Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом
Помню, на вопрос: «Уверены, что сможете остаться “над схваткой”, не свалившись в глубокую яму “pro” или “contra”»? – ответил не без раздумий: «Нет, не уверен вообще ни в чём!» Поэтому, мол, – по бессмертной, хоть и спорной системе Станиславского – стану упорно представлять себя неискушённым студентом из гордой, но бедной африканской страны. Учусь, мол, в «Патриса Лумумбы», изучаю славянскую филологию (хоть по-русски изъясняюсь исключительно в обнимку со словарём и разговорником). Пишу сейчас курсовую – первый курс, второй семестр – по творчеству, как его там? Запамятовал что-то… Один момент, сейчас взгляну – у меня записано. Вот: «Е-се-нин». Правда, с творчеством данного автора пока, увы, не знаком (и даже пока не знаю, кто он: поэт? прозаик? шоумен? этнограф? исследователь мистических глубин? всё вместе?). А сдавать курсовую всё равно придётся. Волнуюсь – успею ли к сроку? Благо у себя на жаркой родине считался журналистом средней руки – клепал очерки о передовиках кокосового производства, брал интервью у именитых шаманов и мелкоэтнических сказителей. Потому ничего нового придумывать и не хочу. Пусть говорят умные, компетентные в нужных вопросах люди, кто эту вашу знаменитость пристально изучал, кто познал со страниц пыльных фолиантов мемуаристики все перипетии её жизни и творчества, вдоль и поперёк. А я лишь потом возьму суровую нитку бесстрастного журналистского повествования – да и сошью все разноцветные, разномастные, изощрённо лоснящиеся и цветасто искрящиеся кусочки воедино. Чтобы получился классический такой африканский коллаж – из доступных подручных материалов. Дай бог, получится добротное лоскутное одеяло, с которым будет и не грех скоротать один-другой угрюмый вечерок. Ну а нет – так не обессудьте!
Помню, тогда меня обвинили чуть ли в неприкрытом цинизме. Мол, негоже так: не быть (хотя бы тайно, пусть глубоко в душе) ярым адептом Вселенской Есенианы – и пытаться что-то там такое выразить о Мастере! Да как вообще, мол, можно в таком случае притрагиваться к столь деликатному материалу своими грязными лапами! Возможно, мой непримиримый собеседник во многом и прав. Хотя скрупулёзно выписывать очередной «рерайт», что традиционно сгинет без видимого следа в почти вековой толще исследований о Есенине – как-то совсем не прельщает…
Поэтому, насколько это вообще возможно, попытаюсь самоустраниться от разного рода плетения объединяющей смысловой нити, модерирования заочной дискуссии, нанизывания на единый стержень замысла… ну и всего такого прочего. Благо все мои собеседники – люди далеко не случайные. У кого в наличии степени и звания, у кого – лауреатства и немалый вес в литературных кругах. А кто-то и вовсе медийной персоной оказался! Что в наши дни всё остальное с лихвой перевешивает. Ну, пусть знающие люди и рассуждают о многозначимых смыслах, отвергая попутно расхожие штампы и некомпетентные доводы! Диктофон запишет, бумага стерпит… авось и читатель прочитает. Или хотя бы «просмотрит наискосок». (Что в условиях всеобщего информационного пресыщения – уже неплохой результат!)
…А когда уже «ввязался» в проект – вдруг проникся: как там, в есениноведении, всё сложно и изысканно! Причём как в научном, так и в «любительском». Количество солидных монографий, популярных книжек и «чего-то среднего» просто зашкаливает! Все, кто инфицирован «есенинофилией», считают насущно необходимым издать книжку… другую-третью… пятую-десятую… Или хотя бы пёстрый пучок статей, причём размещая их где только придётся: от районных многотиражек и корпоративных буклетов до центральных СМИ.
