Экстрасенс

Виктор

…Рассказ Сергея Косилова был недолгим, но вполне убедительным, несмотря на характерный для парня черепаший темп и манеру раскладывать сложные слова на части. Я не смог ни съязвить, ни уличить друга в приходе «белочки».

– Ты знаешь, я же вольный стрелок и в свободное от основной работы время обожаю халтурки, – мурлыкал он, посасывая третью бутылку пива. – Ну, там, свадьбы, юбилеи, банкеты и все такое. Камера личная, начальников никаких нет, и почему бы не совместить приятное с полезным? Тем более что на таких халтурках иногда получаются изумительные планы. Ну так вот, однажды черт меня дернул согласиться снимать похороны одного бывшего братана. Кирилла Колыванова помнишь?

– Депутата?

– Его. В девяностых, говорят, два района крышевал, людей валил пачками, а теперь вот народный избранник. Не знаю, какой народ его избирал и зачем, но случилась с ним неприятность одна – поехал с ребятами на охоту, выпил и подставился под чью-то пулю. Интересное совпадение.

– Думаешь, его грохнули?

– Как два пальца аба… ба… в смысле – как пить дать.

– Угу.

Пока мы беседовали, водитель «хаммера» ходил вокруг своей машины, беспрестанно вызывал кого-то по телефону и, кажется, готов был заплакать.

– Короче, – продолжал Серега, – похороны я снимал, что называется, от выноса до заноса. Гроб был открытый, народ вокруг был солидный, все лезли с покойником поцеловаться, пожать руку, сунуть крестик. Материал получился – капец! Но когда я обратно с кладбища в автобусе ехал, у моей старушки вдруг разом села батарея. Полный аккумулятор был, а тут как будто прохудился, и через какую-то дырку все ушло, хотя рассчитан он часов на пять. Такого с ним никогда не случалось… Ну хрен с ним, на следующий день я сбросил отснятый материал на диск, отдал заказчикам и забыл об этом.

Я снова кивнул. Самое интересное, конечно, ожидалось впереди.

– Через неделю снимал свадьбу, – сказал Косилов. – Вроде все было нормально, но на второй день жених с невестой, их родители и половина гостей свалились с отравлением. Помнишь?

Я напряг память. Да, что-то такое было в новостях: «Некачественно приготовленная пища в кафе таком-то стала причиной массового отравления»… бла-бла-бла.

– Кажется, все обошлось, – напомнил я.

– Да, почти. На следующей свадьбе, которую я снимал, приключилась колоссальная драка. Итог – два трупа и десяток ранений. И не говори мне, что ты про это не читал.

Я вынужден был согласиться. Ненавижу криминальную хронику, но от таких новостей не спрячешься, они настигают тебя всюду.

– Словом, ты думаешь… – начал было я, но Серега меня прервал:

– Витя, я не думаю, я уу-уверен!.. Уверен с того самого вечера, когда снимал юбилей директора «Скорпиона». Этого бедолагу ты тоже должен знать.

Сергей хихикнул, а у меня по спине поползли мурашки. Директор автомобильной компании «Скорпион» поздно вечером после деловой встречи сел за руль своего «мерседеса» и на скорости 100 километров в час врезался в столб с рекламным щитом. Трезвый как стеклышко, здоровый, с хорошим зрением и реакцией сорокалетний мужик при идеальной обстановке на дороге врезается в преграду, как настоящий камикадзе! У остолопов из ГИБДД мозги плавились.

– О чем задумался? – спросил Серега.

Я пожал плечами и предпочел уклониться от прямого ответа:

– Сколько же у тебя трупов в итоге?

– Девять. Отравившаяся на самой первой свадьбе невеста так и не пришла в себя. Прибавь к ней два трупа в драке на следующей свадьбе, потом мужик из «Скорпиона», а потом уже мелочь – с каждого отснятого мной материала либо жмуры, либо поломки, либо черт знает что вообще. Ты не представляешь, что со мной было, когда я понял, что происходит.

– Отчего же, представляю. Напился до зеленых соплей.

