Ахиллесова пята

Глава 6

Надя еле дождалась утра. Она спала беспокойно, вскакивая и взбивая горячую подушку как тесто. Писать кому-то в ночи казалось совсем уж неправильным и беспомощным. А среди этой беспомощности будет так явно просвечивать жажда начать как можно скорее, сорваться как измученный волк, посаженный на привязь как цирковая собачка, убежать в родной лес и обрести покой. Это было ни к чему.

Тетрадь лежала на столе, перевернутая вверх ногами и раскрытая на последней страницы. В мозгу, опять проснувшимся белым листом, вспыхнула лампочка. Адреналин волной прошёлся по телу, покрыв его мурашками.

Надя подошла к зеркалу. Фиолетовые круги с прожилками вен темнели под воспаленными слезящимися глазами

Это от недосыпания, напомнила себе она, и тут же встревоженный голос прошептал: а если нет?

Не поддаваясь на провокацию, Надя стиснула зубы и начала осмотр. Провела пальцами под подбородком и челюстью, прошлась под ключицами, а затем прощупала мягкую кожу под плечевым суставом.

Она выдохнула и легла на кровать. Надя закрыла глаза, пытаясь успокоиться, чтобы проверить пульс. Сердце никак не могло утихомириться и стучало как моторчик заводной игрушки.

Надя плюнула и перешла к синякам. Откуда-то появившийся синяк на икре сбоку уже желтел, напоминая луну, какой её рисуют дети, забыв перед этим вымыть кисть от темной краски. Обведя его пальцем по контору, Надя прижала колени к груди. Снова откинулась на спину и перекатилась из стороны в сторону, обдумывая мысль.

Она натянула первую попавшуюся одежду и вышла.

Мама была в мыслях постоянно. В голове Надя выделила ей комнатку, в которой она жила как маленькая куколка. Мама ела за столиком из катушки ниток, спала в коробочке из-под сардин, хранила вещи в комодике из спичечных коробков.

Надя перепрыгивала со ступеньки на ступеньку, играя с игрушечной мамой в голове. Она взяла её и закружила в пируэте. Надя никогда не видела маму, танцующую на сцене, лишь на фотографиях. Там, она изящная как лебедь, одетая в пышную пачку, улыбалась и страдала, застыв в неестественных позах. Но на всю жизнь Надя запомнила случайную фотографию из-за кулис. Мама в простом летящем платье готовилась выпорхнуть на сцену. Лицо было скрыто, она смотрела на балерин, танцующих свою партию. Мама стояла на пуантах, ноги были натянуты как ножки циркуля, сквозь полупрозрачные колготки проглядывался рельеф мышцы. Но руки были поджаты, словно маме было холодно, или она вдруг испугалась громкого звука. Это добавляло трогательности и искренности.

Сердце наполнилось любовью: безграничной, светлой и безусловной. Так воздух наполняет воздушный шар, делая его красивым и праздничным.

Надя встала на носки и сделала шажок вниз.

Нога вдруг неестественно искривилась, и тело наклонилось вперед. Надя схватилась за перила, но лишь ухватила пальцами воздух. Зелень стен сменилась темнотой, запах хлорки ударил в нос, а все тело прожгла боль. Глухой звук удара об пол отдался в ушах, но Надя вскочила и скоро оказалась на улице.

Прошлый поход в морг, казалось, был во сне. Надя плелась за одногруппниками по коридору, стараясь не отстать. Память словно стерло, и она не узнавала этих мест. Даже запаха сильного не было: мозг сам его додумал, и её обоняние усилилось в разы.

Надя начала потихоньку осваиваться. Секционная оказалась небольшой, но светлой. На стеллаже с инструментами стоял магнитофон, из которого лилось радио. Сейчас стол пустовал, а патологоанатом, показавшийся мясником, без маски оказался приятным мужчиной пятидесяти лет. Усы завивались кверху как у задорного казака, бородка, скрывающая второй подбородок, и виски были посеребрены сединой. В мощных руках он вертел свое главное орудие – секционный нож с длинным лезвием и массивной рукояткой.

