11:11

Хургада

дайте смыть грязь с лица, все выложу, как на духу,

дух бы перевести, чтоб передать суть вещей.

видели ли вы, как раскладывают требуху

и туши развешивают среди овощей,

овеянных роем мух, канализационных ветров?

видели ли, как пылает закат над закрытым пляжем?

унесёт человечность вместе со шляпой, позорная стометровка,

на памятную табличку

слой пыли ляжет

ничком, мертвецом – не перевернёшь, не смоешь,

смог расстилается, волны-барашки, босой

разбойник несётся с воплями, канючит своим разбойным

писком; стой, тетя, тетя, постой!

голодный. мани, мани, тетя, хабиби, плиз.

гудки пароходные, паровозные, такси-трамвай,

с моря – соус креветочно-анчоусный, не свежий бриз;

подай, ну что тебе, доллар жалко, прошу, подай.

купи-продай, продай-купи. видели ли, как развалившись

спит бандитская морда, прикрыв газеткой

облупленный нос, обгоревшие плечи. свята ниша

пустой не будет. туриста – в клетку,

обезьянкой по улице – щупай, тяни-толкай,

впаривай массаж, парикмахерские услуги, дайвинг и безделушки

и среди грязи, вони и наготы, из рекламных проспектов – в реальный рай —

перенесены смердящие смертью туши.

гимн пилигримов

солнце моё

солнце мое, солнце мое, солнце, прости меня,

я не понимаю, как я могла так мучить.

я – пружинка сдавленная, распрямиться б в линию,

я смогла бы стать для тебя лучше.

ну прости меня, я не знаю, что я за человек,

отчего во мне столько муторного и гадкого,

у меня высыпаются не изумруды, боль моя из-под век,

я на всякую падаль падкая.

я туманная, я печальная, из таких глубин

вытаскиваю себя, прихватив с собой кучу монстров.

ты сражаешься с ними (со мною) совсем один,

это больно, знаю, я вижу, насколько тебе непросто.

но я выдержу, вынесу, разогнусь, есть же смысл.

ты прости меня только, прости, прости,

что я так провалилась в мысли,

только ты мне сумеешь помочь, только ты меня сможешь спасти.

дурочка с переулочка

я тебя не запомню. если бы захотела – да,

врезались черты твои в память бы на столетья.

но я не горю желанием – вот беда.

ты останешься маркой почтовою на конверте,

ты останешься лиловостью простыней,

нежностью котёнка домашнего, что с руки

ест без страха. ты останешься грохотами во мне,

ты останешься темнотой, где не видать ни зги.

ну не запомню, осталось же несколько фотографий,

где мы стоим, смешные, щуримся через очки,

ты в моем сердце – граффити или график,

ты во мне все растерзал в клочки.

понеслась, как дура, по закоулкам,

дурочка с переулочка, слышал, так говорят?

я – эта дура, я балерина из заводной шкатулки,

танцую тебе в сто тысячный раз подряд.

потому что хочу, чтобы ты запомнил, запомнил.

чтобы не смог ни профиль забыть, ни анфас.

потому что хотела бы, чтобы в мире кроме

нас ничего не осталось бы. кроме нас.

ничто не вечно

спи, бомжоночек, на полу,

здесь тебя не тронут.

примостись на картонке своей в углу

из Бургер Кинга надень корону.

пусть торопятся мимо, отводят взгляд.

ты же лучше этой бездушной массы.

у тебя внутри – бриллиант в миллион карат,

у них там – пластик,

запах денег и скрип колёс,

посреди белоснежных дворцов и рынков.

сам себе господин и босс,

сам себе враг в каждом из поединков.

спи, бомжоночек, на полу,

не пугайся собственной тени.

в этой жизни лучшие вымазаны в золу,

обездолены и растеряны.

все пройдёт, все меняется, как Саломон

завещал, выгравировал на своём кольце.

ничто не вечно – таков закон,

выбитый при рождении у каждого на лице.

