Моя собака любит джаз

А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки.

– Нет ничего прекраснее, – говорил он, – вида зреющих яблок!

– А зреющих слив? – спрашивал из окна папа.

– Ничего!

– А зреющих груш?

– Тоже нет!

– А камыша в болоте?

– Нет ничего прекраснее всего этого! – отвечал Василий Васильевич.

Потом мы варили картошку и ели ее с чесноком.

– Чеснок я делаю так, – рассказывала мама, – чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо.

– У нас в России, – говорил папа, – люди не самые умные, но самые смелые.

– До свиданья, сегодняшний день, – сказал Василий Васильевич на прощание. – Если б вы знали, как я рад, что вы – …ВЫ!

– Еще увидимся! – махнул рукой папа.

Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришел с белою гвоздикой в красной кофте – снегирь на снегу.

– Дорогие мои! – Он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. – Я хочу сделать вам предложение.

– Предложениечего??? – спросил папа.

– Я хочу предложить, – заявляет Василий Васильевич, – свою руку и сердце.

– Кому??!

– Вам троим, – говорит он, – мне все тут понравились. Особенно вы, Михаил, – вы такой приветливый, дружелюбный. Я принес вам в подарок хлопчатобумажные носки.

– Милая, родная, – обратился Василий Васильевич к маме. – Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне…

Повисло астрономическое молчание.

– Но позвольте, Василий Васильевич, – проговорил наконец мой папа. – Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!..

– Возможности жизни безграничны, – сказала мама. – Миша! Я поняла: мой идеал мужчин – не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные.

– Вы режете меня без ножа, – простонал папа. – Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.

– Я буду аккуратно! Вот увидите! – просился Василий Васильевич.

– У нас тут что?! – взревел папа. – Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь…

– Не надо ужин, – заартачилась мама. – Столько возни!

– Можно же сосиски! – прошептал папа. – Люся! Люся! – воскликнул он. – Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?

Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.

– Ты мой, – сказала она, – самый лучший, любимый, единственный Миша!

– А он? – грозно спросил папа.

– А он наш единственный Вася!..

– Я умоляю вас – станьте моей семьей, – подхватил Василий Васильевич. – Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!..

– Возьмем его! – Мы с мамой закричали. – Возьмем!

И заплакали.

– Ну ладно, ладно, – сказал папа, – ладно, только не плачьте.

Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели раз в день, но очень плотно и на ночь.

По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.

– А вот и котлеты! – завидев ее, говорил Василий Васильевич.

– Редкий зять, – радовалась бабушка, – так любит свою тещу, как мои Вася и Миша.

Спали они со мной в детской – валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.

А как они дружно ходили в магазин!

– Давай мы понесем, – кричали они маме, – все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?

– Чтобы их любить! – отвечала мама.

– Нет! – кричали они на всю улицу. – Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.

Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.

– Только через мой труп! – сказал папа. – Будет художником – будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию – обмундирование дадут, бесплатная еда…

Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро в предрассветной синеве он разбудил папу.

– Михаил, – недовольно сказал он. – Вы брыкаетесь.

– Тысяча извинений, – забормотал папа. – Мне снилось, что я тону.

За завтраком между яичницей и чаем Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.