Воровка Теней
– И нам надо… сюда.
Его палец остановился в самом центре, где жирная, черная, как глубина морского дна, точка почти прокалывала дремучесть Леса. Все верно, в центре Кристиании был некий Лес, и он рос спиралями, охватывая два последних круга. Конечно, кроме этого Леса в стране были еще леса, но они не были такими дремучими, такими густыми и такими зелеными (Кукольник постарался, чтобы все увидели), такими волшебными. Именно туда он прочертил линию, кружащую по карте, заканчивающуюся в самом сердце чащи.
– Мой брат там?
Вопрос Гвилима снова остался без ответа. Кто же мог знать, куда забрали его брата?
– Пока идем в парк, – Марта наконец нарушила тишину.
Недалеко от ворот, в сторону от бара, где Кухулинн провел последнее спокойное утро, был парк – пока еще вполне цивилизованный, начальнокружный, испещренный дорожками парк с чинно тянущимися к клейкому небу орешниками и ивами.
– Мы что же, будем спать прямо на земле? – поинтересовалась Мария, заранее потирая запястья.
– Что, у тебя все так плохо с костями? – спросил ее Кухулинн, поворачивая гибкую шею.
Она пожала плечами.
– Любой сквозняк – и у меня потом несколько недель все болит, кости будто бы выкручивает.
Марта сочувственно свела брови. Гвилим посмотрел на нее, будто пытаясь представить себе, как ее кости выкручиваются. Стоя перед ними в черных сапогах, черных домашних штанах и черном свитере (впрочем, покрытом белой кошачьей шерстью), Мария казалась просто мешком с беспорядочно набросанными белыми, стучащими друг о друга костями.
– Что же с тобой не так? – немного грубо спросил юноша. Мария будто не оскорбилась.
– Родилась такая.
– Ладно, пошли, – Марта махнула рукой, и они все одновременно двинулись за ней. – Разведем костер, там потеплее станет. Кукольник прав: ветра сейчас нет, и воздух не то чтобы теплый, но и не холодный.
«Хуже некуда», – подумала Мария.
Они с Гвилимом, двое из внешнего мира, крутили головами по сторонам, рассматривая незнакомую местность. Всю дорогу до парка – мощеная тропа с неживой зеленоватой травой по бокам – они провели в молчании, медленно адаптируясь к условиям своего путешествия. «Что ж, – думали гости, один из которых до сих пор нес под мышкой бутылку масла, – вот я и здесь, и приключение застало меня в том виде, в котором я есть сейчас. И я не в силах изменить погодные условия или эту землю, так что буду играть по ее правилам». В конце концов, каким бы ни был Яков, брат отчаянно желал найти его. Даже если по окончании квеста он бы всего лишь имел возможность посмотреть ему в глаза и отругать как следует. Его сердце дергалось как на ниточках, когда он представлял, как Якова кто-то перебрасывает за плечо или связывает его руки, созданные для того, чтобы рисовать, а не быть скрепленными вместе или раздробленными.
У Марии в голове, кажется, вообще не было никаких переживаний, кроме состояния ее костей. Бутылка масла тихонько булькала у нее под мышкой, золотая жидкость волнами качалась, и этот цвет был самым ярким в Кристиании, практически слепящим.
* * *Парк был тихим, немного гулким. Старые фонари не зажигались уже очень давно, потому что днем в них не было надобности, а по ночам сюда никто не ходил. Впрочем, какая разница – днем сюда тоже не ходили. Кто хочет шастать по парку, когда он купается в неуютном серо-блеклом цвете и небо выглядит так, будто вот-вот пойдет осенний дождь? И дорожки с мелкой галькой потеряли свой сочно-серебристый цвет и стали просто серыми. И совы уже ухали апатично, с кислыми минами на мордах. Раньше они мечтали, чтобы люди перестали постоянно приходить сюда и шуметь, пока они спят. А теперь они, не желая переступать через свою гордость, не могли признать, что опустевший их парк стал грустным. Не было в траве цветов, не было белок, шустро бегающих между стволами, и в тьме между дубами не мерещились вьющиеся туманные воронки и чьи-то наблюдающие глаза. Все было хуже: он был пуст. Подумайте об этом. Самое страшное место – то, где пусто. Нет ни монстров, ни героев. Одна неживая зеленая трава.
