу лета, когда солнце уже стало уходить с дежурства раньше, а приходить позже, близилась пора не только сбора урожая, но и обильных дождей, а значит надо было как можно скорее начать укреплять сарай. В плотницком деле неуклюжий негр оказался почти бесполезен, а убирать урожай без надзора не мог, Джордж впервые так явственно ощутил тяготы своего бытия. Он был готов работать до самой смерти, надеясь избежать участи старого Кристофера и клянясь себе никогда не опуститься до того состояния. Ещё он надеялся передать как можно больше своего рабочего опыта Питеру, и, хотя мальчику было рано браться за доски, отец намеревался научить его собирать урожай. Для Питера это стало бы настоящим испытанием – он любил гулять по лесу, дрессировать Айдана и ходить с матерью в город за покупками, но только не работать с отцом. И всё же он с раннего детства был приучен не пререкаться, а всё делать так, как велят родители. Иногда он ощущал в этом всём какую-то большую несправедливость, которую не мог, да и, честно говоря, не пытался объяснить.