Кусака
– Суть не в этом. Я говорю о вашем образо…
– В этом, так его растак! – заорал Рик, и Том от изумления замолчал. Парнишку затрясло. Сжав кулаки, Рик переждал приступ гнева. – В этом, – повторил он. – Не в учебе. Не в книжках, написанных покойниками. Не в том, чтобы каждый день лизать чужую задницу, пока не научишься любить ее вкус. Суть в том, чтобы бороться, пока не получишь то, чего хочешь.
– Тогда скажи, чего ты хочешь.
– Чего я хочу? – Рик горько улыбнулся. – Уважения. Ходить по любой улице, какая мне понравится, – даже по вашей, мистер Хэммонд. А если приспичит, то и среди ночи, без того, чтобы шериф ставил меня мордой к своей машине. Я хочу такого будущего, где никто не будет стоять над душой с утра до вечера. Я хочу знать, что завтра будет лучше, чем сегодня. Вы можете дать мне это?
– Я не могу, – сказал Том. – Ты сам – можешь. Главное – не отказываться работать головой. Откажешься – потеряешь все, каким бы крутым себя ни считал.
– Опять слова, – фыркнул Рик, – которые ни шиша не значат. Ладно, читайте свои книжки, написанные покойниками. Учите по ним, если охота. Только не прикидывайтесь, будто они действительно что-то значат, потому что важно только вот это. – Он поднял сжатый кулак, испещренный шрамами, памятью о давнишних драках, и повернулся к Коди Локетту. – Ты! Слушай! Сегодня твоя шлюха обидела моего человека. Сильно обидела. А утром ко мне приходила другая шлюха, со звездой. Ты спелся с Вэнсом? Платишь ему, чтоб не мешал вам жечь наши дома?
– Совсем спятил. – Шериф Вэнс был нужен Коди как рыбке зонтик.
– Я задолжал тебе, Коди. За Пако Ле-Гранде, – говорил Рик. – Вот что я тебе скажу: если кто из моих перейдет через этот хренов мост, лучше их не трогай.
– Тот, кто таскается сюда по ночам, сам напрашивается на трепку. С радостью сделаем вам такое одолжение.
– Ишь, король выискался, так тебя растак! – Не соображая, что делает, Рик поднял парту и отшвырнул ее в сторону. Все «гремучки» и «отщепенцы» мгновенно очутились на ногах, разделенные лишь воображаемой чертой, пересекающей класс. – Мы будем ходить, где нам захочется!
– Только не вечером через мост, – предостерег Коди. – На территорию «щепов» не соваться.
– Ладно, угомонитесь. – Том встал между ними. Он чувствовал себя полным идиотом – угораздило же вообразить, будто из такой затеи выйдет толк. – Драка ничего не…
– Заткнись! – фыркнул Рик. – Тебя это не касается, дядя! – Он не спускал глаз с Коди. – Войны захотел? Нарываешься!
«О господи», – подумал Том.
Танк дернулся было к Рику Хурадо, но Коди ухватил его за руку. Он догадывался, что «гремучки», как все «мокрые спины», ходят с ножами. Все равно сейчас было не время и не место, да и шансы «отщепенцев» взять верх, по мнению Коди, были невысоки.
– Какой мачо! – восхитился он. – Как разговаривает!
– Сейчас мой башмак поговорит с твоим задом! – пригрозил Рик.
Он не выходил из образа крутого парня, но в глубине души не желал драки. Шансы «гремучек» не казались ему такими уж явными. Вдобавок он сообразил, что «щепы» могут быть при ножах. Его собственный нож лежал в шкафчике, а остальным он не позволял носить оружие в школу.
– Давайте разберемся сейчас! – выкрикнул Пекин.
Рик с трудом подавил желание заехать ему по зубам. Пекин любил затевать драки, но редко доводил их до конца.
– Устраиваешь разборку, Хурадо, – вызывающе сказал Коди, вздрогнув от неожиданности, когда Танк закудахтал, подстрекая «гремучек».
