Инсбрукская волчица

Я пожала плечами:

– Мои родители тоже умерли. Меня растили старшие братья и сестра.

– Везёт, – вздохнула Анна. – У меня ни братьев, ни сестер.

Далее она принялась рассуждать о загробной жизни, о людях, окружавших ее, и о том, чего ждать на том свете, если оплакивать её будет некому. Похоже, выйти из тюрьмы Анна не надеялась. А еще она призналась, что уже пыталась покончить с собой, вскрыв вены осколком стекла, но тогда охранники подоспели. Мне стало понятно, что за повязка у неё на запястье.

– Кровь хлестала фонтаном!.. У-у-у, сколько её было… Кажется, весь тюфяк пропитался, на нары протекло… Сколько её тут было…

Анна захохотала, как припадочная, приговаривая: «Кровь, кровь», и даже стучала кулаком по крышке стола.

Неизвестно, сколько бы она билась в истерике, но тут за дверью камеры вырос надзиратель:

– Будешь так шуметь, Зигель – отправлю в карцер!

– Отвали! – злобно бросила Анна в его сторону.

– Ох, ну до чего ты мне надоела!

– А ты мне! – буркнула Анна и, подождав, когда надзиратель удалится, проговорила презрительно:

– Фу-ты ну-ты, шумно ему показалось! Забыл, с кем имеет дело, молокосос!

Я пожала плечами.

– А чего им тебя бояться, здесь, в тюрьме?

– Ага, только к ним сунешься ─ сразу за наганы хватаются. Куда уж мне, несчастной каторжнице, с заточкой на них переть… – с этими словами Анна ловко вытащила из рукава внушительную заточку и похвасталась: ─ Крепкая, острая.Хочешь – на охоту ходи, хочешь – ружьё заряжай.

– Ты что, сама ее сделала? – с интересом спросила я.

– А кто, по-твоему, – с самодовольством ответила Анна, – погляди, что у меня еще есть!

С этими словами она вытащила из-за пазухи духовушку, которую соорудила из газет. А после достала из-под стелек своих непомерных башмаков несколько коротких деревянных стрел.

Мне было интересно, успела ли она уже применить это оружие против кого-то? А может, оно ей было нужно, чтобы проверить «колючку», по ней иногда пускают электрический ток. Вдруг она готовит побег? Вполне может быть.

– Анна… – все-таки решилась я спросить, – а как тогда все случилось?..

Зигель вмиг изменилась в лице, мне даже показалось, что в её застывших глазах промелькнуло что-то живое. Я давно заметила, что люди замкнутые и необщительные остаются закрытыми до тех пор, пока не почувствуют к себе живой интерес со стороны. Может, Анна еще способна раскаяться в том, что сотворила? Из-за нее погибли сорок три человека.Она думает, что кое-кто из них это заслужил, но ведь там были и люди, ни в чем перед ней не виноватые?

Тонкие бескровные губы Анны исказились в злой усмешке:

– Ты прямо как инспектор Дитрих, – произнеся это имя, она даже поёжилась. – Таким он казался вежливым, понимающим, прямо отец родной… Наверно, со мной он больше времени проводил, чем с собственной женой, —Анна вновь разразилась неприятным лающим смехом, и продолжала хохотать, пока на глазах не выступили слёзы, – но это он только казался добреньким, а глаза стальные… На подчиненных, бывало, как прикрикнет! Правда, остывал быстро. Вампир он, каких еще поискать! Он меня просто доконал…

Я заметила, что у Анны дрожат руки. Дышала она прерывисто, видно, сильно разнервничалась.И тут я вспомнила, что она самая опасная обитательница тюрьмы, и в этот момент мне стало по-настоящему неуютно рядом с ней. А вдруг ночью она перережет мне горло? Кто знает, что там у неё на уме? Терять-то ей уже нечего: убьёт, и рука не дрогнет. Похоже, она вполне способна ударить ножом, иначе, зачем бы показывала его мне? Должно быть, не зря ее боятся остальные каторжницы. Ненависть выжгла Анну изнутри, она законченный циник и не признает ничего человеческого.

