Тринадцать
Он свесил ноги на пол, сел на краешек дивана, уставился на телефон. Маленькая коробочка с синими огоньками ползала по тумбочке, издавая еще более омерзительное, чем музыка, похрюкивание. Будь Миша в лучшем расположении духа, он даже улыбнулся бы этой сюрреалистичной картине, но сейчас его тормошила другая мысль.
Ему казалось, что вечером, укладываясь в постель, он выключил у телефона звук. Впрочем, нет, он был уверен, что выключил.
«Ееее, агааа!» – орала трубка.
Миша протянул руку, перевернул телефон дис–плеем вверх. Здесь его ждал еще один сюрприз.
«Номер не определен» – гласила иконка на дисплее.
– Блин, – пробормотал Миша, и по спине его, от шеи до копчика, побежали мерзкие холодные мурашки.
Такого сообщения он еще ни разу не получал. Очевидно, что ничего сверхъестественного в нем не было – просто звонивший запретил определение собственного номера, – но в сочетании с необычным временем и кромешной тьмой в доме это производило пугающее впечатление.
Михаил взял телефон в руки, подержал немного, попытался его «прощупать». Никакой информации. Не определился не только номер абонента, но и сам абонент, хотя обычно Миша без большого труда мог определить примерный пол, возраст и даже темперамент звонящего.
«Ееее, агааа!» – верещала трубка, действуя на нер–вы. Забитый в память кусок старого танцевального хита доигрывал до конца и начинался снова. Миша пообещал себе, что обязательно сменит мелодию: он и не представлял, что «Миди Макси» могут звучать так мерзко.
Он глубоко вдохнул. Выдохнул. Поднял левую руку и потер пальцами висок.
Нет, ничего не видно.
«Да и какого черта!» – подумал Миша и нажал на кнопку приема звонка. Затем осторожно поднес трубку к уху.
– Алло, – сказал он.
Тишина в ответ. Но кто-то дышал. Дыхание было размеренное, глубокое и отчетливое.
– Алло, говорите! – повторил Миша уже с раздражением. Кто бы он ни был, этот придурок, нельзя звонить посреди ночи и молчать! Напугал своим звонком – говори дело и докажи, что причины были весьма серьезные, или пошел к черту. – Вас не слышно!
– Да, – со вздохом прошептали в ответ.
Миша похолодел.
– Не понял?..
Глубокий и режущий вздох повторился, и затем так же шепотом, но уже отчетливо прозвучало:
– Да. Запереть девчонку в комнате… Запереть…
– Что?.. – Миша осекся. Он вдруг понял, что задавать вопросы бессмысленно.
Трубка еще дышала несколько мгновений, по-прежнему не позволяя угадать пол звонившего и его возраст, хотя и прекрасно демонстрируя состояние его легких, а потом очень буднично и без всяких предупреждений умолкла. Не было даже прощальных коротких гудков.
Миша бросил трубку на диван, вытер пот со лба.
«Это что-то новое в нашей практике, господа экстрасенсы», – подумал он и снова посмотрел на часы.
3:17.
Утром он был совершенно разбит. Не вылезая из-под одеяла, он позвонил в университет на кафедру, сказал, что приболел и ближайшие два часа будет травить свой организм пилюльками. Занятия в университете его ожидали лишь после полудня, а потому Миша действительно мог с чистой совестью сегодня с утра поваляться в кровати.
Травить свой организм он не стал. Вместо этого быстренько принял душ, позавтракал, взял цифровой фотоаппарат и отправился по вчерашнему адресу. Пока ехал в маршрутном такси, раздумывал о том, что произошло ночью. У него до сих пор не было никаких версий относительно случившегося, хотя времени для поисков объяснения хватало – он так толком и не спал, все ворочался в постели, глядя на зеленые цифры электронных часов. Либо он перезанимался со своими студентами и стал хуже видеть, либо у часов что-то сломалось, либо…
«А, да брось ты, старик! – мысленно отмахнулся от этих мыслей Миша. – Ты снова вляпался, как тогда с вавиловской камерой, и тебе прекрасно известно, что никаких „либо“ быть не может – к гадалке не ходи».