– Здесь никаких драк не будет! – крикнул Том, понимая, что его не слушают. – И если я увижу какую-нибудь свару на стоянке, тут же иду в канцелярию и звоню шерифу! Понятно?
– К едрене фене твоего шерифа! – рявкнул Бобби Клэй Клеммонс. – Мы и ему навешаем!
Сцена затягивалась. Коди, готовый к тому, что первый ход сделают «гремучки», примеривался, как бы ловчее ударить Хурадо в солнечное сплетение, но Рик стоял неподвижно, ожидая нападения.
В дверном проеме, хромая, появилась какая-то фигура. И замерла как вкопанная.
– О! Красный свет – хода нет!
Догадавшись по тонкому детскому голоску, кто это, Коди обернулся. Человек, остановившийся в дверном проеме, был одет в серую форму, держал в руках швабру и толкал перед собой что-то среднее между корзиной для мусора и машиной для отжимания белья. Ему шел седьмой десяток. Круглое как луна лицо портили глубокие морщины и коричневые старческие пятна, а седые волосы были подстрижены так коротко, что голова казалась припорошенной тонким слоем пепла. На левом виске виднелась вмятина. На прикрепленном к форме сторожа ярлычке значилось: «Сержант».
– Прошу прощения, мистер Хэммонд. Я не знал, что тут еще кто-то есть. Зеленый свет горит – нам идти велит! – Сержант пошел прочь, хромая на правую ногу.
– Нет! Подождите! – позвал Том. – Мы уже уходим. Правда? – спросил он ребят.
Ответа не было, только Пекин хрустел пальцами.
Инициативу взял Коди.
– Захочешь, чтоб вложили ума, – всегда знаешь, где меня найти. Но чтобы вечером на территорию «щепов» не совались. – Не дожидаясь ответа, он повернулся к Рику спиной и гордо направился к двери.
«Отщепенцы» последовали за ним. Танк задержался немного, прикрывая отход, потом тоже ушел.
Рик громко выругался, но спохватился. Момент был неподходящий. Всему свое время.
За него проорал Пекин:
– Идите на хрен, придурки!
– Эй! – нахмурился Сержант Деннисон. – Такой грязный рот мама должна прополоскать! – Он неодобрительно взглянул на Пекина, окунул швабру в ведро и принялся за работу.
– Было обалденно приятно, мистер Хэммонд, – сообщил Рик. – Может, в следующий раз мы все заглянем к вам домой, угостимся молочком с печеньем?
Сердце у Тома все еще бешено колотилось, но он постарался сохранить хотя бы внешнее спокойствие.
– Запомни, что я сказал. Ты слишком хорошо соображаешь, чтобы растратить жизнь на…
Рик сплюнул на линолеум. Сержант бросил мыть пол. Лицо сторожа выразило праведный гнев пополам с растерянностью.
– Ну погоди! – пригрозил он. – Бегун тебе ноги отгрызет!
– Ах, как страшно!
Все знали, что Сержант – чокнутый, но Рику старик нравился. Мистер Хэммонд, пожалуй, тоже, а то, что учитель попытался сделать несколько минут назад, вызвало у парнишки чувство сродни восхищению. Однако демонстрировать учителю слабость Рик, безусловно, не собирался. Это было просто не принято.
– Сваливаем, – велел он «гремучкам», и они покинули класс, болтая по-испански, смеясь и колотя по шкафчикам от избытка энергии.
В коридоре Рик дал Пекину подзатыльник чуть сильнее, чем полагалось для шутки, но Пекин лишь ухмыльнулся, показав серебряный передний зуб.
Том стоял и слушал, как гомон стихает, удаляясь по коридору, словно бегущая к далекому берегу волна. Он не принадлежал к их миру и чувствовал себя невероятным кретином. Хуже того, он ощущал себя старым. Том подумал: «Ах, черт, какое фиаско! Чуть не спровоцировал войну двух банд!»
– Успокойся, сынок, они уже ушли, – сказал Сержант, налегая на швабру.
– Простите?
– Это я Бегуну говорю. – Сержант кивнул на пустой угол. – Заводят его эти ребята.