Получаешь тут письмо из Минска: «Кем я считаю Сергея Есенина для себя? – Светочем моей жизни! Под его знаменем живу с юных лет. Собрал коллекцию в полтысячи его книг и о нём. Сам выпустил семь. Вырезок публикаций о нём в моём архиве несколько тысяч, множество всяких вещей с его именем». Такое вот скромное хобби… Кстати, появился повод представить нашего первого респондента, раз уж я упомянул его. Итак, встречайте – Пётр Радечко, гражданин братской Беларуси. Исследованию творчества и увековечивания памяти Есенина посвятил всю жизнь. Причём сугубо на общественных началах, в свободное от основной работы время. Но, несмотря на чистый энтузиазм, его впечатляющее подвижничество в есениноведении замечено и должным образом отмечено. О чём уважаемый Пётр Иванович охотно расскажет благодарным читателям: «Моя книга “Есенин и Беларусь” удостоена диплома лауреата Республиканского литературного конкурса “Лучшее произведение 2011 года в области критики и литературоведения”, а книга “Реабилитированный Есенин” удостоена диплома Международной литературной премии имени Сергея Есенина “О Русь, взмахни крылами…”. К тому же я награждён медалью “Сергей Есенин”».
Профессиональные есениноведы, впрочем, также не отстают. Как вам, например, такой капитальный научный труд: «Есенин и масонство»?
«Так ведь не состоял же!..» – робко запротестует доверчивый читатель.
«А никто и не утверждает обратного!» – только и остаётся ответить. Но вот о том, как именно Есенин «не состоял, не участвовал, не привлекался…» – и повествует сей серьёзный академический опус. А написала его Наталья Шубникова-Гусева – руководитель Есенинской группы Института мировой литературы имени Горького Российской академии наук. Профессор, доктор филологии. Более подробно о непростых есенинско-масонских взаимоотношениях можно будет прочесть в главе, повествующей о религиозных и мистических воззрениях поэта. А пока, для затравки, изящный сюжет от Шубниковой-Гусевой для раздумий: «В быту имажинисты обыгрывали не только костюмы, но и другие символы и обычаи масонов. Своё объединение они называли по аналогии с масонским: “Ассоциация вольнодумцев” и “Орден имажинистов”. А также учредили Верховный совет Ордена имажинистов, члены которого, в том числе Есенин, именовались Верховными мастерами Ордена… Угловой диванчик в есенинском кафе “Стойло Пегаса” имажинисты называли “ложей”. Имелась у Есенина и изящная чернильница с масонским символом – черепом Адама, что ныне хранится в Государственном литературном музее».
Уф, вот и представил второго участника настоящего издания. Дело осталось за малым – обозначить и достойно представить разноплановыми суждениями и предположениями оставшиеся четыре дюжины респондентов. Хотя, пожалуй, для удобства можно их и торжественным списком представить, как при выдвижении в дежурный Почётный президиум. Своеобразный междисциплинарный коллоквиум, посвящённый великому поэту. (Такой список смотрите в начале настоящей книги. – Прим. ред.)
…А теперь – о самом наболевшем. Ведь терзания из разряда вечных, проклятых вопросов: «А стоит ли участвовать в ещё одном “есенино-рассматривающем”» опусе?» – смущали меня не один день! Что, мол, можно в принципе написать такого, что до меня никто – ни из классиков, ни из современников – не обозначил? Имеет ли смысл плодить перепевы одного и того же? Ответ на первый взгляд очевиден. Но мой юношеский максимализм (на шестом-то десятке!) не позволил так вот, без боя, спасовать.
И потому – представляю заветный алгоритм «подачи материала», найденный в муках и терзаниях. Пусть многочисленные исследователи и ценители жизни-творчества Есенина (а заодно – и осторожные в формулировках оппоненты) высказывают свои заветные мысли вслух. Почему именно вслух, а не письменно, что привычнее? Прежде всего чтобы, не дай бог, не выдать ненароком «на-гора́» подобие заунывной филологической диссертации (где основными инструментами выступают ножницы и клеящий карандаш, пусть и в их виртуальном аналоге: настрогал цитат из чужих книжек, скрупулёзно переклеил на новые листы… Главное – не забыть проставить сноски. И указать цитируемые источники, общим массивом до полутысячи). А так – всё же будет хоть какая «добавочная стоимость» у издания – широкий срез мнений современников. А я, со своей стороны, всё аккуратно зафиксирую, перенесу на бумагу… и постараюсь подбить под общий знаменатель. Ну… и всё на этом!
Итак, резюмирую: перед вами, уважаемый читатель, книжка-интервьюшка. Что наговорили на диктофон мои уважаемые собеседники – то я и вставил в конечный текст. (Как традиционно оговаривается в шаблонно-газетной традиции: «Оригиналы аудиозаписей в редакции имеются!»)