Это действительно было так. Иногда Миша действовал интуитивно, не задавая никаких вопросов и уж тем более не ожидая никаких ответов, и он прекрасно знал, что движется в правильном направлении. Он наделил необъятными полномочиями своего внутреннего штурмана. В его воображении это был маленький лысый мужичок-пофигист, который «сам знает, как надо». Он жует жвачку, чешет в затылке, делает многозначительное лукавое лицо, и вскоре как бы начинаешь верить, что он действительно чем-то эдаким владеет. Случались, правда, и казусы: Миша часто оказывался там, где нормальному человеку быть не следовало, и занимался делами, которые находились, скорее, в компетенции ассенизаторов или ментов. Но иногда, черт возьми, «лысый штурман-пофигист» приносил в зубах обалденную добычу, и за это Миша прощал ему всю его бестолковую самодеятельность.
Во дворе дома номер «13» по Тополиной улице этим солнечным, но довольно зябким утром наблюдалось оживление. Во-первых, Михаил сразу отметил милицейскую машину, припаркованную возле одного из подъездов. Во-вторых, на углу мельтешила толпа, неожиданно многочисленная для восьми утра: человек десять мужиков разного возраста и сорта суетились вокруг чего-то большого и тяжелого. Лишь дойдя до середины двора, Миша понял, что они буксируют побитую тачку от гаража к дороге.
В-третьих, под «грибком» детской песочницы сидел странный мужичок – в плащевой стройотрядовской куртке, надетой поверх тельняшки, в потертых джинсах и с аккордеоном на коленях. Мужичок курил самую настоящую классическую папироску с приплюснутым и замусоленным раструбом – таких Михаил не видел в чьих бы то ни было зубах уже тысячу лет.
– Здравствуй, добрый человек, – сказал мужичок.
– Доброе утро, – сказал Миша, останавливаясь возле песочницы. Он понятия не имел, зачем он это сделал – его «штурман» продолжал работать вместо него.
– И тебя тянет на место преступления? – без всяких светских переходов и прелюдий произнес мужичок.
– Что, простите?
Дядя Петя улыбнулся, стряхнул пепел папиросы в песок.
– Не удивляйся, добрый человек. Сегодня мы все не в себе. Вон, гляди, – он кивнул в сторону бурлаков, тащивших несчастную семеновскую «тойоту», – чем развлекаются с утра местные алкаши. На нормальный эвакуатор эта чванливая жопа денег пожалела, решила бутылкой отделаться.
Миша молчал, совершенно не врубаясь в тему монолога. Впрочем, дядя Петя сам сообразил, что несет околесицу.
– Ты не парься, друг, – пояснил он, – просто здесь у нас беда случилась вчера вечером. Я, например, так спать и не ложился, когда все это увидел. А Семенов, мать его, весь коньяк высосал, что у него был. А коньяка у него, я тебе скажу, как говна за баней… Хы-х, оказалось, что он им торгует, мудило грешный!
Миша внутренне подобрался.
– Что тут у вас опять стряслось?
– Опять? – переспросил дядя Петя. – И ты уже в курсе?
– Немного. Я репетитор по истории, у меня ученик в вашем доме живет. Он что-то подобное рассказывал.
– По истории? Понятно.
Дядя Петя умолк, окинул Михаила любопытным взглядом. Впрочем, нет, не любопытным даже, а каким-то просветленным, словно простая ивановская ткачиха, увидевшая живого президента.
– Что-то не так? – удивился Миша.
– Все нормально. Просто задумался…
Возникла пауза.
Местные алкаши все так же тащили машину к магистрали. Впрочем, Миша на них не смотрел. Его заинтересовал этот странный тип в тельняшке и с гармошкой. Он сделал робкий и осторожный шаг в его сторону, затем так же осторожно поднял руку и поднес ее к левому виску. Он был уверен, что сможет даже на таком расстоянии «распечатать объект», если постарается.
Его жестоко обломали.
– Э, погоди, брат! – воскликнул дядя Петя, поднимая руку, словно для защиты. – У меня башка сегодня раскалывается! Говорю же, не спал всю ночь.
У Михаила отвисла челюсть. Мужичок его раскусил?!
– Не парься, – словно прочитав его мысли, бросил тот. – Иному индивиду не надо много книжек читать, чтобы чувствовать очевидные события…
Миша смутился.
– Тут у нас семейная драма, япона мать… – Дядя Петя опустил голову и принялся тушить и закапывать папироску в песочнице. – Творческий вечер Шекспира и Петросяна… Сынуля взял престарелую мать к себе домой, предварительно продав ее квартиру, и начал проявлять сыновнюю любовь и заботу с такой страшной слой, что бедная женщина не выдержала и стукнула его молотком по голове. Сама она потом решила немного полетать, но не учла законов физики… Тьфу, елки зеленые, чтоб у меня язык отсох, совсем ничего не соображаю с недосыпа…
Он прервал свое занятие. Измочаленный раструб папиросы торчал из песка, как памятник на маленькой безымянной могиле.