Сергей только грустно усмехнулся и выдал фразу, которая словно бы повисла в воздухе:

– Вчера решил протестировать для верности на своей кошке. Снимал минуты две…

Я напрягся и уголком сознания отметил, что стерилизованная рыжая Маруська, единственная Сережкина подруга, не выбежала сегодня в прихожую просить у меня колбасы.

– Е-мое, Серега! – выдохнул я.

– Угу. Вечером она вдруг выпрыгнула с подоконника на улицу и ломанулась на дорогу. Ее переехал «порш-кайенн». Роскошная смерть.

Я посмотрел на водителя «хаммера». Тот все еще суетился возле своей внезапно скончавшейся машины.

«Интересно, – отстраненно подумал я, – он тоже отбросит копыта, или все обойдется поломкой джипа?»

– Об этой машине ничего сказать не могу, – проследив за моим взглядом, отозвался Сергей. – Может, это весь результат. Может, нет. В этом смысле камера непредсказуема. В зависимости от режима записи эффект может наступить через несколько минут, а может завтра или через неделю. Я сейчас настроил на самое высокое качество, поэтому так сработало. А еще никогда точно не угадаешь, кого она зацепит – центральный объект съемки или кого-нибудь с периферии кадра. Не знаю. Бы-блин, ни хрена не знаю, Витя!..

Мы умолкли. Я сполз по скамейке на спину, посмотрел на часы, потом в голубое небо. Уже десять. Странный какой-то день начинается, пестрый, как радуга, и тяжелый, как свадебное меню. У нас с Серегой одновременно образовались две почти неразрешимые проблемки. Мы оба не знали, как нам быть с неожиданно свалившимся «счастьем».

Забавно, но мои журналистские мозги иногда работали отдельно от меня. В какие-то короткие секунды меня могла посетить совершенно гениальная идея, которая столь же стремительно могла покинуть меня, не оставив и следа. Но не этим странным утром!

В голове у меня пронеслось как вспышка: «Я не знаю, что мне делать с Червяковым, а Серега не знает, что ему делать с его прибабахнутой камерой. Вот прикол-то!»

И клянусь мамой, я тут же об этом забыл! Потому что снова позвонила жена.

– Слушай, гад, – сообщила она мне уже заметно спокойнее, чем в первый раз, – я устала. Завтра я подаю документы на развод, и… и пошел ты в жопу со своими кризисами! Понял!

И бросила трубку… кобыла.

Десять часов спустя мы с Сережкой Косиловым, пьяные и безумные, ехали на моем «ланосе» по пустеющему вечернему городу. Я успел немного поспать на косиловском диванчике в маленькой комнате, заваленной видеокассетами, дисками, блоками питания, какими-то старыми журналами и прочей ерундой. Едва приклонив голову на давно не стиранную наволочку, я сразу почувствовал, насколько был измотан. Проснулся я где-то около трех часов, когда солнце, перекатившееся на западную сторону неба, начало царапать мои сомкнутые веки.

Отдохнув, мы с Серегой поели, выпили водочки, поговорили, снова выпили, снова поговорили, снова поели… Короче, безумный день Фигаро продолжался, я давно не чувствовал себя таким неприкаянным. Чтоб не соврать, последний раз мое тело так долго и счастливо существовало отдельно от души где-то все в той же середине девяностых, когда мы с институтскими друзьями, отыграв хороший концерт в ресторане, тут же бежали тратить заработанные деньги в ближайший кабак подешевле. Потом бродили по улицам, а с рассветом снова бежали в лавку за лекарством. Наверно, это было ужасно, но в моей теперешней жизни порой не хватало чего-то такого безбашенного, когда ты точно знаешь, что тебя никто не ждет и тебе не перед кем будет оправдываться. Многажды руганная и проклятая свобода девяностых, как мне тебя не хватает…

Я был все-таки в достаточно приличной форме, чтобы вести автомобиль. Обычно я вообще не сажусь за руль пьяным, но только не в этот день! Я вдруг понял, что мне по фиг. Я уже не любил окружающий мир, как раньше, и уже начинал его презирать. Что касается Сереги, то он, отбросив природную застенчивость заики, с самого начала потребовал чьей-нибудь крови. Он колбасился на пассажирском сиденье справа от меня, врубив на полную громкость «Рамштайн», и все время мешал мне рефлексировать.

«Будет тебе кровь, дурик!» – кажется, крикнул я однажды.