И путешественники все это чувствовали. Еще не до конца опустились сумерки, а они уже стремились найти уголок поуютнее, потемнее и теплее, инстинктивно ступая с тропы и углубляясь в мелкую чащу, стремясь к толстым, теплым стволам дубов. У некоторых из них – не будем указывать пальцами – на глаза слезы наворачивались от того, в какой упадок пришло это некогда живое, радостное место. Они даже не заметили, как сблизились, пока шагали через кочки и торчащие корни деревьев по упругой, не желающей пригибаться траве. Оступившись, Мария приподняла ногу и с ужасом увидела: трава-то стала пластмассовой. Она присела, укладывая бутылку масла себе на колени, и потрогала травинки. Они были твердыми и прохладными, совершенно искусственными. Она уставилась на медленно отдаляющиеся спины своих спутников, а потом обернулась на оставшуюся позади тропу. И тут ей стало по-настоящему страшно. Она бы предпочла, чтобы за ней из-за деревьев кто-то наблюдал, чтобы кто-то шептал ее имя или дышал в шею, но здесь не было ничего, и она быстро встала и посеменила за остальными.
– Нужен костер, – внезапно решительно заявил Гвилим.
Кухулинн молча кивнул и, чтобы не произносить ничего лишний раз, прямо тут закурил, как бы показывая, что у них есть огонь.
Они набрали упавших веток (настоящих – деревья лучше сопротивляются мору и унынию, чем трава; в конце концов, трава беззащитна, а деревья – могучи) и развели огонь, а затем сели вокруг него, почти прижимаясь друг к другу локтями. Конечно, спать вместе, как котята, грея друг друга, они еще не были готовы, но уже заметно потеплели друг к другу – по мере того как теплели их побледневшие от прогулки лица. Яркий огонь, красно-оранжевый, ревущий и свирепый, оживил все вокруг. Человеческое присутствие принесло некоторое оживление в парк, и совы, томящиеся от одиночества, как только проснулись – прилетели к ним и уселись на ветки деревьев вокруг. Их черные меланитовые глаза поблескивали в свете, пока они жадно наблюдали за четверкой, тихо переговаривающейся вокруг костра. Странно, но никто не был голоден. Мария даже сунула руку себе под свитер, чтобы пощупать свой теплый, мягкий живот и убедиться, что она сама еще не превратилась в неодушевленную пластмассовую фигурку.
– Итак, кто и зачем здесь? Кукольник сказал, что все мы найдем что-то в этом путешествии, – Марта всегда была готова начать разговор. Она не стеснялась людей и не боялась первой открыть рот. Она редко говорила глупости, а даже если и говорила – ее это не очень заботило. Ведь слова, единожды вырываясь изо рта, тут же растворялись в воздухе, да так быстро, что никто не успевал рассмотреть их форму.
– Путешествие – это сильно сказано, – Кухулинн приподнял брови, меланхолично глядя на костер. Свет причинял глазам боль. Он вдруг понял, что не помнит, где живет. Мысль о том, что это – «путешествие», в смысле не какое-то там непыльное предприятие на один день, а целое «путешествие», была ему в крайней степени неприятна.
– Начинай ты, – предложила Мария, обращаясь к Марте.
– Кукольник пришел ко мне и сказал, что пришло время спасать Кристианию, – спокойно отозвалась она.
– Прямо вот так, – Гвилим недоверчиво повел носом, – просто вышла из дома и пошла спасать Кристианию? От чего?
Марта харизматично усмехнулась. Прядки ее темных волос упали на лицо, и она слегка повела головой. В свете огня ее глаза блестели, как два драгоценных камня.
– Ты никогда здесь раньше не был, да? Обобщения для нас – не моветон, а способ сначала начать, а потом разобраться. Если сказано спасать страну, я пойду и спасу ее, а как – пойму по пути.
– Но мы знаем, что здесь, собственно, случилось? – спросила Мария.
Гвилим возмущенно приоткрыл рот, когда на этот вопрос все сразу бросились отвечать.
– Может, какая-то биологическая катастрофа.
– Или черная магия.
– Что-то с водой, точно.