– Вот такие дела у нас делаются. Кстати, мы не знакомы. Петр. Можно без отчества, фамилии и гражданства.
Он поднялся, позволив аккордеону с ленивым стоном повиснуть на плечах, и протянул руку. Теперь он уже не опасался, и Миша это почувствовал.
– Михаил, – представился парень, приняв рукопожатие. Рука дяди Пети была теплой и уютной, сам он по жизни был довольно добродушным малым, но с какой-то червоточинкой… какой-то тайной внутри, словно…
– Хватит на первый раз. – Петр отнял руку и снова сел на бортик песочницы. – Увидимся еще, добрый человек Михаил.
И он принялся наигрывать мотив из старого советского фильма.
– Возможно, – ответил Миша и направился к дому.
«Еще одного нашел», – подумал он о своем новом знакомом. Такие типы, не обладающие явными экстрасенсорными данными, но все же способные распознать «вторжение» и даже препятствовать ему, попадались довольно редко, и более близкого знакомства с ними он никогда не избегал. Пожалуй, общение с Петром можно будет продолжить.
Миша приближался к подъезду. С каждым новым шагом возвращалась прежняя тревога. Он не мог избавиться от ощущения, будто ему сейчас сдавать какой-то важный экзамен перед представительной комиссией, а предметом он совершенно не владеет. В жизни он таких эмоций давно не испытывал – разве что в средней школе, – а вот на уровне аналогий ощущал почти кожей. Глупая тревога, глупые страхи и почти нестерпимое желание опорожнить кишечник, черт бы его побрал в такой важный момент!
«Надо заканчивать занятия в этом клоповнике», – подумал экстрасенс.
На парковочной площадке перед домом он остановился, пытаясь определить нужный подъезд. Он поднял руку, прикоснулся к виску. Почему-то в голове крутились цифры 9 и 2 (разумеется, если не считать те проклятые две единицы!). Квартиры под номером «92» здесь быть не могло, а вот «29» – это слева, в том же подъезде, где проживал ленивый и амбициозный абитуриент Васька Дрель. Михаил повернулся было налево…
…но вновь остановился. Справа тоже что-то было не так. Даже более не так, чем в первом подъезде, и внутренний штурман настойчиво звал парня туда, словно мальчик, тянущий родителей за рукав к лотку с мороженым.
«Блин, сволочь!» – подумал Миша и пошел направо.
Дверь второго подъезда была оснащена домофоном, но открыта настежь – кто-то положил на ее пути увесистый камень. Миша попытался толкнуть его ногой и сразу понял, что без этого камня огромная и невероятно тяжелая дверь в один прекрасный день может кого-нибудь если не убить, то наверняка покалечить. Совершенно очевидно, что она здесь практически не закрывается. В том подъезде, где жил Васька, дверь была попроще и менее людоедская.
– Всё через одно место, – буркнул молодой человек, вынимая из внутреннего кармана куртки фотоаппарат. – Двадцать первый век на дворе, а у нас одна пара валенок на двоих.
Он сделал пару снимков двери, потом с нескольких ракурсов щелкнул камень. Оглядевшись во–круг, чтобы удостовериться в отсутствии любопытных взглядов (хотя он понимал, что лучший способ привлечь зевак трудно придумать), Миша отошел на пару шагов, поднял аппарат вверх и сфотографировал окна с третьего этажа по десятый. Прежде чем войти в подъезд, он оглянулся в сторону песочницы.
Дядя Петя не сводил с него глаз.
– Давай и тебя прихватим на память, добрый человек, – буркнул Миша и навел объектив на мужичка с гармошкой. Тот приветственно поднял руку. Миша нажал на кнопку и помахал в ответ.
В самом подъезде было темно, пахло сыростью и гнилью, словно в какой-нибудь давно забытой богом и ЖЭКом «хрущевке» с неработающим мусоропроводом. Миша отметил, что в соседнем подъезде порядка было больше. Он поднялся на площадку первого этажа, подошел к дверям лифта, нажал кнопку вызова. Механизм откликнулся с глухим и царапающим стоном, словно разбуженный дракон. Миша невольно отошел на пару шагов назад. Он по-прежнему был уверен, что ни за что не заберется в кабину – ни в этом подъезде, ни в соседнем. С лифтами в этом доме явно что-то не в порядке.