Том кивнул. Сержант продолжил свою работу, морщинистое лицо было сосредоточенным. Насколько знал Том, раненный в последние месяцы Второй мировой войны молодой солдат Деннисон так и не оправился от потрясения и впал в детство. Школьным сторожем он работал уже больше пятнадцати лет, а жил в кирпичном домике в конце Брасос-стрит, напротив городской баптистской церкви. Дамы из Сестринского клуба носили Сержанту обеды и приглядывали за тем, чтобы тот не разгуливал по городу в пижаме, но в остальном он был вполне самостоятелен. Правда, с Бегуном дело обстояло иначе: если вы не соглашались с тем, что пес (неопределенной породы) свернулся клубком в углу, залез на стул или сидит у ног Сержанта, Деннисон смотрел на вас, как на умственно отсталого, и говорил: «Бегун здесь, а где ж ему быть!» Он словно намекал, что шустрый, но робкий Бегун частенько не хочет показываться, но еда, оставленная с вечера в миске на крыльце, к рассвету исчезнет. Дамы из Сестринского клуба давным-давно отказались от попыток втолковать Сержанту, что никакого Бегуна нет, – Деннисон тут же начинал плакать.
– Не такие уж они плохие, – сказал Сержант, отдраивая плевок Хурадо. – Ребята эти. Просто выпендриваются, и все дела.
– Может быть.
Слабое утешение. Том был очень расстроен. Четверть четвертого – Рэй, должно быть, уже ждет возле машины. Открыв верхний ящик стола, Том вынул ключи и почему-то подумал про ключи от машины, которые должны лежать где-то в доме у Пересов. Интересно, мистер Перес хоть раз брал их в руки, чтобы проверить, перевесят ли они жизнь сына? Том почувствовал, как быстро утекает время, и понял: вот сейчас над Великой Жареной Пустотой кружат стервятники. Он задвинул ящик.
– До завтра, Сержант.
– Зеленый свет горит – нам идти велит, – отозвался тот, и Том вышел из расчерченного солнцем класса.
Глава 13
Дом Коди
Мотоцикл свернул на Брасос-стрит. Коди почувствовал, как внутри у него все сжимается. Реакция была непроизвольной: так напрягаются мышцы перед сильным ударом. До дома было рукой подать, он остановился на углу Брасос-стрит и Сомбра-стрит. Заднее колесо взметнуло пыль из вымоины, и Кошачья Королева (в узловатых руках – метла) крикнула со своего крыльца:
– Не гоняй так быстро, зараза!
Пришлось улыбнуться. В это время дня Кошачья Королева (по-настоящему ее звали миссис Стелленберг, вдова) неизменно подметала площадку перед домом и всякий раз кричала проносящемуся мимо Коди одно и то же. Семьи у Кошачьей Королевы не было, только с дюжину кошек, которые размножались так быстро, что Коди не успевал их считать. Эти твари шныряли по всей округе, а по ночам орали детскими голосами.
Сердце паренька забилось быстрее. Справа приближался его дом: выгоревшие на солнце серые доски, закрытые ставнями окна. У тротуара стоял папашин драндулет – дряхлый темно-коричневый «шевроле» с проржавевшими бамперами и вмятиной на пассажирской дверце. На машине лежал слой пыли, и Коди сразу увидел, что стоит она точно как утром, правыми колесами на тротуаре. А значит, одно из двух: либо отец пошел на работу в городскую пекарню пешком, либо вообще не пошел. И если старик весь день проторчал дома, один, в духоте, то за стенами, может статься, собирается жестокая гроза.
Коди заехал на тротуар, миновал дом Фрейзеров и оказался у себя во дворике. Там рос лишь колючий куст юкки, но и он начал жухнуть. Коди остановил мотоцикл у бетонных ступенек крыльца и выключил мотор. Тот заглох с лязгом, который непременно должен насторожить его папашу.