Я глядела на нее, и мне казалось, что передо мной волк. Волк в человеческом обличье. Вернее, волчица. Но даже волки не поступают со своими жертвами так, как поступила Анна. Она говорила о своем поступке, как о чём-то незначительном. В ее голосе я ни разу не услышала ни капли раскаяния или сожаления. И все равно, мне ужасно хотелось узнать её историю. Ведь неспроста она стала такой? Ведь не могла она родиться зверем. Не могла! Вдруг, узнав, что довело ее до страшного преступления, я смогу её понять? Только вот как мне разговорить Зигель? С ней нельзя вести себя как с обычными людьми. Она не человек. Человек в ней сгорел тогда, в огне того пожара.

Похоже, она и сама это понимала. Так и сказала:

– Ятеперь не человек. Я – зверь. Помню, было мне лет тринадцать. Бывало, сидят родители, чем-то своим заняты, а на меня никакого внимания. Ну, я и начинала себя калечить. Шилом так ─ р-раз!

Резким взмахом руки она показала, как резала сама себя шилом, и опять расхохоталась, как безумная.

Я держалась из последних сил, мне казалось, еще чуть-чуть, и я сама сорвусь, и вот тогда уже сумасшедшая каторжница выместит на мне все свои обиды и страхи. Но тут Анна взяла фляжку, выпила воды, немного отдышалась и неожиданно успокоилась. Как ни в чем не бывало, она достала из-под нар шахматную доску, узелок с фигурами и спросила:

– В шахматы играешь?

– Играю! – быстро кивнула я.

– Это хорошо… Иной раз конвойные играли со мной, но они не всегда в хорошем настроении, считают, что, прежде всего, они надсмотрщики, а только потом – люди.

Анна сделала первый ход пешкой и спросила:

– А что, давно ты в шахматы играешь?

– Довольно давно, – ответила я, сделав ход конём. – Меня брат научил.

Анна, взявшись за своего коня, проговорила:

– На первый взгляд шахматы – занятие скучное, но… Они учат думать. А хорошо соображать не каждому дано! – сделав ход, она нервно сглотнула.

– Тебе виднее, – отозвалась я. ─ Всё-таки для того, чтобы тщательно продумать поджог, да ещё потом две недели бегать от полиции, как об этом писали в газетах,нужны о-го-го какие мозги!

– Ну да, меня ж по всему Тиролю искали, а потом и по всей Австрии, – кивнула Зигель. – Но я-то местные леса и горы знала, как свои пять пальцев – я ведь часто там гуляла и каждую скалу, каждую тропинку изучила. Они-то всё по главным дорогам рыскали, а я залягу в кустах.Они прямо у меня перед носом идут и не замечают. Долго поймать не могли. Собаки, и те теряли след. Мне лес скрываться помогал, ну и горы, конечно. Один раз думала: все, конец! Ищейки окружили, уже на прицел меня взяли. И тут мне на счастье, оползень случился. Они про меня и забыли, дай бог самим выбраться. Я, как увидела, что они в панике, кинулась в другую сторону.Добежала до озера и поплыла. В воде ни одна собака не чует. Так что, Ники, если бежать, то через реки – потом ищи-свищи!

Прервав рассказ о побеге, Анна сделала очередной ход, а после опять пустилась рассуждать о жизни после смерти, и мне поневоле приходилось ее слушать.

Первый день оставил у меня самые тягостные впечатления. Вечером, уже лежа на скомканном тюфяке, я размышляла о своей сокамернице. Если судить по монологам Анны, для неё самым страшным наказанием была не петля, а именно жизнь.Ведь она даже желала смерти, пыталась покончить с собой. Теперь эта рано повзрослевшая гимназистка смиренно ждала смерти, но ожидание естественной кончины было для нее тягостно, и, похоже, она хотела бы забрать с собой на тот свет как можно больше людей.