В результате формат книги можно попытаться обозначить как «актуальные беседы о жизни и о творчестве на примере Сергея Есенина»). Если нужно уточнение, пожалуйста: «о нём», «на тему него», «вокруг да около некоторых его качеств». А всё остальное (жизнь-любовь-творчество-гибель и прочее) – это сопутствующий повествованию креатив. Без этого не обойтись, но сразу оговорюсь: слишком уж разный, не похожий один на другого, у моих собеседников получается Есенин. Не знаю даже, увы или к счастью, довольно много набралось разношёрстных да разномастных Сергеев Есениных! И каждый – со своим колоритом, особенностями, талантами и странностями.
Иногда, особенно когда только начинал брать интервью, я недоумённо перебивал собеседников: «Это вы сейчас про кого, про Есенина рассказываете?!» Иногда получал утешительный ответ: «Нет, это уже о Троцком, который Есенина особо привечал…» Тогда я облегчённо вздыхал: «Уф, от сердца отлегло!» Но порой слышал и обескураживающее: «Да, про него, про Сергея Александровича, – а что именно вас смущает?» Тогда старался совладать с дрожью в голосе и открывал личный сезон соглашательских киваний: «Нет-нет, продолжайте!»
Порой в один день случалось взять два совершенно разных – не просто непохожих интервью, но, как казалось, не имеющих даже общих точек соприкосновения. Во всяком случае, такими получались ответы на вроде бы одинаковые вопросы. Но в результате создавалось ощущение, будто беседуем не только о разных людях, но и про совершенно не похожие друг на друга культурные эпохи… В такие моменты ускользающий облик Сергея Есенина представлялся сугубо мифическим, выписанным в разной цветовой и смысловой гамме. (Правда, потом вечером переслушивал записи… и судорожно размышлял: как вот «это всё великолепие» сшить в некое единое целое? Есенин представлялся мне то двуликим Янусом, то тысячеликим Шивой, а то – по всем правилам нигилизма – растворялся в безучастной вселенской пустоте. Впрочем, обо всём этом и будет подробно рассказано в книге).
Ещё раз подчеркну, но без этого никуда: повторов в книге планируется много. По идее – каждый новый ответ моих уважаемых соавторов должен «ощупывать» требуемую панораму с разных фокусных точек. Магистральный подход к изложению полученного материала будет следующим: существует некий «чёрный ящик» с аббревиатурой «С.А.Е.» на боках (наподобие тех, что находят на дне океана после трагических авиакатастроф). Ящик повреждён, долго пролежал на илистом дне… но существуют сонмы специалистов по аэронавтике, баллистике, записывающим устройствам, криптографии, моделированию полётных ситуаций, – что смогут попытаться дешифровать отловленные данные.
Конечно, степень удачности предприятия заранее не известна, и реконструкция событий сможет произойти лишь в некоем приближении. Ведь исчерпывающую информацию мог бы дать лишь сам командир величественного трансконтинентального лайнера «С.А.Е.». Но тот уж больше чем девять десятков лет назад трагически закончил свой суборбитальный полёт в питерском «Англетере». Сам ли вывернул руль в безвозвратный «штопор» или его предательски «сбили» – так до сих пор и не ясно. За давностию лет уже ничего не доказуемо в той степени, что не допускает сомнений. Разве что может быть высказано в качестве предположения, с большей или меньшей степенью убедительности. Но все версии выслушаем, факты и догадки аккуратно задокументируем. И, как говорят на Востоке: «Пусть расцветают тысячи цветов…» Тем более что распускаются эти цветы-мнения на могиле великого поэта.
Глава II. Биографии – или сами произведения? Любовь к поэту – или к личности? Книги… или музеи?
«Читай непосредственно стихи – чего тебе дадут противоречивые версии биографий поэта?» – признаюсь, подобную мысль, в самых разных формах, я выслушал не меньше дюжины раз. Поэтому даже и не буду указывать авторство данного тезиса – не знаю, указать с десяток имён собеседников через запятую или оставить здесь как некий новый городской фольклор.
Хотя резче всех высказались по этому поводу самые молодые консультанты издания. Первый – знаковая фигура питерского поэтического андеграунда, Илья Сёмкин: «Есть что-то порочное в желании представить жизнь поэта через какие-то происшедшие с ним события, через призму сомнительных высказываний его критиков или современников, зачастую абсолютно некомпетентных исследователей или банальных сплетников. Важны не жизненные обстоятельства и даже не трагический конец, а та энергия, что тридцать лет проходила через Есенина, выливаясь в идеально законченные стихотворные строки».