Коди слез с мотоцикла, расстегнул куртку и вынул из-за пазухи задание по труду: вешалку для галстуков, да не простую: около шестнадцати дюймов длиной, вырезанную из куска палисандра, надраенную наждаком и отполированную так, что поверхность на ощупь казалась прохладным бархатом. В дерево были вделаны квадратики белого пластика, старательно покрытые разводами серебряной краски под перламутр. Квадратики складывались в замысловатый шахматный узор. По краям вешалки Коди вырезал фестоны. К дощечке крепились еще две детали из инкрустированного палисандра. Они удерживали перекладину, на которую и следовало вешать галстуки. Мистер Одил, учитель труда, сказал, что работа хорошая, только непонятно, почему Коди так долго возился. Коди не терпел, когда кто-то стоит у него над душой, поэтому рассчитывать мог только на «уд», но задание было принято, и остальное его не волновало.
Ему нравилось работать руками, хотя он и притворялся, будто труд – чистейшей воды занудство. От него, своего президента, «щепы» ждали здорового презрения почти ко всему, особенно если оно имело отношение к школе. Но руки Коди, похоже, соображали раньше головы – работа по дереву давалась ему легко, как и ремонт машин на станции обслуживания мистера Мендосы. Коди давным-давно собирался отладить свою «хонду», да все откладывал, пока не сообразил, что он как бы «сапожник без сапог». Ничего, на днях он ею займется.
Парнишка снял очки-консервы и сунул в карман. В спутанные волосы набилась пыль. Ему не хотелось подниматься по растрескавшимся бетонным ступенькам и переступать порог, но он жил в этом доме и понимал, что иначе нельзя.
«Зайду – и назад», – подумал он, шагнув на первую ступеньку.
Дверные петли взвизгнули, как ошпаренная кошка. Коди поспешил за непрочную деревянную дверь в полумрак. Запертая в стенах дома жара буквально высасывала воздух из легких, и парнишка оставил внутреннюю дверь открытой, чтобы хоть немного проветрить. Он уже почувствовал кислый перегар «Кентукки джент», любимого папашиного виски.
В ближней комнате, перемешивая тяжелый воздух, крутился вентилятор. На столе около пятнистого дивана валялись игральные карты и стояли переполненная окурками пепельница и немытый стакан. Дверь в спальню отца была прикрыта. Коди задержался, чтобы распахнуть окна, потом, зажав под мышкой вешалку для галстуков, двинулся к себе в комнату.
Но не успел добраться до нее, как услышал скрип – открылась отцовская дверь. Ноги Коди налились свинцом. И тогда скрежещущий, как покоробленная пила, голос невнятно (дурное предзнаменование!) выговорил:
– Ты чего тут шныряешь?
Коди промолчал, и отец заорал:
– Сын! Остановись и ответь!
У парнишки отнялись ноги. Он опустил голову и принялся разглядывать одну из синих роз, вытканных на нитяном коврике.
Усталый пол заскрипел под ногами папаши. Запах «Кентукки джент» стал сильнее, к нему присоединился тяжелый дух давно не мытого тела. И разумеется, одеколона: папаша расплескивал его по лицу, шее и под мышками, называя это «помыться». Шаги затихли.
– Ну так что? – спросил папаша. – В молчанку играем?
– Я… думал, ты спишь, – сказал Коди. – Не хотел тебя будить…
– Чушь. Чушь в квадрате. Кто тебе велел открывать окна? Мне тут это окаянное солнце не нужно.
– Жарко. Я подумал…
– Тебе, балбесу, только и думать. – Снова шаги. Ставни с треском захлопнулись, отсекая солнечный свет, превращая его в пыльную серую дымку. – Не люблю солнце, – сказал папаша. – От него бывает рак кожи.
В доме сейчас не меньше девяноста градусов. Коди ощутил, как по телу под одеждой медленно течет пот. Шаги опять направились в его сторону, и Коди дернули за сережку-череп. Он поднял глаза и увидел отца.
– Чего не вставишь такую же в другое ухо? – спросил Кёрт Локетт. С худого лица с квадратной челюстью смотрели глубоко посаженные мутно-серые глаза с сеткой морщин вокруг. – Все бы поняли, что ты сдвинулся вовсе, а не наполовину.