– Устали за партами сидеть? Я тоже с утра до полудня в бумажках копаюсь, одна волокита: протоколы, заключения, свидетельства. Только шум принтера и стук клавиш – так геморрой себе потихоньку и зарабатываю. Тут хоть разомнусь немного. Девушка, вас музычка моя смущает? – он заметил, как Лика Есешина рассматривает приёмник на полке. – Без неё не работаю, мне без музыки жизнь не мила.

– Давайте, Oлег Геннадиевич, привозите тело и начнем, – поторопил его профессор.

Тот отсалютовал ему, натянул маску на нос и повёз тележку к холодильнику. Одногруппники с интересом смотрели в его сторону. Надя сдавила точку на внутренней стороне запястья.

Хлопнула дверь холодильника, заскрежетал металл, а потом зашуршал полиэтилен. Тележка покатилась назад мягче и тише.

– Помочь? – спросил Юра, указывая на черный пакет с молнией, проходящей через всё тело.

– Сам справлюсь. Если человек был полным, больше сотни, то тут уж мне одному не поднять. Был на моей практике случай, когда пришлось вскрывать мужчину под двести килограммов, тогда даже бока со стола свешивались. А тут… Ерунда.

Патологоанатом легко приподнял пакет, переложил его на стол и расстегнул молнию. Внутри оказалось тело мужчины. От знакомой противной слабости в теле стало не по себе. Одногруппницы сделали от неё шаг назад, и Надя почувствовала, как пунцовеет от стыда.

– Где бы вам показать… – задумался врач.

– На ноге, – подсказал профессор.

Он сделал длинный разрез на одной ноге и бросил взгляд на Сазонова. Тот удовлетворенно закивал. Патологоанатом оставил его близнеца и на второй.

– По два человека подходим. Один встаёт к правой, второй к левой. Каждый делает пару стежков и отходит, уступая остальным.

Толпа в нерешительности замялась.

– Давайте, Надя, пока вы опять в обморок не упали.

Надя, чувствуя на себе прикованные взгляды, начала вдевать нить. Иголка в руках ходила ходуном, не давая скользкому нейлону проскользнуть в ушко. Света уже встала к ноге и начала шить. Надя спешила, готовился следующий человек, а она так и не приступила.

– Это же обычный кусок мяса. Пара стежочков и свободны, – приободрил её врач. Послышались отдельные смешки.

Обычный кусок мяса, который жил, любил, страдал. Что она забыла в профессии, где люди просто организмы? В медицине нет справедливости. Ты должен спасать всех подряд. Должен видеть только тело, набор органов и костей. Не думать, что за человек перед тобой. Но если все тела достойны спасения, то справедливо ли это для душ в них заключенных?

Вдруг внутри вспыхнула злость, и нить, почувствовав её, сдалась и повисла в ушке. Дыхание спёрло, Надя резко проткнула иглой мертвую ткань. Стежок, ещё один.

– Я всё.

– Вот и молодец, – в голосе Сазонова послышались незнакомые прежде нотки облегчения. – Выйди подыши.

Надя вышла сквозь служебный вход и села на лавочку. Окурки, разбросанные по голой, вытоптанной земле, выглядели произведением современного художника. Не дать себе вспыхнуть, наплевать на то, что как птица феникс злоба разгорается снова и снова. Надя по кругу повторяла мантру: стать доктором, чтобы не допустить повторения ситуации с бабушкой, чтобы защитить себя и маму. Потому что их кроме неё никто не защитит.

Кто-то кашлянул. Надя подняла глаза и увидела Юру, сжимающего помятую упаковку с мертвым младенцем.

– Угостишь?

Надя вытянула из протянутой пачки сигарету. Она повертела тонкую палочку, набитую табаком, под цепким взглядом Юры.

– Знаешь хоть с какой стороны прикуривать?

Вместо ответа она положила сигарету на его открытую ладонь. Надя откашлялась и собралась с духом.

– Мне нужна твоя помощь. Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать. Внести ясность, чтобы ты не думал, что у меня не все дома, – Надя натужно рассмеялась, но Юра остался серьёзным.

– Хочешь сейчас поговорить?

Во двор въехал паз и, развернувшись, сдал задом к дверям.

– Товар привезли, – пробормотал Юра.

– Встретимся после практики на парковке.