Второй – Максим Замшев, возглавляющий знаменитую «Литературную газету»: «Копаться в личной жизни великих творцов – не дело писателей, наше дело – литература. Чтобы заниматься изучением чужой личной жизни – нужно поднять массу документов, проверить их подлинность! А как у нас обращаются с документами – мы знаем. Как много необъективных современников, плохо скрывающих своё злопыхательство, – мы тоже знаем. Так что это дело литературоведов: это они – за зарплату! – изучают разного рода обстоятельства жизни. А литераторам должно быть больше интересно само творчество!»
Ну и третий, Александр Чистяков, – не только поэт, но и цепкий куратор, организатор сценического литпроцесса: «И всё-таки судьба поэта – это прежде всего его произведения. Вообще считаю, что подробные биографии поэтов нужно запретить публиковать, чтобы не отвлекали от главного – за поэта должны говорить его стихи! Да, про Есенина многое чего говорят, но народ не читает эти заумные книжки, где скрупулёзно перечисляют его любовниц или дебоши. Считаю, что обычному читателю не надо выкладывать всю подноготную. Например, как опубликовали книжку про Высоцкого, там по минутам последние дни перед смертью зафиксированы. Зачем?»
И ведь действительно: Сергей Александрович Есенин оставил столь обширное наследство из художественных произведений, что даже жалко времени на размазывание по концептуальному полю разного рода фактов-слухов-преданий о его земной жизни. И правда тогда – зачем? И возразить тут, в общем-то, нечего.
Но вот что говорит известный прозаик Евгений Водолазкин: «Всякий поэт не то чтобы актёр, скорее, он усиленно заботится о своей биографии – той, что представляет публично. Для прозаика, скажем, биография не играет столь важной роли. А для поэта она важнейшая составляющая его творчества. И так было всегда: вспомним биографии Байрона, Пушкина, Лермонтова. Все известные поэты имеют биографию, которая в определённой мере – некий “сертификат” его поэтической состоятельности. Если человек способен уйти воевать или вызвать обидчика на дуэль, то та кровь, которая сочится из его стихов, – настоящая. Это не клюквенный сок!»
Как вариант: будем рассматривать в этой связи если не всех деятелей искусства, то хотя бы поэтов? Их творческие изыскания – в непосредственном сочетании с «публичной биографией»?.. Впрочем, тут вряд ли можно прийти к единому мнению…
Можно рассмотреть и такой довод: два моих давних приятеля, придерживающихся буддийского вероисповедания, утверждают без тени сомнения, что получают некое «истинное духовное наслаждение», скрупулёзно изучая сохранившиеся предания о жизни и деяниях Будды. Мол, одних только текстов его сутр-проповедей как-то маловато! Если не знать о царском происхождении Будды, земной жизни, просветлении, – то и высказанные им бессмертные станцы как-то бледнеют, размываясь в неясном историческом контексте. Если, мол, не вошёл царевич Сидхартха Гаутама в Нирвану, то и его бессмертное речение «сарва дуккха» («Всё есть страдание, искажение» – из учения о Благородных Истинах) – не более чем удачная поэтическая находка.
А ведь есть же ещё и христианство, где деяния Иисуса Христа, рассказы о его земной жизни не менее значимы, чем его проповеди и притчи. А хадисы Пророка Мухаммада? Мои знакомые, исповедующие Ислам, уверяют, что изучение жизнеописаний Пророка помогает находить тонкие, скрытые смыслы в священном Коране!
Наверное, скажете, сравнение явно неудачное? Конечно, никто не спорит: сами явления – разного порядка и явно не одного масштаба! Но законы человеческого восприятия, видимо, всё же схожи. Обычная, земная жизнь неумолимо вносит особые обертона в Небесную миссию. Божественный дар может быть выражен не только в духовном служении, но и в других, не столь ярких, но, тем не менее, – также важных атрибутах. Таких, скажем, как художественное творчество. К тому же я услышал столько утверждений об особом «провидческом даре» Сергея Есенина, о его «вневременном значении», – что теперь как-то и не возьмусь утверждать что-либо обратное.