Анна призналась, что за нарушения дисциплины ей присудили трое суток изоляции. Послезавтра срок истекает, Анна присоединится на работах к остальным каторжницам, среди них буду и я.

Судьба Анны казалась мне интересной, и я решила, что непременно разговорю ее. Она, и правда, напоминала матёрую волчицу – было видно, что слабость почует за версту. Постараюсь ее не провоцировать, и в то же время держать себя с достоинством, уверенно. Возможно, я даже сумею повторить успех того самого инспектора Дитриха, который вызвал Зигель на откровенность.

Глава 2. Аукцион

По ночам я спала плохо. Сон, и без того неспокойный, постоянно нарушался – то голосами конвойных в коридоре, то неразборчивым бормотанием соседки по камере, то визгом и шорохом крыс. В общем-то, камера не слишком отличалась от комнатки, которую я снимала в Будапеште. Там было так же неуютно и тесно, словно в старом шкафу.

Комнатка располагалась в чердачном этаже. Летом солнце раскаляло крышу, и в моём жилище становилось невыносимо душно. Зимой во все щели проникал ледяной ветер. В холодное время года я постоянно была простужена, и если б не братья, покупавшие мне еду и лекарства, я бы давно погибла от чахотки.

Длина и ширина этой убогой каморки вряд ли превышали пять шагов. Потолок нависал прямо над головой, так, что высокому человеку невозможно было выпрямиться во весь рост. Жалкую меблировку составляли стол, обитый железом сундук и просиженный диван, из швов которого там и сям вылезала мочальная набивка. На этом уродливом ложе мне приходилось спать. Я ложилась в чулках, платье и тёплой кофте, закутываясь в два старых покрывала. Только так можно было сохранить тепло.

Выцветшие обои давно отстали от стен, а местами были содраны до штукатурки. Едва я гасила свет, из щелей выползали тараканы. Просыпаясь утром, я часто видела снующих по столу рыжих прусаков. Бедняги, с грустной усмешкой думала я, всё равно здесь вам не найти ни крошки съестного!

Единственное окно комнатки выходило на северо-запад, поэтому солнце было редким гостем в моём угрюмом жилье. С непривычки, наверное, здесь можно было с ума сойти от тоски. Не дом, а загон для животного или, скорее, гроб. Крысы, видимо, тоже считали мою каморку гробом. Они с нетерпением ждали, когда я, наконец, усну вечным сном, чтобы сожрать моё тело, а также одежду, которую я предусмотрительно запирала в сундук.

Тяжёлый, неприступный, как старинная крепость, сундук был единственным спасением от крыс. Я хранила в нём обувь и одежду, украшения, запасы еды, даже мыло и свечи. Ночами я слышала быстрый топот крысиных лапок на крышке сундука. Мерзкие твари чуяли вкусные запахи, но не могли прогрызть железную обивку.

Из моего крохотного окошка была видна вся округа – невзрачные улицы, заселённые будапештской беднотой. Район был удалённый от центра, битком набитый людьми, едва сводящими концы с концами. У остановки трамвая постоянно вертелись мальчишки, одетые в изношенное старьё – они выпрашивали у пассажиров мелкие монетки, чтобы купить жареных лепёшек или сигарет.

Из своего окошка я видела ярмарку, где постоянно суетился народ, а у ворот цыгане играли на гитарах и скрипках, зазывая покупателей. Через дорогу виднелся большой трактир – любимое заведение местных любителей крепкой выпивки и жарких кутежей. Завсегдатаями трактира были мои «сёстры» по древнейшей профессии. Они вертелись у крыльца, а в летнюю пору высовывались из распахнутых окон, заманивая мужчин огромными декольте, ярко накрашенными губами и бесцеремонным хохотом.