…Хм, кстати, насчет крови, Миш… Вот интересно, плохой человек и хороший – чем они отличаются друг от друга? Тем, что у одного злые помыслы, а другой – словно манная каша на молоке? Чушь собачья! Я не могу назвать себя плохим. Я никогда не крал, не убивал, не предавал… По крайней мере я думаю, что не предавал, хотя у некоторых моих близких может быть иное мнение на этот счет. Конкурентов не подсиживал, перед начальством не лебезил, но и не сторонился его, честно делал свою работу, двигался вперед и старался достичь своей цели теми средствами, которые считал для себя приемлемыми. Один раз даже переводил бабушку через дорогу.

Но черт меня возьми, как же иногда хочется взять кого-нибудь за горло и несколько раз ударить башкой о стену! Как же хочется иногда схватить понравившуюся девушку за грудь, завалить на стол кабинета и драть, драть, драть, не обращая внимания на ее беспомощные всхлипы, – и все это только за то, что пренебрегла мной! А уж сколько раз мне хотелось засунуть голову жены в микроволновую печь…

Что ж меня останавливает? То, что я хороший? Почему же тогда подобная мерзость периодически заползает ко мне в мозги?!

Ладно, извини, я опять отвлекся…

Мы заехали во двор элитной одноподъездной кирпичной пятиэтажки, припарковались в стороне от охраняемой стоянки, в тени деревьев.

– Уже приехали? – спросил Серега, убавляя звук на магнитоле.

– Да. Здесь он и живет.

– А-а-а, мудило грешное, – протянул Серега. – Сова, открывай, медведь пришел.

– Успокойся, брат! – едва сдерживая смех, бросил я.

Похоже, Серега недавно пересматривал всего «Винни Пуха».

Дом неплохо охранялся, двор обстреливался по периметру двумя камерами наблюдения, подвешенными на козырьке подъезда. Я остановил машину вне поля зрения какой бы то ни было охранной системы. Нас вряд ли могли застукать, но вот услышать можно было за километр.

– Так, не шуми, – скомандовал я.

Я огляделся, оценивая обстановку, и вскоре, убедившись в отсутствии свидетелей, обернулся. На заднем сиденье лежала большая спортивная сумка. Молния на ней была чуть-чуть расстегнута, и из черноты на меня зловеще зыркнула линза объектива.

Черт!

– Не пугайся, это не страшно, – вставил свои пять копеек Сергей. – Или иди искать деньги.

Клянусь, если бы не «два по полста», что согревали меня изнутри, я бы ему врезал. Ей-богу, иногда это личико плюшевого ежика просило большого кулака. Может быть, мне стоило время от времени давать волю рукам – глядишь, не докатился бы до жизни такой.

Я вынул камеру, стараясь не попадать в поле зрения объектива. Внимательно оглядел устройство, нашел нужные кнопки. Конечно, это не простой «камкордер», которым могут снимать даже дети и дегенераты, но в принципе ничего сложного нет. Я включил камеру и осторожно навел объектив на пятиэтажку. Нашел в видоискателе крыльцо.

– Что, уже колбасит? – снова влез Серега.

Я посмотрел на него, пытаясь понять: он уже окончательно пьян и не соображает, что мы делаем, либо он меня просто подначивает?

– Отстань! – бросил я и повернулся к дому.

Скоро из подъезда выйдет Червяков. Он поедет в казино проигрывать выручку своих магазинов. Он никогда не нарушает устоявшийся за много лет график: позднее пробуждение, офис, переговоры, склад, поставки, домашний ужин и казино до трех часов утра. Затем немного сна в обнимку с любимой женой и с утра снова по тому же кругу.

Жирная сволочь. А не взять ли мне твое лицо крупным планом?

– Я пы-примерно представляю, что ты чувствуешь, – вставил Косилов. Он тянул сигаретку, прислонившись к окну. На губах его все еще играла улыбка, но в голосе появилось что-то демоническое. – Тебе кажется, что ты играешь, дурачишься, и сейчас ты, конечно, развернешь мы-машину и уедешь отсюда, к чертовой матери. Но на самом деле тебе хочется попробовать. Хочется, да?