Ну и потом, – я сам немало удивился, узнав, что существуют люди, которые уже прочитали все известные нам стихи Есенина, причём не по одному, и не по два раза. И даже заучили наизусть довольно объёмный пласт его творчества. И потому, за неимением надежды на обнаружение новых, не изданных доселе есенинских рукописей, – питают страстные надежды на обнародование свежеотысканных фактов из его биографии. Они увлечённо спорят, азартно обсуждают, скрупулёзно сопоставляют, – нагнетая такой ментальный драйв, который несопоставим с большинством унылых образцов словотворчества, гордо именуемых «современная литература». Так что в этом смысле Сергей Есенин продолжает свой венценосный творческий путь на Земле: через своих преданных почитателей и пытливых изыскателей.
Но это если попытаться окинуть взглядом общую тенденцию. А если перейти к частностям, то специалисты-есениноведы могут доходчиво объяснить необходимость более серьёзного отношения именно к «скрытой структуре» творчества поэта, запрятанной от беглого нетерпеливого взора.
Елена Самоделова: «Считаю, что нужно не просто читать произведение писателя, а пристально изучать. Поэтому и пишутся многочисленные комментарии, словари и так далее. Да и потом: возникает вопрос, что за человек скрывается за этими стихами? То, что произносит лирический герой, – это совпадает с позицией автора или противоречит ей? Писатель – копия своих героев или намного шире? Хочется увидеть эту разницу. Очень важно и социальное положение автора, и место рождения, жительства, и образование… Если интереса к автору как к личности не возникает – значит, и стихи его исчезнут, уйдут в небытие».
Как-то так – ни больше ни меньше. Действительно, если автор «ничем не цепляет», то не будут интересны и все сопутствующие с ним обстоятельства. Что он там хотел кому выразить, посредством каких форм и приёмов, какой была тайная «предыстория» у творчества… Всё – мимо, мимо. А вот если вдруг строка «схватила и не отпускает» – то тут совсем другое дело. Будешь вчитываться, вдумываться, размышлять. Захочешь узнать побольше. Не заметишь, как уже тебя «захватит» – и творчество, и личность – окончательно. Будешь искать хоть что-то об объекте своего нового увлечения. И вряд ли когда насытишься. Во всяком случае, пока вспыхнувшие чувства не покинут окончательно – тут всё как взаправду: «полюбил-разлюбил».
Во всяком случае, среди отказов от интервью (среди потенциальных, но так и «не случившихся» соавторов данной книги) на первом месте стояло что-то вроде: «Я уже Есениным давно переболел, в юности».
К непонимающим – вернёмся чуть позже. Сергей Александрович мог бы как никто другой похвастаться крепкой массой «непонимающих и не принимающих» – особенно из числа коллег по литературному призванию. А сейчас неплохо бы предоставить слово беззаветно влюблённым, хранящим безусловную верность своему Мастеру.
Читаем выдержки из интервью Светланы Шетраковой, директора Московского Государственного музея Сергея Есенина: «Любовь к Есенину повлияла на всю мою жизнь. Я поступила на филологический факультет именно благодаря любви к Есенину. А ещё до этого, в десятом классе, пошла заниматься в Школу юных филологов, также только из любви к нему и к его творчеству. Учась на втором курсе филфака, всё бросила и уехала в Константиново. И, не объясняя ничего, – жила ли я раньше в деревне, есть ли у меня необходимый опыт и так далее – стала просить оставить меня в есенинском музее-усадьбе: хоть дворником, хоть сторожем. И Владимир Астахов, тогда он там работал директором, взял меня экскурсоводом как настоящую почитательницу Есенина. Уверяю: всех, кто приезжал в Константиново, объединяла безграничная любовь к Великому поэту. Спрашивали, в основном о том, какой он был в жизни. И все разговоры – про Серёгу, парня «своего в доску». Я работала в музее день и ночь: топила печь, клеила обои в избе поэта… Чистый энтузиазм, зарплата – мизерная. Я хорошо помню это необычайное время – меня все мои родственники воспринимали как сумасшедшую».
Именно так: «сумасшедшая» любовь, даже одержимость – для всех тех, кому этого чувства не понять. И подвижничество, служение – для тех, кому свойственна «безграничная любовь к поэту».