Девицы этого сорта околачивались и в местном парке. Разгуливая по аллеям, они опытным взглядом выискивали одиноких мужчин, бесцельно сидящих на скамеечках с бутылками пива. Такие вещи были известны мне не понаслышке. Все «хлебные» места будапештских проституток были мне знакомы, потому что я сама занималась этим промыслом. Мои братья, конечно, знали об этом. Но никогда ни они, ни старшая сестра Тимея не попрекнули меня ни единым словом. А старший брат Золтан даже помогал в сложных ситуациях.

Он был человек отчаянный, упрямый, дерзкий. Профессиональный налётчик, привыкший держать наготове наган. Собратья-преступники считали его справедливым. Иногда он совершал поступки, которые были бы под стать знаменитому Робин Гуду. Например, во время грабежа богатого дома Золтан подал сердечные капли хозяину, которому стало нехорошо. Ещё был случай, когда он спросил у ограбленных, не последние ли деньги у них забирает, и великодушно оставил половину суммы.

Внешне Золтан ничем не напоминал бандита. Подтянутый, в модном сюртуке, шляпе и сверкающих ботинках, он ходил по городу с портфелем, как адвокат или преподаватель. Спокойная поступь, любезное выражение лица и открытый взгляд серых глаз производили самое приятное впечатление. Только две черты не увязывались с чинным обликом – нос, перебитый в давней драке и шрам от ножа на щеке. Но распознать в этом порядочном горожанине опасного преступника мог бы, наверное, только опытный полицейский. Обычные люди редко бывают столь проницательны.

В ближайшие дни я собиралась наведаться домой, в Залаэгерсег. Тимея наверняка мне обрадуется, а о братьях и говорить нечего. Мы, Фенчи, всегда были друг за друга горой. Ходят слухи, что жулики готовы продать родную мать, но это неправда —сказать такое по отношению к нашей семье язык не повернулся бы ни у кого. Взаимовыручка стала нашим кредо, как и многодетность (Эрик рассказывал мне, что в семействе Фенчи никогда не бывало меньше четырёх детей). И, конечно, всех нас объединял принцип «деньги не пахнут». Мало у кого была чистая биография. В родном Залаэгерсеге нас давно взял на карандаш инспектор Йодль. Он собрал на нас такое досье, что даже покойные родители не смогли бы рассказать больше. Можно сказать, Йодль держал нас железной клешнёй.

Пасмурным октябрьским утром я, как обычно, проснулась рано, часов в семь. Было ещё темно, и я зажгла керосинку. В комнате сразу стало светлее, и длинные тени упали на зеркало, где спокойно сидел жирный чёрный таракан. Он даже не пошевелился, когда я подошла к зеркалу, чтобы умыться. Я старалась быть чистоплотной, чтобы не завелисьвши. Водопровода в моей квартире не было, и мне приходилось бегать за водойвниз. К счастью, во фляге было ещё достаточно, но почему-то эта вода воняла рыбой так, что даже прикасаться не хотелось. «Ну ничего, в конце концов, нормально помыться я могу и у Золтана, так?» – подбадривала я себя, расчёсывая сбившиеся волосы. Препротивное занятие. А всё-таки накоплю я на собственный дом где-нибудь в деревне. Может, у нас ещё всё наладится, и мне не придётся спать с кем-то за деньги. Несмотря на то, что я обслуживала только проверенных клиентов, ощущение тревоги никогда не покидало меня: нередко проститутки гибнут от рук клиентов или посторонних людей по самым разным причинам, и полиция, как правило, расследует эти убийства спустя рукава. Но на другой чаше весов всегда была жажда лёгких денег, и оттого я продолжала этим заниматься, хотя про себя часто думала, что пора бы мне завязывать.