Я молчал. Сукин сын попал в десятку, руки и ноги у меня просто плясали от возбуждения.

– Знаю, что хочется. У меня тоже все зудело пару раз, когда я уже понимал, что могу это делать, но…

Он умолк. Эта скотина, закончившая тот же факультет, что и я, прекрасно знала, как давить на психику.

– Но?.. – заглотил я его крючок.

– …но гы… гы-гы… – Он аж вспотел.

– Твою мать, Цицерон!..

– …Гырех на душу брать не стал… Фу, блин. И ты не станешь, потому что ты человек хороший. Сейчас ты посидишь, помастурбируешь с этой штукой, а потом засунешь ее в сумку, развернешь машину и укатишь домой. А завтра начнешь обзванивать знакомых, которые могут одолжить тебе денег, а потом ты пойдешь в банк за экспресс-кредитом, чтобы честно отдать свой долг милейшему парню Максиму Червякову. Ну ты же умница!

– В банке меня пошлют. Кредитная история дерьмовая.

Я посмотрел на часы. Через несколько минут ожидается появление моего героя в секторе обстрела видеокамеры. Признаться, я чувствовал себя в некотором смысле идиотом (впрочем, чего там «в некотором смысле» – полным придурком я себя чувствовал!). Поверил в страшные сказки приятеля, который от спермотоксикоза совсем сошел с ума, а теперь сижу вот в засаде, как казак-разбойник, и готовлюсь стрелять из «Панасоника».

Я хмыкнул.

Червяк появился на крыльце секунд через двадцать. Не сходя со ступенек, нажал на кнопку брелока, открывающую замки джипа, посмотрел на небо. Очевидно, кто-то позвонил ему, потому что он тут же вынул из кармана телефон и приложил его к уху. Начал кивать и что-то гневно выговаривать.

– Да-а, блин, – протянул Серега.

Я на секунду обернулся к нему. На лице Сергея блуждала все та же улыбка Винни Пуха, но она не могла меня обмануть, я был уверен, что Косилов напрягся…

…Слушай, Миш, ты в детстве воровал яблоки? Тебя ловили?.. Ощущения свои помнишь, когда убегал от хозяина сада? Вот то-то и оно. Мы с Серегой как будто только что обчистили садовый домик, а теперь прятались в канаве и боялись вздохнуть…

Короче, я включил запись. Таймер в видоискателе камеры начал отсчитывать секунды. Я сразу нажал кнопку наезда, и Червяк в кадре стал плавно увеличиваться в размерах. Я приблизил его максимально и смог увидеть недельную щетину на подбородке и царапину на мочке уха. Макс лоснился и обильно потел – еще пару лет сытой жизни, и сердце откажется прокачивать этот огромный кусок теста.

Червяк прекратил разговор, сел в машину и завел двигатель. Съемка продолжалась. Я выключил камеру, только когда джип моего кредитора скрылся за углом. Бросив «Панасоник» обратно в сумку, я первым делом обернулся к Сереге. На лице у моего друга застыла какая-то странная гримаса – не то ужаса, не то благоговения.

Я почему-то вспомнил фразу, произнесенную персонажем Кевина Спейси в «Красоте по-американски»: «Кажется, ты только что стал моим кумиром».

– Вавилов, псих, отвези меня да-да-мой, – выдавил Серега… и начал смеяться.

Я смахнул пот со лба и, кажется, тоже хихикнул.

Жена Светка уже легла, повернувшись спиной к моей половине кровати. Я стоял в проеме двери спальни и долго смотрел на нее. Спит или нет? Пожалуй, притворяется, потому что не проснуться от скрипа нашей входной калитки невозможно. Тем более человеку с таким чутким сном, как у нее.

– Света, ты спишь? – спросил я тихо.

Никакой реакции.

– Свет!

Тишина. Только тюлевая занавеска дрогнула от сквозняка.

Иногда, когда я вижу ее спящей – такой забавной, губастенькой, помятой, – во мне что-то эдакое просыпается. Я начинаю думать, что все-таки можно всю жизнь любить одну женщину и испытывать к ней определенный интерес. Можно. Но такие моменты коротки, до слез коротки.