Коди отвел голову, и отец выпустил его ухо.
– В школе сегодня был? – спросил Кёрт.
– Да, сэр.
– Хоть одному копченому ума вложил?
– Почти, – ответил Коди.
– «Почти» не считается.
Кёрт обтер тыльной стороной руки сухие губы, отошел от Коди и плюхнулся на диван. Взвизгнули пружины. Кёрт был столь же жилистым, как и сын, с такими же широкими плечами и тощими бедрами. Припорошенные сединой и редеющие на макушке темно-каштановые волосы он зачесывал назад, намертво закрепляя кок «Виталисом». Курчавые светлые волосы Коди унаследовал от матери, которая умерла в больнице города Одессы, штат Техас, давая ему жизнь. Кёрту Локетту было всего сорок два года, но пристрастие к «Кентукки джент» и долгие вечера в клубе «Колючая проволока» состарили его по крайней мере лет на десять. Под глазами – набрякшие мешки, а по обе стороны от тонкого точеного носа кожу бороздили глубокие морщины. Сейчас он красовался в любимом наряде: ни ботинок, ни носков, лишь заплатанные на коленях джинсы и огненно-красная рубаха с вышитыми на плечах ковбоями, набрасывающими лассо на волов. Вынув из кармана пачку «Уинстона», Кёрт прикурил. Коди смотрел, как колеблется огонек в трясущихся пальцах отца.
– Скоро «мокрые спины» всю землю подомнут, – объявил Кёрт, выдохнув облако дыма. – Все захапают и еще потребуют. И остановить их можно только одним: напинать по заду. Согласен?
Коди на секунду опоздал с ответом.
– Согласен? – повторил Кёрт.
– Да, сэр. – Коди двинулся в сторону своей комнаты, но отцовский голос снова остановил его.
– Фью! Я тебя не отпускал. Я с тобой разговариваю, сын. – Кёрт снова глубоко затянулся. – На работу пойдешь?
Коди кивнул.
– Хорошо. А то курить нечего. Как думаешь, твой копченый начальник даст пачечку?
– Мистер Мендоса нормальный чел, – произнес Коди, – не такой, как другие.
Кёрт молчал. Вынув сигарету изо рта, он уставился на красный огонек.
– Все они одним миром мазаны, – спокойно отозвался отец. – Все. Будешь думать по-другому, сын, Мендоса тебя наколет.
– Мистер Мендоса всегда был…
– Это что еще за мистер Мендоса? – Кёрт воззрился на сына. «Проклятый сопляк, – подумал он. – Деревянная башка!» – А я тебе говорю, все они одним миром мазаны – и точка. Так принесешь курево или нет?
Коди, не поднимая головы, пожал плечами. Но он чувствовал на себе взгляд отца и волей-неволей пообещал:
– Принесу.
– Договорились. – Отец вернул сигарету в угол рта, затянулся, и табак ало затлел. – А это что за хреновина?
– Ты о чем?
– Вон та хреновина. Вон. – Кёрт ткнул в сына пальцем. – У тебя под мышкой. Что это?
– Ничего.
– Парень, я еще не ослеп! Я спрашиваю, что это такое!
Коди медленно вынул из-под мышки вешалку для галстуков. Ладони взмокли, по шее струился пот. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха. Глядеть на отца мальчику всегда было трудно, словно при виде Кёрта становилось нестерпимо больно глазам, и всякий раз, когда Коди оказывался рядом с папашей, внутри у него что-то обмирало и делалось тяжелым, созревшим для похорон. Но что бы там ни обмирало, иногда оно выкидывало поразительные коленца. Могильщикам с ним было бы не справиться.
– Просто вешалка для галстуков, – объяснил он. – Сделал в школе.
– Отцы-святители! – Кёрт присвистнул, поднялся и направился к Коди. Тот отступил на шаг и только тогда спохватился. – Подними-ка, хочу поглядеть. – Кёрт протянул руку, и Коди позволил ему коснуться вешалки. Пятнистые от никотина пальцы отца ласково прошлись по гладкому дереву и квадратикам поддельного перламутра. – Ты сделал? А кто помогал?