На улице вроде бы не холодно. Я накинула пальто и, осторожно спустившись вниз, вышла на улицу. В этот ранний час на улицах было довольно многолюдно, а у трамвайной остановки – так настоящая толчея. Неудивительно: все спешат на работу. Я стала осматриваться, выискивая глазами мальчишек-газетчиков. Почти всех их я уже знала по именам, со многими успела сдружиться. Они охотно рассказывали мне о новостях, которые могли бы меня заинтересовать, я же не забывала подкидывать им немного мелочи. Как ни крути, ребёнка купить легко, он ведь ещё не знает цену деньгам, потому и прельщается горсткой медяков. Тем временем у ворот парка показался мальчишка, приветливо машущий мне рукой. Кажется, его звали Иштван. Я подошла к нему и заговорила:

– Ну, что нового?

– Ничего, что могло бы тебя заинтересовать! – отмахнулся мальчишка, протягивая мне газету. – Толпа старых зануд съела половину будапештских припасов на очередной своей встрече. А ещё все сходят с ума из-за аукциона, где продают покрытый тайнами изумруд.

– Ну да! – усмехнулась я, протягивая газетчику мелочь, – обычная стекляшка, сдаётся мне. Кстати, а где проходит этот аукцион?

– Да тут написано, – лениво ответил Иштван, – не могу сказать, извини.

– И не надо, – улыбнулась я и ускорила шаг.

Дома я внимательно изучила заметку и, вырезав себе на память листок, решила, во что бы то ни стало попасть на аукцион. Но, чтобы не выделяться из толпы собравшихся, надо выглядеть как можно более элегантно. Едва ли там будут обычные люди, рабочие с окраин. Если повезёт, я могу найти себе или брату удобную мишень. Надо сказать Золтану… Да, так я и сделаю. А пока надо присмотреть одежду поприличнее. Чёрт, ненавижу перебирать инвентарь!

В следующий миг соседи снизу, наверное, оглохли от грохота передвигающихся сундуков и скрипа гнилых половиц. Я рылась в пожитках, как крот на грядке. Нужное платье я нашла с большим трудом.Взяв его под мышку, я закрыла сундук и направилась к Золтану, благо ключи от его квартиры у меня были. Его самого дома не оказалось, но наверняка он после обеда появится. Частенько он подрабатывал где-то на фабрике, иногда грузил мебель. Золтан за свою короткую жизнь сменил немало профессий, но бросать свой преступный промысел он даже не собирался. Раз за разом он осваивал новые виды наживы и всё дальше и дальше забирался в своих похождениях.

Брат вернулся в третьем часу дня и немало удивился, когда застал меня за примеркой наряда.

– Ники, ты что тут делаешь?

– Да вот, собираюсь кое-куда… Скажи, от меня крысами не пахнет?– от волнения я начала глотать и звуки, и целые слова.

– Да какая разница? Куда это ты срываешься, скажи мне.

– На аукцион, – ответила я. – Ты пойдёшьсо мной. Знаешь, братец, там полным-полно людей, у которых наверняка есть чем поделиться с нами, жителями будапештских трущоб. Если будем работать сообща, в барышах останемся.

Золтан присвистнул, удивляясь моей инициативности. Он привык видеть во мне создание рефлексирующее, местами даже слабовольное – такое, каким обычно являются проститутки. Скольких я ни спрашивала, многим опостылела эта работа, но отказаться от лёгких денег они были не в силах (не считая, конечно, тех, кто готов был отдаться просто за ночлег).

– Смотри, веди себя подобающе, – крикнула я Золтану, когда тот ушёл в ванную комнату. – Ты ведь сегодня «цвет нации», а не чернь с окраин.

Золтан спокойно отнёсся к моей колкости и продолжил готовиться. В скором времени мы оба выглядели наилучшим образом – настоящие зажиточные горожане.

Я посмотрела на часы. Ага, сейчас половина пятого. До аукциона ещё час с гаком. Мы сверились с картой и, определив маршрут, вышли.