Я выключил свет в коридоре, оставив спальню во тьме, и отправился принимать душ. Там я возился минут пятнадцать – никак не хотел выползать из-под теплых струй. Когда закончил и выходил из ванной, вытирая голову полотенцем, увидел в темноте спальни два глаза.

Я чуть не заорал!

Светка, натянув одеяло до подбородка, смотрела на меня с ненавистью… и печалью.

Утром мы с ней не разговаривали. Я плохо спал этой ночью, до четырех часов ворочаясь на диване в своем кабинете, а Светка, судя по выражению лица, отдохнула как следует (мне тогда даже в голову не пришло, что она не видела меня почти двое суток и сильно перенервничала). Она не смотрела на меня, молча сидела напротив и небрежно поглощала бутерброды. Даже на мое будничное «привет» она никак не отреагировала.

На второй чашке кофе мое терпение лопнуло.

– Так и будем дуться? – буркнул я и стал всматриваться в ее лицо, надеясь увидеть хоть какое-то осмысленное движение мышц. Но не увидел ничего.

– И что у нас опять случилось? – продолжил я. – Месячные? С мамой поссорились? Еще что-нибудь? Почему каждый раз за твое плохое настроение должен отвечать я?

Она сломалась. Поставила чашку на стол, отложила бутерброд и буквально пригвоздила меня взглядом к стене.

– Ты ни за что не отвечаешь в принципе. У тебя кризис среднего возраста, у тебя депрессия – ты можешь позволить себе исчезнуть, не говоря ни слова, на всю ночь. Все нормально! Какая, к черту, разница, что у нас случилось? Я уже сказала, что собираюсь подать на развод. Я не шутила.

Я вздохнул. Черт побери, так и есть: тот прилив нежности, который неожиданно настиг меня вечером, когда я созерцал ее спящую в спальне, был всего лишь миражом, и сейчас в свои права вступают совершенно другие чувства.

– Снова запела свою любимую песню, – проговорил я. – Мужика нет, хочется ласки, любви… бла-бла-бла.

– В десятку!

Она ушла, не закончив трапезу. Проходя мимо, задела полой халата мое колено. От нее пахло чем-то сладким. Никогда не мог понять, почему женщины при любых кризисах умеют оставаться свеженькими и благоухающими, как утренние розы, а мужики, стоит им немного получить от жизни под зад коленкой, становятся похожими на обезьян в муниципальном зоопарке.

– Света!

Она не ответила, прошаркала тапками в гостиную.

– Ну и подавай, дура, если других способов не знаешь!

Я уткнулся взглядом в тарелку с бутербродами. С чего я решил, что хочу есть?!

Мы прожили с ней под одной крышей три года, и сейчас мне уже трудно однозначно ответить на вопрос, была ли когда-нибудь между нами настоящая любовь. В этом смысле я полностью метеозависимая особь. Если в окно заглядывало солнце, бумажник распухал от наличности, а Светка при этом не вспоминала старые обиды, мне казалось, что я ее обожаю, что ближе человека на свете нет, что я вот прямо сейчас, не сходя с этого места, возьму ее на руки и унесу к звездам. Но стоило колесу фортуны сделать лишний оборот, а моей «благоверной» (тьфу, ненавижу это слово!) начать копаться в причинах своих несчастий, как мой мозг начинала пронзать одна и та же поганенькая мысль: «Брось ее! Брось! Уходи отсюда! Не трать свою жизнь на человека, который отнимает у тебя энергию, который питается от тебя, как от батарейки. Тебе еще нет сорока, в конце концов! Даже тридцати пяти нет!»

Впрочем, если успокоиться и подумать, то можно прийти к выводу, что свою супругу я сотворил собственными руками.

Мы познакомились, когда ей было 17, а мне уже 28. Я – стреляный воробей, не собравший еще все хлебные крошки, разбросанные на пути; она – испуганная канарейка, покинувшая благоустроенную родительскую клетку. В каком-то из заезженных небесных сценариев, видимо, было написано, что между нами что-то сверкнет, и оно таки сверкнуло! Девчонка влюбилась, со временем влюбив в себя и стреляного воробья. Она еще думала, что слово «Любовь» пишется с большой буквы, а те сложносочиненные предложения, в которых это слово фигурирует, заканчиваются красивым и поэтичным многоточием. Счастливая была девочка. Что ж я с ней сделал?