два путника

зеркало или зерцало, души светило.

отражение в мутной зелени, розовеет

от ракушек берег. меня мутило,

как мы связаны со всей жизнедеятельностью

всего, что в природе, всего, что природой

создано, выложено на ладошке, будто в музее —

для нас, смущенных, занятых переводом

в долгосрочную память того, на что мы теперь глазеем.

отрешённость от человечьего, от знакомых,

от огромного мирового сообщества.

мы подобны безвольным глупеньким насекомым,

в осознании собственного одиночества.

только мы. два путника, два другдружьих спутника,

две души, развивающиеся синхронно.

на Оманских пляжах железным прутиком

выведем имена свои – их не тронут.

пусть не след в истории – на песке

надписи останутся, как пометки —

магия такая не творилась ещё ни с кем.

дышим тихо и любим крепко.

были два берега

чувствовать себя одинаково в доме и в комнатушке

в коммунальной квартире, два на четыре метра,

пространство соткано из шума в ушах и фетра,

из фургонов на полке, кактусов, старой игрушки.

пронизано призраками, сожалениями, рокотом,

рокотом моря или самолетной турбины,

у которых мы так сильно друг друга любили,

и обижали, незрелые, но верящие, что опытны.

у которых мы пожимали руки, расходились,

делали вид, что это далось даже слишком просто.

забывали наигранно весело, как подростки.

а после пили, блевали, в стены с разбега бились.

были два берега, два разнонаправленных поезда.

тихо роняли: «давай, я буду тебе писать, береги…»

и думали: мы же теперь враги,

думали: теперь уже точно – поздно.

левкои

а я никогда и не знала, что левкои так пахнут!

я никогда не знала, что кончается все внезапно.

я забыла, как может ранить

расставание.

мне давно не было никакого дела до запахов,

затерянная в мире книг своих, страданий и ссор одинаковых,

я забыла о том, что существует большее —

площади,

города, другие люди, другие мнения и эпитеты,

мы были выжаты, как пиво дешевое выпиты.

мы конечны, и мы закончились,

устремились ввысь,

продолжаем движение не к цели, а по пути,

я тебе желаю доброго, я тебе желаю себя найти,

гневаюсь и плачу, что все нечестно.

нам не быть. нам не быть уже больше вместе?

как в вечном сиянии чистого разума

что меня от тебя отдаляет и отделяет,

как нож перочинный,

так это сомнения без веской на то причины,

в том, что мы, в принципе, были рядом.

в том, что это не игра светотени,

не раздражённая фантазия.

какой бы спорной ни была эвтаназия,

пожалуй, для нас она стала бы лучшим решением.

в смысле – как в вечном сиянии чистого разума,

выпил таблетку, и все забыл,

чтобы не выбиваться из сил,

все стереть одним махом, все – разом.

слишком похожие, слишком разные, слишком похожие.

ну иди, мой хороший,

я-то сама не уйду, я слишком к тебе привязана.

вроде бы все уже кончено, вроде бы…

нет ничего, что держит,

я о нас вспоминаю все реже,

я спокойна, ведь сами мы все угробили.

я просто стояла, маленькая, у тебя под дверью

прости меня за беспокойство и маету,

сама не понимаю, как все так получилось,

я свою жизнь кромсаю, складываю, плету,

как ты терпишь меня, скажи, мой милый?

как ты справляешься с тем, что я не даю

тебе покоя, прохода и быть весёлым,

с тем, что стремлюсь все время сыграть в ничью,

было столько вариантов, но ты отмёл их

ради того, чтобы быть с безумной,

неуёмной, неблагодарной ведьмой,

кружащей во тьме над старинным дубом,

за что ты любишь меня, ответь мне?

я ведь не ворожила, не варила зелий

ни приворотных, ни каких бы там ни было,

я просто стояла, маленькая, у тебя под дверью,

как тебя тянет ко мне с такой неземной силой?