– Осанку держи, Ники, осанку, – подталкивал меня Золтан.

Мы решили не ловить экипаж, а добраться своим ходом. Путь занимал чуть менее часа, и мы успели как раз в срок.

Я заняла место где-то в средних рядах. Зал был переполнен. Люди довольно живо обсуждали этот самый изумруд, и особенно, связанную с ним легенду. Пока Золтан хищно оглядывал гостей аукциона, я безучастно смотрела вперёд. Рядом со мной сидели три подозрительного вида дамочки с какими-то неприятными шавками. Вскоре занавес поднялся и, под всеобщие аплодисменты, за трибуну прошёл ведущий аукциона – мужчина в очках. Произнеся довольно скучную приветственную речь и объявив номер лота, он начал вдохновенно рассказывать историю этого изумруда.

Вот что я услышала. Изумруд этот принадлежал турецкому султану, богатому и знатному крупному землевладельцу. У него было более трёх тысяч жён и наложниц. Подумать только! При этой цифре мои глаза чуть не полезли на лоб. Но не это главное – ходили легенды, что камень этот заговоренный. Все, кто добывал его преступным путём, либо умирали, либо были прокляты. Тут рассказ внезапно кончился, и сразу начались торги. Нет, я бы определённо не потянула даже стартовую цену лота. Но игра стоила свеч! Я решила непременно разузнать больше об этом камне. А значит, придётся сидеть тут и ждать, пока закончатся торги. Долго ещё я сидела и скучала, выслушивая трескотню своих соседей по рядам. Мужик, сидящий позади меня, буквально облокотился на моё кресло и всё время бормотал что-то невнятное. Дамочки же не упустили возможности обсудить самого султана, а именно: сколько лет ушло бы у него на каждую жену и наложницу. Неужели они умели считать? Поразительно! А в это время болонка одной из них обнюхивала меня целиком. Крыс, что ли, учуяла? Поди, разберись. В конце концов, приставучая собака мне надоела, и я от души пнула её под бок. Та с визгом отлетела шагов на пять вправо. Внимание этих трёх особ тут же переключилось на собаку. Как они охали и ахали, осматривая её… Я чуть не расхохоталась! А тем временем на сцене ведущий всё нудно перебирал цифры, одна другой краше. Наконец сказал, что сегодня торги окончены –всё переносится на завтрашний день.

Зал постепенно пустел. Золтан всё время откровенно скучал да делал какие-то наброски в своем блокноте. Когда я уже хотела сказать, что нам пора идти, он внезапно подкинул мне блестящую, как ему казалось, идею:

– Ники, ты же знаешь своё дело, верно? Почему бы тебе не… Э… Охмурить организатора торгов? Я слышал, этот ювелир слаб до женщин. А ты вроде и красивая, и способы все знаешь…

Я остолбенела на миг и, оглядевшись, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, схватила Золтана за рукав и вывела из зала. Не хотелось в присутствии людей обсуждать какие-то планы.

– Тише говори, Золтан! – сипло прошептала я. – С ума сошёл – на людях такое говорить?! Кроме того, я не собираюсь…

– Давай-давай, красавица, действуй. В конце концов, для тебя это будет хороший шанс покончить с опостылевшим занятием. Вот что: найди предлог, чтобы его разговорить, и действуй. Наверняка он сам захочет затащить тебя в постель. Тут-то мы его и прищучим! Вот так: оп! – Золтан резко поднял вверх указательный палец и замолк, ожидая моей реакции.

В этот момент меня буквально ослепили блестящие перспективы – всего-то и надо, что соблазнить падкого на женщин мужчину и не отдаваться ему на ночь за деньги, а лишь на некоторое время нейтрализовать, да и обчистить его дом подчистую. Уж там-то наверняка есть чем поживиться. Добычу я уже числила на своём счету, поэтому и решила, что завтра, после окончания торгов, непременно попробую разговорить нашу будущую жертву.