Не знаю что, но вслух я в этом никогда не признаюсь!

Получается, что она всему училась у меня – ревности, страсти, флирту, бесконечному и нервному ожиданию. Вере. Любовным позам, в конце концов! Училась сначала робко, полностью доверяя моему «богатому жизненному опыту», затем уже активнее вовлекаясь в процесс, а еще позднее и начиная проявлять инициативу. И не только инициативу – характер! А он у нее, если использовать литературный штамп, оказался отлитым из серьезного сплава, используемого, наверно, в строительстве «шаттлов». Дури – до фига! Но стержень, на котором эта дурь держалась, был тверже титана. Так что ничего странного не было в том, что уже через пару лет она меня «делала», что называется, с полоборота.

Да, всего через пару лет – после всех своих загулов, депрессий, метаний и колебаний – я имел репутацию уже не прекрасного принца, а какой-то его неудавшейся китайской подделки. Настоящий принц рано или поздно, конечно, появится, и когда это случится, имитации придется отправиться на склад.

«Сам виноват. Твоя супруга – твоих рук дело. Может быть, стоило быть чуть мудрее, чуть терпимее. Чуть ласковее, в самом деле, как она говорит? Глядишь, все пошло бы по-другому. А?»

Возможно. Но можете меня пытать – не расколюсь.

Я вздохнул и, нажав кнопку покрытого слоем жира дистанционного пульта, включил телевизор…

Черт меня подери, вот тут-то я и вспомнил! ВСПОМНИЛ ВСЕ, ЧТО МЫ ВЧЕРА НАТВОРИЛИ. Почему не сразу, как только проснулся? Не знаю, наверно, потому, что совесть чиста.

– «…узнать известного предпринимателя Максима Червякова оказалось возможным только по отпечаткам пальцев», – пробубнил корреспондент из криминальной хроники местного телеканала.

Я уронил пульт.

Михаил

Декан психологического факультета профессор Саакян не ошибся, говоря о том, чему был обязан Михаил своими нынешними успехами. Нужно было лишь внести небольшое уточнение: всем этим он обязан падению с качелей, двухминутной клинической смерти и счастливому воскресению. С «того света» (впрочем, побывал ли он там, Миша до сих пор точно не мог сказать) его вытащила прабабушка по материнской линии Юлия Геннадьевна Фромм, потомственная колдунья и психиатр, которая провела треть жизни в лагерях за подпольное врачевание. Бабушка всегда говорила, что прожила свою длинную и по большей части глупую жизнь только «ради одного, но очень большого дела». Эта святая и нескрываемая убежденность вызывала у окружающих лишь брезгливые ухмылки («Старуха из ума выжила, не иначе!»), но ровно до того дня, когда лежащий на коленях у бабули в полной отключке семилетний сорванец открыл глаза и сказал, что «летать – это классно!».

Случилось это солнечным сентябрьским днем 1990 года. Михаилу было семь, прабабушке – семьдесят два. Когда первоклассник вернулся из школы, бабуля накормила его супом с макаронами и кусочками чудом раздобытой говядины, а потом повела гулять. В детстве Миша был мальчиком довольно подвижным, и ему очень нравились качели в соседнем дворе – те самые качели, которые наводили ужас на всех без исключения родителей из окрестных домов. По конструкции они были похожи на насос, качающий нефть, дети на них не сидели, а висели, схватившись руками за перекладины. Любое неловкое движение или ослабление хватки – и ребенок либо улетал вверх, как ракета, либо падал вниз с приличной высоты.

Мишке, увы, выпало второе.

Вдвоем со школьным приятелем они успели качнуться всего пять раз. Бабушка сидела рядом на лавочке, спокойно дышала воздухом и думала, где бы раздобыть сгущенного молока к чаю. Старая мудрая женщина почувствовала беду за несколько секунд до того, как она случилась. Юлия Геннадьевна только успела приподняться со скамейки и сделать несколько шагов, когда Михаил соскользнул со своей перекладины и рухнул вниз головой на толстенные корни деревьев. Второй мальчишка, потеряв равновесие, едва не улетел на крышу стоявшего рядом гаража, но бабушке было уже не до того.