– Апрель – вот что с ней стало. Апрель как-то начался, а потом не закончился. И в итоге он так усугубился, что хоть вешайся. Что многие уже и сделали. А другие мигрировали на круги поглубже, но рано или поздно Апрель доберется и туда.
– Ладно, но у Апреля же должна быть причина.
– А твоя семья почему не переехала?
– У меня больной дед.
– Я думаю, она просто слишком патриотична.
Они даже умудрились немного посмеяться, обсуждая это крайне грустное происшествие. И костер от этого вырос. Каждый раз, когда кто-то из них улыбался, огонь становился сильнее, а когда наконец на зверином, суровом лице Кухулинна проступил еле заметный оскал, хвосты пламени так взмыли вверх, что все разом отпрянули, боясь опалить лица. Совы на ветвях неуверенно переступили с лапы на лапу и переглянулись.
– С Гвилимом все понятно, он брата ищет, ну а ты? – спросил Кухулинн, снова зажигая сигарету и вставляя ее в острые ровные зубы.
Все посмотрели на Марию, у которой в рыжих волосах огонь играл с таким удовольствием, будто был собакой. Она задумчиво теребила отходящие нитки на своем свитере пальцами, грея у костра колени. Вдруг ее лицо приняло задумчивое выражение, и Кухулинн подумал, вопреки всякому здравому смыслу, что они с ней в чем-то похожи. То, как он чувствовал себя, отражалось на ее лице. И он совсем не удивился, когда та ответила:
– Я пока не знаю. Давайте просто решим, что мы идем спасать волшебную страну и брата Гвилима. А мы с Кухулинном так, за компанию.
– Это ответственное дело, а мы совсем не знаем, кто вы и хорошие ли вы, – прямолинейно заявила Марта.
Мария пожала плечами.
– Если что, со мной будет очень легко расправиться, так как драться я не умею и вешу всего лишь сорок пять килограммов.
Кухулинн тактично промолчал. Он-то был сто девяносто три сантиметра ростом, и его сухое, жилистое тело владело повадками тигра. Его рука могла так быстро прыгнуть в карман за ножом, что и кошка бы не заметила; одним ударом кулака он мог разбить сразу четыре носа; и, хоть весил он немного, справиться с ним было бы очень сложно целой королевской армии. Однако он хоть и не помнил, но подозревал, что был скорее хорошим, нежели плохим. Или, на худой конец, был нейтральным, никаким. Ибо у него не было явного желания кого-нибудь убить или покалечить.
На этом они и решили, что уже устали от прогулки и легких удивлений. Они легли вокруг подуспокоившегося огня, все повернувшись головами по часовой стрелке. Кухулинн закинул руки за голову и смотрел в плотное, непроницаемое небо, которое было не отличить от древесных крон; Гвилим повернулся лицом к головешкам, цепляясь взглядом за свет. Марта закинула ногу на ногу, лежа на спине, и уснула мгновенно. Мария свернулась калачиком, уверенная в том, что наутро ей будет паршиво. И так оно и было.
6
Они были как потерянные птенцы в глазах Марии, в ее обыкновенных глазах (хотя в данный момент моя отсылка к ее метафорическому, духовному видению никак, конечно, не может полностью отражаться на поверхности ее глаз, а потому никак не нуждается в уточнении оттенка, но все же…
…Если уж мы стали говорить о глазах, то позвольте. Глаза Марты были ярко-янтарными, и Мария ей завидовала. Как и твердой, прохладной, снежной букве Т в ее имени, косе, более длинной, чем у нее, и более спортивному, крепкому телосложению. Если Марию можно было переломить в районе пояса как солому, то с Мартой убийце пришлось бы повозиться. Марта напоминала всем им, собравшимся птенцам, активную девчонку, Пеппи Длинныйчулок, которая любопытственно приподнимает нос и как бы нюхает воздух, словно кошка. Марта была более проницательна, чем казалось, и носила полосатую одежду, еще сильнее усиливая ассоциацию. Она любила привстать у края дороги, упершись одной ногой в камень, как бронзовая статуя, и задуматься. О чем она думала, всем было прекрасно известно: куда им дальше идти.