Через полминуты кабина опустилась вниз. Автоматические двери открылись. Миша заглянул внутрь и от неожиданности едва не покатился с лестницы.
Из темноты кабины прямо на него шел человек.
– А!!! – заорал Миша, отмахиваясь от силуэта рукой.
Силуэт точно так же начал размахивать руками.
Миша застыл.
Застыл и силуэт.
– Тьфу, твою мать…
Миша вытер пот со лба и тут же огляделся, опасаясь обнаружить свидетелей. Вот была бы потеха, если бы кто-то увидел, как непрошеный визитер шарахается от своего отражения в лифтовом зеркале!
«Ты сходишь с ума, – думал Миша, приводя в порядок свое сбившееся дыхание. – Саакян был прав: если ты не научишься грамотно пользоваться своими способностями, то первое же серьезное дело тебя укокошит. Видеокамера Вавилова на самом деле могла быть всего лишь разминкой».
Едва он вспомнил фамилию своего коллеги, конкурента и недоброжелателя профессора Саакяна, как память тут же услужливо подсунула и его физиономию – довольную хищную маску с прищуренными глазками, прикрытую сверху жиденьким пучком седых волос. Руки у Михаила непроизвольно стали сжиматься в кулаки.
«Надо быть добрее к людям, молодой человек, – звучал в ушах вкрадчивый профессорский голос, – добрее и внимательнее. Сейчас вы, Михаил Вяче–славович, ведете себя как юноша, выигравший в лотерею миллион долларов. Вы радуетесь неожиданно свалившемуся на вас счастью, вы начинаете тратить деньги направо и налево, не задумываясь о том, что они когда-нибудь закончатся. Вы верите, что сможете решить с помощью этих выигранных денег любые проблемы, сможете заткнуть любые бреши, но вы не осознаете, что подобное счастье весьма быстротечно. Я вас уверяю, Михаил Вячеславович, если вы не научитесь работать со своим даром, вы либо его потеряете, либо однажды вас найдут в канаве с пробитым черепом. Можете пользоваться моим советом бесплатно, пока я добрый».
– Вот же говнюк, – буркнул Миша. Он повернулся к закрывшимся дверям лифта спиной, проверил фотокамеру и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
Квартиры, квартиры, квартиры. Такие однотипные и такие разные. Двери железные, двери деревянные, хлипкие, массивные, с глазками охранной системы и без них, с ковриками для вытирания ног и просто заплеванные семечками… Не прошло и года, как квартиры приобрели черты индивидуальности, а запах нового, нетронутого жилья почти без остатка выветрился, проиграв войну ароматам жареной картошки, залитых водой пепельниц возле мусоропроводов и свежевыстиранного белья.
Миша миновал без остановки первые два этажа, не обнаружив там ничего интересного, а на третьем остановился. Двери квартир под номерами с 49-го по 52-й были совершенно одинаковы – четверо черных и, судя по размерам, чудовищно тяжелых ворот с массивными ручками. Две крайние квартиры были оборудованы сигнализацией, и горящие светодиоды свидетельствовали об отсутствии хозяев, а вот в двух скворечниках посерединке происходило что-то увлекательное.
Миша отступил на шаг назад, упершись спиной в перила, направил объектив фотокамеры на дверь под номером 50 и быстренько щелкнул. Затем так же поступил и с соседней квартирой. Затем, убрав камеру в карман, Миша подошел к распределительному щитку между квартирами, опустил голову и вытянул руки в разные стороны, словно приготовившись для обыска.
«Если тебя увидят в такой позе, можешь считать, что твоя карьера репетитора в этом доме закончена, – подумал Миша. – И это в лучшем случае».
Впрочем, скоро он убедился, что корячиться на этой площадке, изображая электромонтера в подпитии, стоило.
«Ну, блин, сколько тебя можно ждать?! – вопил кто-то в квартире под номером 51, что была справа. – У меня уже все горит!»
«Иду тушить!»
Миша увидел мужчину лет сорока пяти в белой и не очень свежей майке и сдобную дамочку, с разбега рухнувшую на него всем своим телом. Кажется, намечался утренний супружеский секс, что-то вроде десерта на завтрак, но у дамочки на уме совсем другие мысли. Сейчас она его трахнет, а потом… Миша коснулся пальцем левого виска… а потом, пока этот расслабленный пельмень в драной майке будет валяться на кровати, глядя в потолок и мечтая о кружке пива, сдобная дама, возможно, обчистит его карманы и распотрошит записную книжку. И вечером будет праздник!