– Только сегодня пешком, – предупредил он. – Машина в ремонте. Думал, что я плохо вожу, но оказалось там проблема в тормозных колодках и не только в них. Вся начинка прогнила насквозь. Зато купил, считай со стипендии.

– Значит встречаемся на остановке, – Надя протараторила и поспешила скрыться за дверьми морга. Под присмотром врачей сейчас там казалось безопаснее и спокойнее.

На остановке собралась знакомая компания.

– Вы-ы-ы, – зашипели женщины, увидев Надю и Юру. – Что, бессовестные, не плюй в колодец?

– Ни в какой колодец я не плевал, – запротестовал Юра. – Машина была не исправна.

Надя, не слушая, выглядывала автобус. Женщины, не втянутые в перепалку, тоже вытянули шеи и, почувствовав приближение автобуса, стали собирать свои пакеты. Надя заняла боевую стойку. Надо было опередить их, но прежде…

– Юра, отойди от дороги! – Надя дернула его на себя, но не успела.

Вылетевший из-за угла автобус фонтаном из лужи окатил светлые Юрины джинсы. Женщины, довольно прошествовали в салон. Водитель развел руками, и переполненный автобус уехал.

– Что ты надел? Мы стояли впереди и влезли бы первыми.

Юра раздраженно потер куском салфетки влажное темное пятно.

– Ты куда-то спешишь?

– Не терпится излить тебе душу.

Юра нагло вторгся в её жизнь, а раз так, думала Надя, то с ним можно было не церемониться. И всё же выпалив это, она от непривычки сжалась внутри, но заставила себя не отводить взгляд и выглядеть спокойно. За страхом показаться слишком слабой, пришла боязнь оказаться слишком сильной и громкой. Недовольной, злопамятной и обидчивой. Она всё ещё не знала Юру и пыталась угадать, как ей нужно себя с ним вести.

– Наконец-то ты опять ожила, – он улыбнулся и выкинул в урну салфетку. Он оставил надежду оттереть пятно и смирился со своим поражением. Улыбнулcя, а значит она сделала всё правильно.

Надя предложила пойти пешком.

Лето выглядывало осторожно, с опаской, неуверенное, что его тут ждут. Они петляли мимо луж, в выбоинах плитки, которой была мощена дорога. Улица вывела их к мосту, за которым уже виднелся район, называющийся Старым городом.

– Ты собираешься меня убить, чтобы я унёс твой секрет в могилу? Поэтому ведешь меня в глушь?

Надя с раздражением потерла переносицу.

– Мне же придётся тебе душу изливать. Предпочту, чтобы это было на моих условиях.

Река делила маленький город на две неравные половины: молодую, тянущуюся к ближайшему мегаполису, цепляясь за землю новыми кварталами, и старую, вроде как историческую, но по большей степени безнадежно отстающую. Тут ещё резались в карты мужики во дворах, выбивали ковры на только выпавшем снегу и украшали клумбы во дворах старыми мягкими игрушками.

Дома здесь были четырехэтажные, в основном сталинки с высокими потолками и просторными комнатами. В одной из них жили и Надя с мамой, но вела она Юру к единственной высотке в районе, получившей название Эйфелева Башня.

– На лифте? – спросил Юра, но Надя уже поднималась по ступеням. – Дай угадаю. Трос оборвётся?

– Воздуха не хватит в кабине и задохнусь, – не оборачиваясь, ответила Надя.

Серая с помехами клякса тревоги в груди увеличивалась в объёме в такт родинке на спине. Чтобы отвлечься Надя попробовала заполнить возникшую тишину.

– Здесь жила моя бывшая подружка. В детстве мы вместе тайком вылезали на крышу. Она мне рассказывала, что у этого дома есть легенда. В конце девяностых, когда эту многоэтажку строили, разгорелся скандал. Это же самый центр города, мостовая конца восемнадцатого века, на некоторых домах ещё деревянные резные наличники, и прямо посреди этого растёт небоскреб. Даже какой-то важный депутат из Думы влез, чтобы стройку остановили, но вмешалась его маленькая дочка. Она сказала, что это будет наша местная Эйфелева башня – единственное высокое здание в городе, которое ото всюду видно. Так и оставили.

– Да ну, не рассказывай сказки, – рассмеялся Юра. – Денег уже было отмыто прилично, вот и всё. А где сейчас подружка-то? Поссорились?