Этот вопрос сильно волновал и пресноглазого Гвилима, который настолько переживал по поводу того, куда им идти, что иногда всех утомлял своим беспокойством. Он то и дело с тревогой вглядывался вперед, и мысли в его голове неслись быстрее ветра и даже ворона, спешащего по делам. Его волосы по приходе в Кристианию постоянно стояли дыбом, хотя никто из его спутников ни разу не видел, чтобы он в момент особенной душевной слабости, подчинившись книжным заветам, запускал в шевелюру длинные, пианинные пальцы. Так Мария их называла – пианинные пальцы, а Гвилим воспринимал это как оскорбление.
У молчаливого Кухулинна были глаза-хамелеоны, сурово взирающие на всех вокруг и ловко отсвечивающие тем цветом, который преобладал в воздухе. Апрель стоял, и по рассказам местных, уже целый год; Апрель – невыносимый, пластмассово-желтоватый месяц, хуже которого, пожалуй, только муссоновый ноябрь, непробиваемый, истощающий и безвременный. Впрочем, два полюса отчаянья сравнивать тяжело, и многим казалось, что они идут рука об руку, а то и вообще окажутся в конце концов одним и тем же месяцем. Иногда глаза Кухулинна были такого же оттенка – ноябрьского, и он весь погружался в тень, становился похожим на изваяние, что, согласитесь, уже тяжеловато для романтическо-юмористической зарисовки о путешествии друзей).
Тут мы наконец закрываем скобку – да-да, вон она там началась – в самом первом абзаце. В глазах Марии вся эта компания была потерянными птенцами, ведь они не вполне понимали, куда им идти – и об этом красноречиво говорили перекособоченные плечи Кухулинна, взъерошенные волосы Гвилима и переполненные тревогой взгляды, которые он бросал по сторонам. Марта брела вдоль дороги, выглядывая камень, чтобы поставить на него ногу, иначе ей не думалось. Мария взглянула на медленно текущее Апрельское небо. Оно растянулось как мокрая марля, которую не получается отжать. У нее болели с ночи запястья, потому что они снова спали на улице, сгрудившись в кучу, прямо на траве, а ближе к утру поднялся ветер – да и вообще, спать в Апреле снаружи холодно. Она все еще была в своем испещренном дырками свитере и домашних штанах, облепленных кошачьей шерстью, и сапогах на босую ногу – так, как поймал ее Кукольник, когда она выскочила из дома за маслом. Бутылку временно несла Марта, потому что даже такой небольшой вес был слишком отягощающим для ее рук.
– У кого карта? – возмущенно поинтересовался Гвилим.
– На, – угрюмо отозвался Кухулинн.
Они уже, наверно, в двадцатый раз стояли плечом к плечу, уткнувшись в пострадавший от многих складываний лист бумаги. Мария задумчиво смотрела на поворот мощеной дороги, кажущийся ей смутно знакомым. Коричневый фасад магазина, серость впереди – и замшелая зелень весенних пейзажей. Небо близко-близко к земле, и ощущение, что улица меньше, чем мир, будто воздух на самом деле можно потрогать.
Все здесь было таким: едва теребящим какие-то воспоминания. Запах непроходящего холода, призрачный шелест ветра, извилистые улицы и низкорослые домики в английском стиле. Эта страна звалась Кристианией и располагалась внутри Копенгагена, но на этом сходство с реальностью заканчивалось. У Марии было ощущение, что она знает что-то об этом странном мире, но пока не понимает, что она знает. Точнее, будто бы не может вспомнить до конца.
За спиной Марта уже перенесла весь вес на ногу, стоящую на большом круглом камне, а Гвилим с Кухулинном умудрились не поссориться, взявшись двумя руками за два края карты и медленно поворачивая ее по кругу, будто она могла измениться от вращения.
– Мы можем попробовать дойти сюда, на мост Революции…
– Кукольник не говорил мне ничего про мост Революции, он сказал идти сразу к зеленому крестику, который ведет на третий круг.
– Ну не понятно же, где он точно. Кукольник сказал…
– Вы знаете, что Кукольник псих, – Мария повернулась к ним, – да? Он сумасшедший.
Марта сняла ногу с камня. Она поигрывала бутылкой, раскручивая ее, как дубинку.