Миша усмехнулся. Позабавили его сейчас не столько чужие семейные обстоятельства, сколько легкость, с какой он их прочел с приличного расстояния. Он был уверен, что прочел их правильно.
В левой квартире молодая женщина набирала номер на старом дисковом телефоне. Она нервничала, смотрела на часы, сбрасывала номер и набирала его снова. Губы ее постепенно превращались в мочалку, на коже вокруг ногтей больших пальцев появились капельки крови. Девушка мысленно повторяла какие-то только что изобретенные молитвы. Она обещала простить, обещала никогда не ругать, не жаловаться и не плакать – она обещала сделать все, что он пожелает, лишь бы он вернулся живым и невредимым…
Миша помрачнел. Он сделал шаг влево, приблизился к двери, приложил к ней ладонь. Металл был холодным, а за ним чувствовался теплый, но, увы, готовый рухнуть чей-то маленький мир.
Молодая женщина была на грани срыва. Пожалуй, ей осталось еще пару раз набрать телефонный номер, наткнуться на длинные гудки и разразиться потоком слез.
«Только бы он был жив, только бы жив, только бы жив… Сволочь, ты живой, гад!!!»
Миша зажмурился. Чудовищная энергетика из квартиры хлестала словно вода из пожарного гидранта. Долго такое выслушивать нельзя, иначе сам свихнешься.
Михаилу было жаль женщину: все ее молитвы уже не имели никакого смысла, потому что тот, кого она так ждала, не придет. Не факт, что мужчина мертв, и конкретных деталей Миша не видел, но он уже знал, что связь между этими людьми разорвана.
Миша отошел от двери, повернулся к ней спиной, вытер лицо, стряхнул руки, сделал глубокий вдох и такой же глубокий выдох.
«Вот так, хорошо, расслабляемся, снимаем это с себя, снимаем… Так, отлично».
Он поднялся на четвертый этаж, но не стал там задерживаться – просто сделал несколько снимков. Точно так же поступил и на пятом, и на шестом. Когда понимался на седьмой, его спугнули – прямо у него над головой этажом выше лязгнул дверной замок. Кто-то пошлепал в домашних тапочках к мусоропроводу. Миша сначала прижался к стене, потом сообразил, что спускающийся абориген с мусорным ведром его в любом случае увидит. Поэтому Миша как можно спокойнее прошествовал к лифту и нажал кнопку вызова.
С ведром к мусоропроводу спускалась седая сухонькая старушенция в халате до пят. Она бросила на Михаила равнодушный взгляд, потом долго вы–тряхивала из ведра свой мусор, поднимая ужасающий грохот. Она уже возвращалась в квартиру, когда перед Михаилом открылись двери лифта.
«Черт, как я мог забыть об этом!» – подумал он.
Проклятая старуха остановилась на ступеньках и уставилась на Михаила. Выбора у него не было – либо входить в кабину (чего он поклялся никогда не делать), либо разбираться с бабкой.
Она смотрела прямо на него. «Ты кто такой? – говорил ее тяжелый и неприятный взгляд. – Да-да, именно ты! Я к тебе обращаюсь!»
У Миши снова по спине побежали мурашки.
– Что вы хотите? – спросил он.
Старуха молчала. Вместо ответа она медленно положила сморщенную желтеющую руку на перила. Маленькие черные глазки впились в Михаила.
Лифт, не дождавшись пассажира, захлопнул двери.
– Что вы на меня так уставились? – предпринял Миша еще одну попытку найти общий язык с местным населением. Впрочем, он был уверен, что и на этот раз ведьма не удостоит его ответом.
– Кхх, – произнесла старуха.
– Извините?..
– Хрррр… – выдохнула та.
Миша хлопал глазами и ничего не понимал. Старуха между тем аккуратно опустила зеленое пластиковое ведро на ступеньку, разогнулась, оперлась локтями на перила и снова уставилась на Михаила. Только взгляд теперь был…
«Господи, валить надо отсюда», – подумал парень.
Ему показалось, что зрачки у нее почернели. Она вытянула одну руку, медленно сжала ее в кулак, выпустив вперед указательный палец.
– Хррр… хххх… – задышала она.