Глава 3. Клиент созрел

Как поймать организатора выставки? Есть ли у него слабые места? Этот вопрос мучил меня всю ночь, и я не могла уснуть. Я знала, что делю шкуру неубитого медведя, но азарт овладел мной полностью. Я не могла думать ни о чём другом, кроме предстоящего обогащения. Это шанс для меня и моей семьи выбраться из той ямы, где мы пребывали долгие годы. Наш отец умер во время очередной каторги в девяносто восьмом году, когда Барнабасу, младшему в нашем семействе, едва исполнилось три года.

Тогда же закончилось детство и у Тимеи – поскольку мать часто болела, наша старшая сестра ухаживала за остальными. Я тогда очень была привязана к Тимее, и в девять лет я больше всего на свете желала, чтобы сестра чаще улыбалась. Она крутилась, как белка в колесе, разрываясь между учёбой, работой и семьёй.

В девятьсот пятом умерла и наша мать. С тех пор у нас снова всё пошло под откос – Золтан, уехав в Будапешт, быстро свернул на кривую, и к двадцати трём годам успел год провести на каторге. Но на пользу это не пошло, и после отсидки он постигал всё новые и новые грани преступной жизни. Легко понять состояние Тимеи, неудивительно, что она стала дёрганой и нервной. Однако, когда у неё стали подрастать собственные сыновья, она стала немного более уравновешенной – во всяком случае, нервные срывы случались у неё значительно реже. Похоже, наша старшая сестра решила, что раз уж братья выросли непутёвыми, то хоть собственных сыновей сможет правильно воспитать.

– Ники, подъём! – Золтан усиленно расталкивал меня поутру, едва стало светло.

– Ты на часы смотрел? – хмуро поинтересовалась я.

Он не ответил, лишь достал папироску и закурил. Так продолжалось минуты три, пока я выискивала, в чём бы сегодня пойти на аукцион.

Для осуществления плана, возникшего в голове у Золтана, следовало одеться поярче. Любая девушка нашей профессии знает, что броская одежда привлекает клиентов. Мне нравилось голубое платье с глубоким вырезом и мелкими рюшами по лифу, но когда я достала его из глубин своего сундука, Золтан отрицательно покачал головой:

– Не пойдёт: посмотри, у него подол обтрепался. Дамы такие платья не носят, они отдают их своим горничным. Может, к тебе оно попало как раз таким образом?

– Не мели ерунды, ты же знаешь, я никогда горничной не была, – буркнула я в ответ.

– Это точно. Что за радость получать деньги раз в неделю, когда можно зарабатывать каждый день? – подмигнул Золтан и рассмеялся.

Брата моё ремесло нисколько не смущало. Он прекрасно знал, что девушке из трущоб трудно устроиться на приличное место, и уж точно лучше иметь кусок хлеба ежедневно, чем голодать, изображая из себя святую невинность.

Когда я показала ему лиловое шелковое платье с отделкой из черного гипюра, брат одобрительно кивнул. Вкусу записного модника можно было доверять.

Прихватив с собой платье и некоторые дамские принадлежности, я вместе с Золтаном отправилась к нему на квартиру.

– Сегодня ты сядешь в первом ряду, – наставлял по дороге брат. – Надо, чтобы организатор заметил тебя еще во время аукциона. Ты видела этого Гитца? Лощеный тип. Вот бы мне такой костюм! Материал гладкий, шелковистый… И рожа у этого типа сытая, гладкая – прямо восковой манекен из музея. Вчера, когда мужчина, ведущий торги, рассказывал байки про турецкого султана с гаремом и наложницами, среди мужчин шептались, что владелец аукциона не хуже этого султана: женщин меняет, как перчатки. Так что, Ники, у тебя всего один шанс. Вряд ли он захочет встретиться с тобой во второй раз.