– О да! – согласился Гвилим. У него еще были свежи воспоминания о странной встрече на набережной. – Каждый раз, что мы его видим, он выглядит по-новому. Когда он нашел меня, у него были огромные голубые глаза и черные перья торчали из головы, и я был просто уверен в том, что он на самом деле огромный ворон.
Все кивнули.
– В баре, когда он вербовал меня, он был тощим и вытянутым, совсем как подросток, и с очень длинным носом, – вставил Кухулинн.
Он искоса посмотрел на Марту, потому что знал, что ей не очень нравилось, когда обсуждают Кукольника. Но в этот раз она, похоже, подрастеряла свою веру в него и спустила им все с рук. Более того, она добавила:
– Он и впрямь не в себе. И постепенно становился все хуже и хуже. Вы знаете, какие слухи ходили по городу о нем?
Гвилим переступил с ноги на ногу. Мария почувствовала себя зябко.
– Будто он никогда не спит.
– И еще у него нет тени, – добавил Гвилим.
– Он может превращаться в ворона, – машинально вставил Кухулинн.
– А если он поцелует тебя, на этом месте начнут расти анютины глазки.
– И если он подложит тебе в карман перо, то ты обречен видеть его снова и снова, – вздохнул Гвилим.
– И еще он разговаривал с луной.
– Что только один человек на свете знает его настоящее имя.
– И он никогда не стареет.
– Потому что он вампир.
– Нет, просто он живет задом наперед, как Мерлин.
– И его глаза на самом деле – синие стеклянные шарики, которые для аквариумов.
– Ну это уже чушь, – оборвала Марта, – глаза у него человеческие… Или кто он там?
Она отлучилась из беседы на мгновение, чтобы толкнуть какой-то камушек ботинком, а потом продолжила:
– Я же училась у него шить одежду два года, давным-давно, когда на первом круге была смена сезонов и эта местность кишела жизнью. Он всегда выгонял меня домой до заката, так что я не знаю, спал ли он, но про тень – это правда. В солнечные дни, еще до того, как наступил Апрель, я иногда смотрела на него, когда он не смотрел на меня. Солнце падало прямо на него, а тени не было.
– И давно он такой? – спросила Мария.
– Он уже был таким, когда я пришла к нему учиться. И кстати, я ни разу не видела, чтобы он мастерил кукол.
– Откуда же тогда это прозвище?
Волосы Гвилима, те, которые стояли на голове прядями, слегка шевелились на легком ветерке, поднявшемся лишь на четвертый день. У Марии ныли кости. У нее разболелась шея, и она аккуратно терла ее руками. От этой боли пришла изможденность, будто на суставы ее были накинуты силки. Неприятно тянуло слева, прямо под ухом, словно кто-то пытался переломить ей шею, но бросил на полпути.
– Про него ходит очень много слухов. Единственное, что я знаю наверняка, – он волшебник, – просто ответила Марта, – поэтому он постоянно меняется, может быть, поэтому он не спит и не отбрасывает тень. У него много странностей.
Она помотала головой и помрачнела.
Мария указала рукой на поворот.
– Идем туда.
Все посмотрели на нее.
– Откуда ты знаешь?
Еще чуть-чуть – и она начнет хромать. Она чувствовала себя старой бабкой, на которую пагубно влияет влажность воздуха. Небо Апреля было угрожающим, наполненным водой, но все же никак не разрождающимся дождем. И эта стоячая влага в ветре, и его промозглость, и безнадежность бледного однотонного света, и бесконечность белых туч ощутимо давили на нервы и вызывали мигрень. В Кристиании она стала ходячим барометром, и ей казалось, что и сама она наполняется тяжелой влагой, впитывая ее из клумб и земли.
– Мне снилась эта улица. Я думаю, это лучше, чем ничего.
Им пришлось согласиться.
Оловянная улица тянулась вдоль редкого парка и была похожа на неровный ряд разноцветных зубов. В солнечный денек магазины красиво отсвечивали стеклами и радовали прохожих радужными дверьми. Сегодня на улице не было прохожих, помимо этих четверых людей с разным цветом глаз, которые гулко шагали по мощеной дороге, а солнца было не видно за облаками, так что казалось, что все дома погрузились в зеленоватую воду, потому что от этой влаги уже и само небо начало затягиваться плесенью.