– Так, все понятно, – сказал Миша и направился к лестнице. Старуха по-прежнему смотрела на него. – Бабуся, иди спать! Сумасшедший дом какой-то…
Шесть этажей он пробежал не останавливаясь. Когда выскочил на улицу, сразу ощутил разницу: воздух внутри дома был тяжелый, сдавливающий грудь. Он никогда не смог бы здесь жить.
За 18 дней до Большого ВзрываОктябрь – странный, непредсказуемый месяц. В этом году он выдался неожиданно мягким, сухим и даже солнечным, за исключением нескольких мерзопакостных дней. Теплые куртки и дубленки все еще дожидались своего часа в пыльных шкафах, а традиционно депрессивные по осени горожане получили возможность немного пощеголять в более-менее изящных нарядах.
В то нежно-желтое октябрьское утро студент-химик Костя Самохвалов, 21 года от роду, проснулся как обычно. Он открыл глаза, посмотрел в белый потолок, сел на диване и стал механически натягивать свежевыстиранные синие носки и тщательно отутюженные черные брюки. Потом он включил телевизор на канале «Культура», глянул на термометр за окном (плюс 12 в тени!) и неспешно надел рубашку. К завтраку он всегда выходил полностью одетым, причесанным, надушенным, похожим на солиста хора мальчиков-зайчиков, и не было в природе еще той силы, что могла бы его убедить нарушить привычный утренний ритуал. Представить Костю Самохвалова за завтраком в футболке с изображением Че Гевары и джинсах или хотя бы в домашнем халате было невозможно. Это была бы настоящая катастрофа!
– Доброе утро, мама, – без всякого выражения произнес Костя, присаживаясь к столу. Мать, Елена Александровна Самохвалова, в девичестве Гольдберг, интеллигентная и еще довольно свежая и привлекательная в свои 50 лет женщина, не оборачиваясь кивнула в ответ. Она стояла у плиты и жарила яичницу.
– Мне, пожалуйста, два яйца, – продолжил унылый монолог Костя, – и, если возможно, без соли. Это возможно?
Елена Александровна повернулась к нему. Несколько секунд она молча изучала сына, затем со вздохом, в котором читалась уже ничем не излечимая тоска, произнесла:
– Это возможно, Константин Михайлович. Капуччино подавать со сливками на подносе с серебряными ложечками, или достаточно будет обычного растворимого в кружке?
Костя вскинул брови. Это была первая заметная эмоция на его постной физиономии.
– Мам, как ты спала сегодня?
Женщина вернулась к своему занятию – приготовлению яичницы.
– Спала как обычно – в одиночестве.
– А что тогда случилось?
Она ответила не сразу. Она просто не знала, что ответить. Вот у мужа, царствие ему небесное, всегда хватало ума, такта и, главное, умения так встряхнуть этого парня, что он вмиг вспоминал, в какой стране живет и почему в этой стране не любят инопланетян. Михаил Самохвалов был добр, мудр и терпелив – когда требовалось, он мог разговаривать даже с табуретками и плинтусами, и те его слушали.
– Ничего не случилось, – со вздохом бросила мать. – Просто мне кажется, что тебе пора снова сходить к Татьяне Николаевне.
Костя нахмурился.
– Почему ты так решила?
Мать поставила перед ним тарелку, придвинула приборы и хлебницу. Себе она накрывать почему-то не стала, а присела на стул напротив.
– Мне кажется, Костя, ты снова замыкаешься. Это не очень хорошо. М-м?..
Парень молчал. Тишину нарушал только работавший в его комнате телевизор.
– Если я не делаю замечаний, это не значит, что я ничего не вижу, – продолжала Елена Александровна. – Я все вижу. Ты давно не общаешься не только со мной – господи, уж это я как-нибудь переживу! – но ты ни с кем не общаешься и за пределами этого дома. Нельзя быть окруженным людьми и молчать с утра до вечера. Это вредно!
Костя продолжал игнорировать ее слова – он молчал, опустив голову и уставившись на свою нетронутую глазунью.
– Сынок, тебе крайне необходимо с кем-нибудь разговаривать. Хотя бы просто о погоде!
Костя поднял голову, кивнул в сторону окна.
– Я там не знаю никого, с кем имело бы смысл обсуждать даже погоду, не говоря обо всем остальном.
– Тогда сходи к Татьяне Николаевне! Она опытный специалист и тебе уже неоднократно помогала.