– Никто.
– Ей-богу, отлично сработано! Края глаже, чем у бейсбольной биты! Сколько же времени ты возился?
Не привыкший к отцовским похвалам Коди занервничал еще сильнее.
– Не знаю. Конечно, не две минуты.
– Вешалка для галстуков. – Кёрт хмыкнул и покачал головой. – Вот это да! Никогда не думал, что ты можешь сделать такую штуку, сын. Кто тебя научил?
– Сам научился.
– Красивая хреновина, чтоб я сдох. Серебряные квадратики больно хороши. В них весь шик, так?
Коди кивнул. Ободренный отцовским интересом, он осмелился переступить границу, которую они с Кёртом провели давным-давно после бесчисленных ночных скандалов, холодного молчания, пьяных драк и ругани. Сердце Коди зачастило.
– Тебе в самом деле нравится?
– Спрашиваешь!
Коди дрожащими руками подал вешалку отцу.
– Я сделал ее для тебя.
У Кёрта Локетта отвисла челюсть, и он уставился на сына, переводя ввалившиеся глаза с вешалки для галстуков на лицо мальчика и обратно. Медленно протянув обе руки, отец взялся за вешалку. Коди отдал.
– Батюшки! – Кёрт говорил тихо, уважительно. Он прижал вешалку к груди. – Бог ты мой! В магазине ведь такую не купишь?
– Да, сэр. – То, что обмерло внутри у Коди, вдруг встрепенулось.
Пальцы Кёрта играли с деревом. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с тринадцати лет рыл канавы, укладывал трубы и клал кирпич. Осторожно, как ребенка, прижимая к себе вешалку, отец вернулся к дивану и сел.
– Красотища, – прошептал Кёрт. – Красотища-то какая! – Мимо лица плыла паутина сигаретного дыма. – Было дело, работал я по дереву, – сказал он, глядя в никуда. – Давным-давно. Брался за любую работу, какая подворачивалась. Бывало, дает мне твоя мама бутерброды на обед и говорит: «Кёрт, сделай так, чтоб сегодня я тобой гордилась», а я отвечаю: «Бу сде, Сокровище Мое». Это я твою мамку так звал – Сокровище Мое. Ох, какая ж она была хорошенькая… Глянешь на нее – и поверишь в чудеса. Такая хорошенькая… красавица моя. Сокровище. Вот как я звал твою мамку. – Глаза отца повлажнели.
Сжимая вешалку обеими руками, Кёрт пригнул голову.
Коди услышал, как отец словно подавился. Сердце парнишки болезненно сжалось, будто от удара. Ему случалось видеть папашины пьяные слезы, но сейчас дело обстояло иначе. Эти слезы пахли не виски, а болью. Мальчик не знал, сумеет справиться или нет, и, поколебавшись, сделал шаг к отцу. Второй шаг дался легче, третий – совсем легко. Коди поднял руку, чтобы тронуть отца за плечо.
Тело Кёрта сотрясла дрожь. Он со свистом втянул воздух, словно в приступе удушья, и вдруг поднял голову. Коди увидел, что хоть глаза у папаши и были мокрые, но старик смеялся. Смех делался все жестче, отрывистее, пока из горла Локетта-старшего не послышалось ухающее ворчание дикого зверя.
– Идиот проклятый! – удалось выговорить хрюкавшему от смеха Кёрту. – Чертов кретин! Ты же знаешь, у меня нет галстуков!
Рука Коди сжалась в кулак. Он опустил ее.
– Ни единого! – проорал Кёрт, запрокинув голову и сдавленно хихикая. По морщинкам возле глаз сбегали слезы. – Боже милостивый, что за дурака я вырастил!
Коди стоял тихо-тихо. На виске билась жилка. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы.