Кстати, можно понять, почему для всех поклонников Сергея Есенина стал так важен музей на его малой родине, в рязанском селе Константиново. Это, если хотите, место паломничества и поклонения – олицетворённый символ проникновенных есенинских строк. Ведь там можно осуществить мечту о встрече с людьми, близко знавшими поэта! А плюс к тому – лично пройтись той заветной тропинкой в поле, по которой, возможно, ходил сам Есенин.
Валентин Сорокин: «Я печататься начал рано, в 18 лет. И твёрдо решил: как буду издавать первую свою поэтическую книжку, то обязательно приеду на родину Есенина. В 19 лет я, молодой и наивный, приехал в Константиново. Меня потрясло, что домик стоит простой, как и все крестьянские. Смотрю, всё так тоскливо, сел на траву. Я взял бутылку водки, на всякий случай соли немного и хлеба буханку – сижу напротив домика Есенина. Идёт бабушка: “Мила-ай, ты к Есенину приехал?” – “Да”. – “Ты что, стихи его любишь?” – “Да, много знаю”. – “Не надо, он был плохой человек, хулиганил, говорят”. – “Давай выпьем по рюмочке”. Посидели, выпили, она и говорит: “Мало ли чего там про Есенина наговорят!”. Ещё выпили: “Знаешь, сколько на него налгали? А какой это был добрый, светлый человек, бывало, приедет к нам, всех соберёт, угостит, потом поём песни, а он с нами поёт”. Выпили в третий раз. Она и говорит: “Никому не верь. Только негодяи о нём плетут нехорошее, а народ наш его любит: он добрый, скромный. А я в молодости, наверное, ему нравилась: всегда меня приглашал. Подруги вспоминают, что я тогда красавицей слыла”. Тогда шёл 1959 год. А когда я уже приехал в Москву, то стал ежегодно ездить в Константиново и познакомился там с сёстрами Есенина – Екатериной и Александрой. Они на лето приезжали в Константиново и жили там летом. Приезжала туда и Татьяна, племянница Александры. Потрясли они меня: настолько показались родными, простыми, крестьянскими, поэтическими душами».
Вот такой эпический сказ, по всем законам жанра: «И в третий раз закинул старик невод…» А, впрочем – почему бы и нет?
И подобных воспоминаний в процессе работы над книгой набралось немало. Есенинское Константиново предстаёт некой поэтической Меккой, к которой обязательно должен совершить паломничество каждый ценитель есенинского гения, да и любой уважающий себя ценитель русской культуры. В Константиново ездили и в одиночку, и с друзьями, и целыми экскурсионными ватагами. Как вспоминает тот же Валентин Сорокин: «Привёз я в Константиново автобус молодых поэтов, москвичей – июль-месяц на дворе шёл – и сёстры Есенина нам навстречу вышли. Ворота все цветами заросли, а сёстры Есенина распахивают их, говорят: не бойтесь, мол, проходите все – прямо через цветы. И слёзы у них на глазах!»
Слушаем рассказ Николая Кошелева, в прошлом руководителя всего армейского комсомола. Аккурат про те времена, когда он служил ещё обычным молодым лейтенантом: «Ежегодно по два-три месяца курсанты Рязанского военного автомобильного училища проводили в учебном центре “Сельцы” – под Рязанью, на берегу Оки. Хорошо помню этот обычный палаточный полигон, где в весенне-летнюю пору, с утра и до вечера шли полевые занятия. Самыми радостными становились минуты отдыха, но больше всего радовались курсанты экскурсиям в село Константиново, в гости к сёстрам Сергея Есенина. Это светлое, зелёное, привольное село находилось на противоположном берегу Оки, его было видно из наших лагерных палаток. Сёстры Есенина постоянно проживали в Москве и на даче в городе Сходня, но в летнее время частенько наведывались в родную деревню Константиново и останавливались в небольшой избе, принадлежавшей деду по материнской линии, то есть – напротив музея. Узнав о появлении в деревне сестёр, мы спешили к ним, чтобы предварительно договориться об экскурсии. Вообще-то они изрядно уставали от наплыва многочисленных туристов, но нам, военным, проявляя уважение, никогда не отказывали. В качестве сувениров мы привозили им армейские “сухпайки” с банками тушёнки – им нравились эти незатейливые гостинцы. Каждое лето, начиная с 1968 года, курсанты училища почти еженедельно посещали село Константиново: ездили на экскурсии поротно. А это примерно по 80–90 человек за лето!”