мы теперь не состаримся

обещанного три года ждут

черт возьми! ведь я же пообещала…

говорят, что обещанного три года ждут.

я рассказываю теперь с начала —

Индия была, Китай, запутанный был маршрут,

Мексика обломилась, зато пили чачу в Грузии,

кайпиринью – в Бразилии, пиво в столице Чехии,

каждый со своим виденьем, личным грузом,

становившимся всякий раз помехой.

были пляжи, и стужи, я вспоминала

о несдержанном обещании, снова себя корила.

ненавистно все пересказывать, будто мало

было сказано и сделано, я растеряла силы.

но говорю, потому что нельзя иначе,

потому что молчание ничего уже не сокроет.

был в моей жизни милый, хороший мальчик,

задевал меня за живое.

на руки брал, говорил – я его принцесса,

заботой так окружил, что горя совсем не знала.

мне стало скучно, жутко, неинтересно,

и все пришлось начинать с начала.

были горы, была пустынная местность,

были яблони, манговые деревья, дуриан.

и были в ночи разговоры, и я сознавалась честно:

я все потеряла, потому что я просто дура.

выйти к тебе поутру

как ты думаешь, выйти к тебе поутру?

потоптаться в знакомом подъезде?

я считала, что сразу умру,

если скажешь – мы больше не вместе,

если скажешь, что легче забыть,

чем стараться, меняться, исправить.

я не буду писать, так и быть,

только мне на границе с Аравией,

только мне ни на яхте в морях,

ни во снах моих жалких и муторных

не забыть твой пронзительный взгляд

и последние наши минуты.

как ты думаешь, если билет

оплачу, чтоб увидеться снова,

ты мне скажешь, конечно же – нет,

ты сама полюбила другого?

ты сама мне его предпочла,

он умнее, спокойнее, тише.

не приду, не спрошу, как дела,

как ты спишь – никогда не увижу.

мне от правды такой – океан

боли, желчи и мертвых касаток.

видно, все, что случилось – обман.

я замёрзла, и кофе несладок.

думаю

ты – то, что доказывало мою реальность

это так просто, ты – то, что доказывало мою реальность.

все зыбко,

ожоги от сигарет, чтобы почувствовать, чтобы что-то почувствовать, ощутить боль искупления,

осознать себя и снова поверить в то, что я действительно существую:

полосы метро рассекают грудную клетку,

расползаются по грудной полости.

волосы.

подавилась, оторвалась от земли, взмыла вверх, подобная дельтаплану,

ничего не держит, ничего не подтверждает больше, что я – всамделишная,

веришь ли, верил ли, зачем было столько лжи.

ударь меня, ударь меня, докажи.

прижми, прижги, я больше не приду, с меня довольно?

я довольна, поигрались и хватит.

едем в Мирбат мимо скалистых пляжей, смотрели Вади.

ничего не откладывается, как птичьи яйца,

плавники акульи, были или не были, одеяло тянули каждый – в свою сторону,

разорвали. мучили друг друга неопределенностью,

не знали, чего хотели, совсем ничего не знали,

просто терзали, терзались, бросало из жара в холод,

я себя чувствовала ненужной, глупой, никчёмной и бесполезной.

зачем я вообще полезла?

просто так хотелось почувствовать свою настоящесть, плотскость, земли коснуться.

сойти оттуда, где я – богиня, хотелось проснуться.

дельфины

палатка дарит ни с чем не сравнимое ощущение независимости и свободы.

к нам приплывали дельфины,

мы видели их с высоты рваных скал.

я пылала, тяжелое дыхание в холоде под миллиардами звёзд,

в яркости этой искали ответы, придумали путь,

знаем, что делать, развязаны руки, открыты глаза,

жаром пышущих тел расползается море под нами,

а в нем черепахи, горы по правую сторону,

смотрим. нам ехать. нам – целый мир, а вокруг – пески, небо натянуто, как панама на голову, не разразится.

оранжевизна окружила и душит, днём будет палящее солнце,

а я остыну.

нужно:

к чужим берегам

пляж усыпан костями, нас разлучат,

мы окажемся вдруг на иных параллелях.

милый друг, я прошу – не скучай.

мёртвый берег мертвой надеждой усеян.

будет зима, но весна непременно наступит,

будет стужа, но после растают снега.

это все безнадёжно и тупо.

нас прибило к чужим берегам.

наш фрегат не сумел верный курс

взять, и крах корабельного мастера

прививает к жестокости вкус

и к печалям напрасным.

хороший гонщик – мёртвый гонщик

магазин уценёнки

поселить у себя в доме искусство,

предоставить комнату отдельную и ванную.

сделать шумно, нелепо, грустно.

сделать в кои-то веки правильно.

поцелуи твои соленые – на стену в рамку.

белый холст или простыню – для кино вечером.

наши тела ознобные, бьющиеся в припадке —

проявить негативы, сделать резче.

вывесить на прищепках, да по веревкам,

галерея несложившихся обстоятельств и разговоров.

запертый в собственном сознании мошенник ловко

штампует копии, уже наваял гору.

наши походы в горы, вино на пляже,

все по музейным полкам, под стекло, в витрины.

только давай никому не скажем,

что это уценённых товаров магазин.

путь, иншала, в Занзибар

ты и твоё содержимое

мне недоступно содержимое твоего рассудка —

есть он там, в черепушке, или зияют дыры,

то пожар, то ледник, то олень, то утка,

то – люблю, то – враги, то ты раб, то – командир.

все из крайности в крайность, из крайности – в край,

из безделья – в труды, из скучаю – в забудь.

не могу я понять, как сегодня – нужна,

а наутро – бегу, от тебя я бегу.

там ни веры, ни компаса нет, ни флагштока,

там ни флага нет, ни штурвала нет, ни руля.

не изменишься, не изменишь, ты будешь всегда жестоким,

без царя в голове, даже без короля.

шах и мат, мой хороший, тебе – шах и мат.

доиграли, и в путь, возвратись в свой обман.

ты не жив, ты не мёртв, ты не грустен, не рад,

ты никто. пустота, мерзлота и туман.

я вчера была пьяная

ладно, я вчера была пьяная и всех любила,

я вообще становлюсь чертовски любвеобильной,

а потом с больной головой – панадол, ноги-гири.

и в рассказах о том, что было, оказываюсь дебилом.

оказываюсь бакланом с душой распахнутой.

все, что я себе по-трезвому запрещаю —

писать дорогим, удивляться, свистеть и плакать.

я не знаю, зачем так, зачем я такая.

ладно, я вчера – сто поводов для веселья,

как смеются над теми, кто впервые увидел море.

но сегодня я – огрубелый комок с похмельем,

чертыхаюсь и злюсь, выжигая свою историю.

воспевать её одну

концентрат во мне, как густой сироп

в кружку кофе с утра со льдом,

я с тобой практически незнаком,

но уже люблю тебя – да по гроб

жизни, вечера, всех минут, пока час

умирает,

выходи во двор, под коричневое стекло

закопаем секретики, и пока светло,

на качелях пойдём качаться.

я тебе покажу Луну, и Венеру, и Марс,

и ещё полсотни созвездий,

овладел информацией бесполезной,

чтобы овладеть тобой, если будет шанс.

мы с тобой спасём дворовых собак,

я люблю их всех, и тебя люблю.

побежим купаться. голыми. я не смотрю.

хотя хочется, знаешь – как?

я в тебя вложил все, что сам вмещал,

незнакомке, которой и дела нет

до того, что внутри меня – целый свет,

целый мир, да вина бокал.

она видит – любовь эта ни к чему,

ни созвездий не хочет, ни танцевать,

только я уже вознамерился воспевать

ее одну, ее одну, ее одну.

март пришёл

март пришел, ну и что мне – март?

рысь пришла, ну и что мне – рысь?

мы с тобой – как колода карт,

перетасовались и разошлись.

кому – мелочь, кому – король,

у меня припрятаны джокеры про запас.

ничего на чёрное, все – на ноль,

и на самолёт, уплывающий на Кавказ.

нахвамдис, друг, и за все – гмадолобт,

в преферанс сыграем мы, или в бридж?

все слова – что по лбу тебе, что в лоб,

ты пасуешь, и что ты, куда летишь?

не колода карт, карта мира в кармане,

красной линией обозначь маршрут,

лань пришла, ну и что мне – лань?

никого я, кроме тебя, не жду.

я люблю тебя, но ты мне не нравишься

мы пересеклись совершенно случайно – скрипнула входная дверь.

привет, ты все также ничейный, нечаянный?

или чей-то теперь?

я люблю – тишина в ответ, звон

посуды, ложки, стаканы, нож.

ты – это ты, или твой клон?

это все правда, или смешная ложь?

если отдам секрет, ты его сбережешь?

если песню начну – подпоёшь?

в поле колышется золотая рожь.

а ты, как всегда, хорош.

что-то стучит, что-то шумит – зной

опускается на холмы, берёзы в платьицах.

я обрету покой, обрету покой.

я люблю тебя, но то, кто ты, мне не нравится.

сочеловечье

раскидало и расплескало, море пожевало

нас и выплюнуло на берег, как ракушки.

мне тебя, твоего тепла и смеха – мало.

обстоятельства все не складываются, как лучше.

ничего не меняется, мы лежим в ожидании.

жизнь проходит в очередях и на побережьях.

видеть тебя, слышать тебя – единственная мания,

неутолимая ни сейчас, ни прежде.

нас укачивает приливами и отливами, планеты

выстроились, рассматривают нас через приложение.

вот человечки сложились в сочеловечье «где ты»,

«ты мне нужен», «не отпускай меня», «проигранное сражение».

соединяют нас линиями незримыми, дают названия.

мы с тобой – часть «сами не знаем, что нужно».

если начнётся человекопад, у меня наготове желание:

будь всегда со мной. будь всегда моим мужем.

мы – третий Рим?

вот мы приехали. надолго ли?

черт его знает, все само решится.

я хожу все вокруг да около,

выбираю – какая я птица.

пью снотворное, чтобы выспаться,

зашкаливает тревога, не расслабишься.

продираю слипшиеся ресницы,

Кура за окном, дождь стучит по клавишам.

город играет нервами, лепит, как ляжет,

вторю ему, не попадая в ритм.

ты прилетишь и мне ничего не скажешь.

город горит.

я горю.

мы горим.

моё пристрастие

дай мне зацеловать тебя, от макушки до пят,

дай мне сжать тебя в объятьях до хруста,

самое сильное в мире искусство —

прощать.

самым стойким неведомо, как я рвусь

прижаться к тебе, провалиться, грохнуться,

если мне за эту роль не дадут Оскар —

свихнусь.

отыграла по-максимуму, вжилась так, что кончиками

пальцев и волос вылилась в персонажа.

ты ведь вспомнишь меня однажды,

хорошее

оставляет следы сильнее, чем чёрная магия,

ни одно проклятие не имеет подобной власти,

как мое одичалое, скомканное пристрастие,

ты – на моей бумаге.

так будет легче

так, говоришь, будет лучше, так будет легче,

это необходимо было нам обоим.

я поднимаю глаза: небо в клеточку,

серо-сизое, но было же голубое!

был же ремонт, клеили мы обои,

но ты говоришь: поверь мне, так будет проще.

небо в клеточку, а были же мы с тобою —

два дерева, корнями сплетенные прочно.

ты говоришь: забудешь, родная, переболеешь,

волной унесёт, накроет внезапно берег.

ты меня совсем не любишь и не жалеешь.

но я – какого-то черта – верю?