– Какого черта ты не сделал мне скамеечку для ног, парень? Скамеечку я бы нашел куда девать! Что, черт тебя побери, мне делать с вешалкой для галстуков, если их у меня сроду не было!
Мальчик дал отцу посмеяться еще секунд тридцать, а потом отчетливо и твердо сказал:
– Ты сегодня не пошел в пекарню. Так?
Смех с бульканьем оборвался, будто вода, застоявшаяся в кухонной раковине, нашла себе выход. Кёрт с еще непросохшими глазами несколько раз кашлянул и затушил сигарету о покрытый ожогами стол.
– Ну не пошел. Какое твое собачье дело?
– Я тебе скажу какое, – ответил Коди. Он держался очень прямо, а глаза были похожи на выжженные дыры. – Мне надоело отдуваться за твое разгильдяйство. Осточертело вкалывать на бензозаправке и смотреть, как ты просираешь денежки…
– Думай, что говоришь! – Кёрт встал – в одной руке вешалка, другая сжата в кулак.
Коди дрогнул, но не отступил. Ярость сжигала его изнутри, надо было выговориться.
– Я тебя больше не прикрываю, слышишь! Я не стану звонить в твою затраханную пекарню и врать, будто ты приболел и не можешь выйти на работу! Они же знают, что ты пьянчуга! Всем известно, что ты и гроша ломаного не стоишь!
Кёрт взревел и кинулся на сына, но Коди оказался проворнее. Кулак пропахал пустоту.
– Давай-давай, стукни! – Коди, пятясь задом, выбрался за пределы досягаемости. – Давай, старая сволочь! Только попробуй!
Кёрт качнулся вперед, зацепился ногой за ногу, рухнул на стол и с яростным воплем скатился на пол. На него дождем посыпались игральные карты и пепел.
– Давай! Давай! – подзадоривал обезумевший Коди.
Он подбежал к окну и распахнул ставни. Комнату затопил палящий белый свет, открывший взору грязный ковер, растрескавшиеся стены, обшарпанную мебель из комиссионки. Свет упал на Локетта-старшего, который пытался встать посреди комнаты на нетвердые ноги. Заслонив глаза рукой, он пронзительно крикнул:
– Убирайся! Катись из моего дома, сука! – Отец швырнул в Коди вешалкой для галстуков. Она врезалась в стену и свалилась на пол.
Коди даже не взглянул на нее.
– Выкачусь, – сказал он, тяжело дыша, но уже спокойным голосом, глядя мутными глазами на Кёрта, который загораживал лицо от солнца. – Выкачусь, не волнуйся. Но тебя я больше не прикрываю. Потеряешь работу – сам виноват.
– Я мужчина! – заорал Кёрт. – Не смей со мной так разговаривать! Я мужчина!
Теперь настала очередь Коди смеяться – горьким смехом оскорбленного человека. То, что умерло у него внутри, стало давить еще сильнее.
– Попомни мои слова. – Он повернулся к двери, чтобы уйти.
– Парень! – рявкнул Кёрт, и Коди остановился. – Радуйся, что твоя мать отдала Богу душу. Потому что будь она жива, то возненавидела бы тебя не меньше моего.
Коди мигом очутился за дверью, которая захлопнулась у него за спиной, как капкан. Сбежав с крыльца к мотоциклу, парнишка вдохнул полной грудью, чтобы прояснилось в голове. На миг почудилось, что его мозг втиснули в крохотную коробочку – малейшее давление, и все взорвется.
– Соседи, вы там рехнулись? – крикнул со своего крыльца Стэн Фрейзер. Над брючным ремнем нависало брюхо. – Что вы разорались?
– Поцелуй меня в задницу!
Сев на «хонду» и пнув стартер, Коди издал непристойный звук. Лицо Фрейзера стало малиновым. Он двинулся по ступенькам к Коди, но парнишка рванул с места так быстро, что мотоцикл встал на дыбы, а из-под заднего колеса в воздух полетел песок. Промчавшись через двор, Коди свернул на Брасос-стрит. Красная «хонда» пошла юзом, ее закрутило, развернуло, колеса оставили автограф на асфальте.