– Переехала, – лаконично ответила Надя.

Они пролезли в щель между прутьями и вылезли на крышу. Солнце скрылось за облаками, и ветер больно захлестал хлестал по щекам.

На горизонте, под кучевыми облаками гудела стройка. Город разрастался, и Эйфелева башня больше не была единственной высоткой, но всё ещё оставалась одинокой. Стройка шла только в Новом городе. Великаны-краны, издалека хлипкие и неустойчивые, поднимали тяжелые грузы. Шумели эскалаторы и грузовики. Всё работало как один слаженный механизм, подчиняясь замыслу Бога – архитектора. Есть, конечно, подрядчики и прорабы, застройщики и инвесторы, но это он создал план, вдохнул жизнь в цемент, металл, стекло и краску. Он выбрал создать уродство или шедевр.

Надя тянула время, а Юра терпеливо ждал, пока она заговорит.

– Надь, пошли домой, – наконец попросил он. – Ты не обязана мне всё выкладывать.

– Столько людей замешано в этой истории… Не знаю с чего начать, – Надя рассеяно закусила щеку. – Ладно, поехали. Тебе так будет проще понять, откуда у страха растут ноги. У моей бабушки обнаружили рак в последней стадии, и скоро она перестала походить на саму себя при жизни. Я не находила себе места, когда она заболела. Всё казалось неправильным. Меня заставляли с ней говорить. Уверяли, что хоть бабушка ничего и не может ответить, лишь смотрит тупым взглядом, всё равно всё понимает. Я бормотала банальности под нос, лишь бы от меня отвязались и уходила. Мама иногда просила взять бабушку за руку или поцеловать в лоб. Я выполняла без пререканий, но мне было так противно, словно я уже целую мертвеца. Безумно сложно было переступить порог квартиры, зайти в комнату и увидеть… Это. Мне было жутко смотреть на личность, что умерла раньше тела, – Надя рассказывала отрешенно, не задумываясь, словно читала текст суфлера. – Мне стало плохо на пороге их с дедушкой дома, и он имел неосторожность сказать, что у бабушки все начиналось абсолютно также.

В один миг мой мир перестал играть по привычным правилам. Оказалось, что даже если ты чистишь зубы два раза в день и исправно делаешь зарядку, это не гарантирует здоровье и долголетие. Когда мне стало плохо, контроль потерялся надо всем. Нужно было хвататься за тонкую ниточку, соединяющую тебя и внешний мир, пока порыв мыслей не вырвет ее из рук. Реальность становилась плоской и понимаемой только мозгом и не доступной чувствам. Я могла провести рукой по шершавой коре дерева, обойти и осмотреть его со всех сторон, пожевать его зеленый горький лист, но ничего не почувствовать – лишь убедить себя в том, что он на самом деле существует.

Надя давилась воспоминаниями. Боль от прожитого ядом текла по венам. Она сглотнула и продолжила.

– Но изменился не только внешний мир, изменилась я сама. Болезнь, настоящая или мнимая, отняла у меня несколько лет. Страх и тревога выедали до последней крошки. Не было бы не дня, когда у меня ничего не болело. Тело умело удивлять, и его сюрпризы становились всё изощреннее. Странное чувство в боку сменялось тахикардией, потом вместо нее приходили боли в спине. Потом в руке. Потом в ноге. Боль металась, сменялась головокружением, тошнотой или дрожью.

Всё потеряло смысл: и вкусная еда, и Новый Год, и день рождения, и новое платье. Перестали радовать те мелочи, из которых и состоит счастье. То, что раньше давалось легко и без усилий: запоминание и понимание дат и сложных формул, умение найти глубинные связи, вычленить из произведения его смысл, превратилось в туман. Голова не хотела работать. Или работала слишком быстро, что я выдыхалась прежде, чем успевала поймать хотя бы одну из мыслей за хвост. Желание обогнать кого-то и доказать, что я лучше, выглядело глупым и нелепым и из другой жизни. У девочки, которая могла днями и ночами могла не поднимать головы от учебников, начали вызывать трудности простые вещи. Мысль о том, что завтра нужно будет умыться и поесть причиняла головную боль. Я подкармливала свой страх, пока он не поглотил меня полностью.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.