Ухоженный газон был окружен зелеными насаждениями, и единственная скамейка пристроилась вдоль узкой дорожки как прямоугольный черный жук. Марта и Гвилим смотрели вправо, на витрины закрытых магазинов, на плотно прикрытые двери на золотых щеколдах и пружинах, на задвинутые оконные рамы и деревянные перекладины, складывающиеся в кресты; заглядывали в пыльные окна, в темные комнаты заброшенных мастерских и кофеен, гадая, когда там в последний раз бывали люди и куда они все подевались. Но когда тебе снится сон, твой личный, персональный сон, и весь мир создан твоим воображением, вокруг не бывает людей, потому что сюжет сосредоточен на тебе.
Кухулинн смотрел вперед, сжимая ненужную карту в руке. Можно было гадать, что происходит в его рыжевато-пшеничной голове. И зачем он идет туда, куда идет? И зачем он так угрюм и всегда нетерпелив, если все знают, что ему некого искать? Ведь на самом деле в такую дорогу отправляешься, только чтобы найти кого-то. Гвилим, скажем, искал своего пропавшего на мельнице брата. Марта искала Кукольника, и каждый раз, что она находила его, он снова исчезал, чтобы ей пришлось его искать и ждать указаний. Мария искала приключений, которые пришлось отложить из-за ломоты в костях. И только Кухулинн, думалось, оказался здесь случайно, будто его загнали силком. И он словно бы торопился куда-то, но одновременно не хотел идти – как если бы ему нужно было на прием к стоматологу.
На скамейку присел облаченный в черное джентльмен в цилиндре и сюртуке. Он опирался одной рукой на зонт, и его осанка была идеальна. Он слегка склонил голову, когда четверо проходили мимо, и Мария приподняла руку в приветственном жесте. Ее запястье снова заныло, когда она его изогнула, и она натянула дырявые рукава пониже. Всю жизнь ее мучали сквозняки, обгладывающие ее кости. Словно они истончались каждый раз; и их было никуда не спрятать, не вынуть и не положить в мешок, не сунуть между батарей, подальше от открытых окон; гуляющий воздух нужен был, чтобы спать. Сквозняк проникал под одеяло и ввинчивался в колени и локти и подъедал ее днями, а то и неделями. Мария уже привыкла к слабости в конечностях. Но шея – это было что-то новенькое. Это напомнило ей один стишок, который читала давным-давно. У кукольника была кукла – со сломанной шеей. Шея переломилась пополам, и кукольник, пожалев свое создание, примотал ее изолентой обратно, но шея не встала обратно, а так и осталась, и голова лежала на боку.
Мария медленно крутила головой, разминая пораженные мышцы, и, оторвав глаза от веснушчатого джентльмена с зонтом, увидела бледно-зеленую дверь магазина. Марта шагала рядом тяжелым шагом, и от ее полосатой кофты рябило в глазах, но вдруг зеленая дверь встала перед нею так ясно, будто ее только что нарисовали. Бледные окна, покрытые сухой пленкой времени, глядели слепо, но медная вывеска еще не совсем потускнела. Прежде чем остальные трое успели уйти далеко вперед, Мария подозвала их.
* * *Дверь оказалась не заперта, и они вошли в комнату, которая казалась больше изнутри, чем снаружи. Потолок заканчивался прямо у них над головами и вдруг ухал вверх, становясь выше, и оттуда, с почти темного потолка, свисали на длинных веревках оперенные ловцы снов, которых самый долговязый Кухулинн касался макушкой. Гвилим начал крутить головой в поисках источника света – потому что окна оставались темными; свет с улицы не проникал внутрь, но в магазине царило теплое древесное свечение. Марта лишь сделала вывод, что деревянные панели источали этот свет, да и все равно он сходил на нет постепенно, уступая место серому дневному, проходящему сквозь дверной проем. Мария подошла к прилавку, глядя на полки с фарфоровыми куклами в разноцветных платьях. У всех были белые улыбающиеся лица, и это были хорошие куклы, не страшные, не жуткие. У них были добрые улыбки и яркие, каких не бывает у человека, глаза. Она посмотрела на Марту, но та не узнавала место.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги