Чумовая попаданка в невесту
Янка сначала трепыхалась, словно семиклассница-девственница, а потом затихла, смирилась, будто даже заинтересовалась процессом и даже ответила неумело. Матвей оторвался от её губ на минуту и спросил тихо:
– Малыш, ну теперь ты меня узнала?
– Нет, – шёпотом ответила она. – Но это… приятно. Продолжай, что ли…
Он продолжил. Со всей нежностью и страстью, на которую только был способен. Янка откликнулась робко, закрыв глаза, зажмурившись даже, чего с ней никогда не случалось. И руки оставила на коленях, сложенные кротко, и сжалась вся, будто не родная…
– Зайчона… – выдохнул Матвей, чувствуя, как возбуждается весь, от кончиков волос до члена, жмущего в ширинке. – Расслабься, ты как не ты прямо…
И взялся ладонью за грудь – Янке всегда это нравилось, сразу с наскока, галопом, дай-дай, а потом уже во втором туре можно и поластиться. Но сейчас она напряглась, сдвинула ноги, руки скрестила на груди. А когда распахнула глаза, в них отразился страх.
– Что опять?
– Молви мне сперва, кто ты? Демон ли искуситель али мой суженый?
– Яна! – Матвей повысил голос. – Прекрати сейчас же!
– Пошто меня зовёшь чужим именем? Богдана я…
Карие глаза полыхнули знакомым гневом. И в то же время что-то непонятное задело Матвея, царапнуло душу. Янка изменилась: не внешне, а внутренне. Как будто сейчас перед ним сидела её сестра-близнец. Нет, бред какой-то! Матвей потряс головой и наваждение исчезло.
– Ян, ну ты что, всерьёз, что ли?
– Демон али суженый? – с лёгким нажимом повторила она. И это тоже было в характере Янки: трубить свою мысль до победного, пока не получит ответа. Ну что же, придётся подыграть. Гадания их эти, хренания…
– Суженый, суженый, кто ж ещё, – проворчал он, снова обнимая Янку. Зажатость не исчезла, любимая не успокоилась, а ещё больше сгреблась в кучку и заявила:
– Тогда спервой свадебку сыграть надобно! А потом уж и миловаться.
От возмущения Матвей на мгновение застыл на месте, а потом резко встал, отмахнувшись:
– Да ну тебя! Мы же договорились. Давно всё решили: сначала я окончу магу, найду работу, подкопим денег и устроим нормальную свадьбу с платьем за шестьсот баксов, лимузинами и голубями…
– Я ничего не поняла, – Янка поднялась с дивана, прикрываясь спереди простынёй, – но спервоначалу свадьба, а уж потом… А как звать тебя, суженый?
Матвей подавил в себе резкое желание стукнуть её чем-нибудь тяжёлым и тяжко вздохнул:
– Матвей.
– Матфей святой апостол-мытарь! – перекрестилась Янка благоговейно. – Какое красивое имя! А скажи мне, Матвеюшка, где у тебя тут отхожее место?
– Какое-какое место? – переспросил он растерянно. Нет, определённо, ей нужно вызвать врача… Скорее всего, психиатра…
– Ну… то место… – и Янка совершенно натурально покраснела, потупив глазки.
– Туалет, что ли? Там, где и всегда, любимая, – попытался съязвить Матвей, но она не поняла, только кротко ответила:
– Я не знаю, уж прости меня. Всё здесь мне незнакомо, да и одёжа не моя.
– Здрасьте, приехали! Ты же сама купила эту ночнушку в «Mexx»!
– Прости, но все эти слова чужие для моего уха…
Этого Матвей просто не выдержал. Пошёл в коридор, открыл дверь туалета и зажёг свет:
– Вот тебе отхожее место.
На кухне он сел на табуретку и выдохнул. Что это может быть? Шизофрения? Что он знает о психических расстройствах? Ничего. А что о них знает Гугл?
Быстро просмотрев несколько статей по ссылкам в телефоне, Матвей крепко задумался. В принципе, признаки шизы должны были уже проявляться некоторое время. Но ничего особенного за Янкой он не замечал. Всё как всегда. Ни тебе эмоциональных взрывов, ни немотивированной агрессии, ни глюков, ни голосов… Она не превращалась постепенно в асоциальную личность, не уходила от разговоров, обожала заниматься любовью, даже когда уставала. В общем, просто ушла в баню с девушками гадать, упала, потеряла сознание, очнулась – гипс. То есть, это… Очнулась другим человеком: Богданой какой-то, говорящей с деревенскими интонациями.
Яна-Богдана вышла из туалета, закутавшись в простыню так, чтобы она скрыла всё тело и даже ноги, осмотрела по-хозяйски кухню и сказала:
– Какой у тебя чистый и светлый ну̒жник! А куда всё уплывает? Внизу дыра есть?
– В канализацию, – рассеянно ответил Матвей, соображая, о чём это она.
– Затейливо! А что ещё есть занятного в твоём тереме?
– Ну… Можно руки помыть. Кстати, тебе не мешало бы душ принять!
Она согласно склонила голову:
– Ежели у тебя так положено… Покажи мне, где я могу умыться.
Так. С сумасшедшими не спорят, шизофреникам потакают во всём, пока не приедет психбригада… Матвей жестом указал на дверь рядом с туалетом:
– Вот здесь наша… умывальня. Прошу.
Янка зашла, любопытно осматривая небольшое помещение, тронула ещё влажное полотенце, глянула в зеркало и обернулась:
– А где воду держишь?
– В кране, суженая моя, – с едва заметной издёвкой ответил Матвей и, протиснувшись между Янкой и стиралкой, открутил кран горячей воды. Струя под напором произвела такое впечатление на любимую, что она ахнула, прикрыв рот ладонью:
– Смотри-ка! Сама! Течёт! Откуда?
– Оттуда, – буркнул Матвей, подтолкнув её к ванне. – Давай, залезай, мойся. Надеюсь, не забыла, как пользоваться шампунем и гель-душем?
Янка зыркнула с затаённой обидой и гордо задрала подбородок:
– Как-нибудь снайдуся! А ты выходи, выходи! Выходи, кому говорю!
Матвей закатил глаза, но решил не спорить. Вышел, прикрыв дверь и напряжённо прислушиваясь к звукам. В голове крутилась только одна мысль: что если этой ночью к Янке придут в голову голоса и скажут, что его, Матвея, надо прирезать? Ведь возьмёт нож с кухни и чикнет, не задумываясь… Надо держать её всё время на виду и стараться не спать… Нет, это хреновое решение. Так он быстро ноги протянет и без ножа. А если попытаться вывести её из этой глубокой галлюцинации? Показать ей, что она никакая не Богдана, а Янка, его зайчона, его любимая девочка! Как можно показать это?
Только одним способом. Который Янка так любит. И совместное купание в тесном душе – одна из их давних привычек. Зайчона такая лёгкая, что он поднимает её без труда, прислоняет к стенке… А Янка охватывает ногами его талию, такая гибкая, страстная, сама насаживается на член и стонет, как будто он мучает её.
Матвей выдохнул, как перед стопкой водки, и решительно вошёл в ванную.
Шторкой они ещё как-то не успели обзавестись, поэтому он просто облизнулся с порога, увидев круглую попку и нежную линию спины, шагнул ближе, подумав с дьявольской усмешкой, что сзади Янка тоже любит. Да, вот так: рукой за грудь, нагнул, второй рукой скользнул между упругих и мягких булочек, погладил всё сразу – от ануса до клитора широким жестом туда-сюда. Обычно его девочка изгибалась, как мартовская кошка, и сама подставляла ему уже влажную розовую дырочку, пульсирующую от ожидания наслаждения. Но сейчас всё пошло не по плану.
Янка замерла, словно окаменела. Матвей направил дрожащую от нетерпения головку прямо по центру, прицелился… и не смог сходу войти. Словно наткнулся на упругую преграду, которая не впустила, не позволила. Ткнулся ещё раз, ещё, а потом Янка завизжала дурным голосом. Голову обожгла резкая боль, и Матвей выпустил гладкие скользкие от воды бёдра, схватился за лоб, по которому нехило прилетело баллончиком с пеной для бритья.
– Ты чего? – попытался он вякнуть, но его не услышали. Янка вопила, как резаная, а вдогонку баллончику полетели прямо в голову кусок мыла, шампунь, гель-душ и даже мочалка. Всё это время Матвей молча отступал к двери, прикрывая лицо, и выдохнул, только когда оказался в коридоре. Визг тут же смолк. Твою дивизию, соседи подумают, что тут кого-то убивают!
Он медленно сполз по стеночке, совершенно охренев и обессилев от такого приёма, и потёр ладонью лоб. Шишка будет, к гадалке не ходи. Да что ж такое? Что стряслось с этой девчонкой? Всегда такая ласковая, готовая к сексу, часто даже больше, чем он сам, а тут орёт, дерётся, а дырочка словно сама обратно заросла целкой… Стоп. Он-то точно не сумасшедший! Он сам лишил Янку девственности два года назад! В первый раз у них всё так и было – не войти сходу, пришлось пальцами работать и куни делать одновременно. Такая же словно резиновая преграда… Но ведь женщина не может стать опять девочкой! Ну, без операции, конечно. Но никаких операций быть не могло, до Мишаниной днюхи они с Янкой занимались любовью дома, на диване, а после днюхи Матвей привёз любимую сразу домой и не оставлял ни на минуту!
Нет, всё это просто бред! Во-первых, зачем Янке вновь становиться девственницей, разыгрывать спектакль, притворяясь древнерусской девицей, да ещё и отказываться от секса? Во-вторых, даже если на минуточку предположить, что её настигла психическая болезнь, то как всё можно было провернуть чисто физически? В-третьих… Ну, не зря же его посетило ощущение, что перед ним сестра-близнец Янки! Но бред, бред и белочка! Теперь что, придётся поверить в попаданку из другого… мира? Измерения? Вселенной? Из прошлого?
Бред.
Шум воды стих, и через пару секунд дверь медленно открылась. Матвей поднял взгляд и увидел Янку (или не Янку?) со шваброй наперевес. Лицо её выражало отчаянную решимость дорого продать свою девичью честь (девичью? блин!), если он снова полезет с недвусмысленными намёками и жестами. С минуту они смотрели друг на друга, и Матвей всё отчётливее сознавал: ему просто необходимо всё понять и как-то проверить. Как-то, значит, совершенно точно. Плева… Ну окей, кто знает, может, зарастание и возможно. Нужно найти что-то конкретное, физическое, что точно никак не имеет права измениться…
Он поднял руки вверх, ладонями вперёд, как для полиции:
– Спокойно. Поставь швабру, я ничего тебе не сделаю. Я просто встану, и мы пойдём поговорим в комнату.
Янка помотала головой, из чего Матвей заключил, что палку она не бросит, и кивнул:
– Ну, хорошо, хорошо. Пойдём сядем и обсудим всё.
Очень медленно, чтобы случайно не нарваться, он поднялся и первым пошёл в комнату. Янка последовала за ним, придерживая одной рукой простыню, обмотанную вокруг тела, а другой – швабру в весьма угрожающей позе. Матвей сел в кресло и указал любимой (незнакомой?) на диван. Янка примостилась на самом краешке, видно, чтобы быстрее можно было слинять в случае агрессии. Матвей кашлянул:
– Яна, что случилось? Зачем ты меня ударила?
– А пошто ты меня снасильничать хотел? – жалобно ответила она. – Коли ты мой суженый, должен понять – я себя блюду, свою честь, до самой свадьбы! А ты вона как, подлез и хотел взять всё без обязанности… Пошто, молви?
– Значит, ты не Яна?
– Богдана я. Богдана Борковичева, в крещении Евдокия, дочь боярина Всеслава Боркова, полновластная хозяйка Боркова Городища, – ответила она и даже выпрямилась, задрала подбородок, чтобы доказать свою значимость.
– Хорошо, допустим. Можно, я проверю кое-что? Ну, я же не могу просто так поверить тебе, без доказательств.
Матвей встал, игнорируя угрожающе качнувшуюся швабру, и указал на ногу девушки:
– Шрам. У Яны шрам на правом бедре. Мы летом катались на роликах, и она неудачно упала – бедром о бордюр. Располосовала кожу, пришлось ехать в больницу и зашивать. Остался шрам. Можно, я посмотрю?
Она (Яна? Богдана?) подумала немного и кивнула. Сама аккуратно приподняла простыню, оголив ногу, причём лицо залилось краской и стало таким милым, словно у маленькой девочки. Ещё немного… Ещё чуть выше… На две ладони над коленом. Длинный, чёткий поперечный и чуть косой розовый шрам должен быть тут. Но кожа ноги оказалась девственно чистой. Волосатой даже. Янка всегда депилировала ноги воском. Раз в неделю. Два дня назад её ляжки и икры были гладенькими, будто попка младенца. А теперь поросли тёмными волосками…
Это не Янка.
Это другая девушка, похожая на зайчону как две капли воды, и в то же время с явными отличиями.
Богдана из какого-то там Боркова Городища.
И Матвею очень сильно захотелось возопить: «Пошто?»
Но вместо этого он просто сидел и смотрел на… Богдану очумело, ещё не сообразив, что ему делать дальше, ещё не задумываясь о том, где теперь его Янка, ещё не представляя, какие испытания принесёт это событие в его жизнь.
Очнулся только, когда услышал плеск воды где-то поблизости. Машинально встал, пошёл на кухню, в туалет. Отметил, что в унитазе плещется не смытое гуано, нажал на кнопку и подумал, чему ещё придётся учить эту древнерусскую деву. И где может течь вода… А потом с ужасом вспомнил про ванну.
– Твою мать! Твою мать! Мать твою!
Чуть не поскользнувшись на – слава всем богам небольшой – лужице на полу в «умывальне», Матвей резво завернул кран и, не засучив рукав, нырнул рукой прямо в воду, точь-в-точь зимородок за рыбёшкой. Отодрал пробку от слива и выдохнул, чувствуя, как пот кубарем катится по лицу. Удалось избежать катастрофы. Первой, очевидно, но не последней… Матвей бросил три полотенца из бачка на пол, придавил ногой, чтобы впитывали лужицу, и вернулся в комнату, горя желанием высказать всё матом своей новой сожительнице.
Богдана деловито перебирала Янкины шмотки в шкафу, оценивая длину, и, вытащив юбку, которую зайчона терпеть не могла, обернулась к Матвею:
– Молви мне, суженый. Ты мне поверил, а как мне тебя признать? Всё туточки выглядит бесовски. Может, и ты бес али сам диавол во плоти?
– Тьфу ты! – с досадой сплюнул Матвей. – Демоны замуровали, блин! Ага, вот что крест животворящий делает!
И спохватился. Спокойно, только спокойно. Девушка растеряна. Надо её успокоить, надо как-то разрядить ситуацию… Доказать, что он не демон? Да легко.
Матвей оттянул ворот свитера и показал золотой крестик на цепочке:
– Вот, видишь? Я крещённый. Правда, в церковь не хожу, в бога не верю особо, но меня крестили. Сойдёт?
Богдана приблизилась несмело, протянула руку, касаясь крестика, и кивнула со вздохом облегчения:
– Сойдёт. Диавол не смог бы носить святой крест.
– Ну тогда… Ты водку пьёшь?
«Иван Васильевич, вы водку пьёте? – Анисовую».
– Что такое водка? – подняла любопытный взгляд Богдана.
– Алкоголь. Чтобы выпить и расслабиться, – он щёлкнул по горлу, не зная, как ещё объяснить. Она махнула рукой:
– Мёд пью. Пиво если маленько…
– Пиво есть. Пошли на кухню, поговорим за бокалом.
– Пошли, – согласилась Богдана, украдкой повторяя его жест пальцами по горлу.
Матвей покачал головой, вытаскивая из-за системного блока початую бутылку водки. Что там говорят, обращаясь к богу? Спаси и сохрани, чо…
Глава 5. Ой да во зелёном во бору…
Обоз остановился на привал, когда солнце поднялось над горизонтом на две ладони. Я машинально высчитала, вытянув пальцы, что сейчас часов девять утра. Папа научил когда-то давно, в детстве. Как сказал Яромир, мы преодолели уже полпути. Осталась одна ночь, и мы в Белокаменной. Дружинники разбили лагерь на удивление быстро – все работали так слаженно, что я аж загляделась на этот танец. Раз, два, вот уже и шатёр над санями, костёр большой зажжён, снег вытоплен, вода булькает в котелке, а лошади гуртом пасутся у деревьев. У каждой на шее холщовый мешок, в котором с шелестом пересыпается овёс.
Мы вышли размять ноги на прогалину у леса. Как всё-таки трудно сидеть целую ночь! Даже ноги не вытянуть как следует, а особенно мне – обожаю спать на животе, раскинув руки в стороны. Даже Матюша ворчит каждый раз: я то в ухо ему заеду, то толкаю с подушки, то пятками брыкнусь. Интересно, скучает ли он по мне? Думает ли о своей Янке?
Я надеялась, что всё же скучает и думает. Иначе как жить, как думать о возвращении? При мыслях о Матвее мне взгрустнулось. А Прошка заметила, спросила:
– Что стряслось, Богданушка? Молви мне всё о твоих горестях!
Я вздохнула. Да, надо бы рассказать ей всё, причём с самого начала, но как знать, подходящий ли сейчас момент? Вдруг я ошиблась в девчонке, и она побежит к Яромиру, растреплет всё, а уж дядя меня просто прирежет на месте. Кинжальчик у него знатный, видела – на поясе висит в ножнах. Конечно, я умею защищаться. Папа настоял, чтобы брала курсы самообороны. Но одно дело – два-три гопника, а другое – мужик с мечом и кинжалом, который с детства, небось, ими машет.
Нет, надо осторожнее, не с такого наскоку. Сначала поспрашивать, а уже потом рассказывать.
– Прошка, а какие ещё камни существуют?
– Уфти! Про то ли печалишься?
– Печалюсь, что почти всё забыла, – покачала головой я, глядя в весёлые голубые глаза, блестящие из-под пухового платка. – Ты мне рассказывай, я буду потихоньку вспоминать.
– Ну, – серьёзно протянула девчонка, потуже завязывая платок под подбородком, – камни, они на всяк заговор разные. Я не все знаю. Самые что ни на есть нужные: лунный с солнечным, потом материнский – для баб первое дело такой камушек носить, он ить на себя и болезнь примет, и чадо в утробе сберегёт. А ещё есть чадо-оберег, как узнает баба, что тяжела стала, так и вешает на шею. А потом на дитёнка, как появится на свет.
– О как! Получается, никто и не болеет? – удивилась я, притопывая валенками снег.
Прошка махнула рукой:
– Да ну-у-у! Конечно, болеют! Не у всех есть на что купить камни. У тебя-то запас в сундучках, а ежели какая баба из крестьянок, так у ней один камень на всю семью, и тот вынимает только, ежели кто тяжко занедужит.
– Подожди, а зачем мне столько камней? Может, их раздать всем нуждающимся?
Прошка глянула на меня недоверчиво, а потом захохотала от души, напугав лошадей и ближайшего к нам дружинника. Хлопая по подолу шубы красными варежками, она простонала:
– Ой, боярышня, какая ж ты потешная, когда хош меня насмешить! Ой, а я спервоначалу поверила ведь! Ой, не могу! Ой, животик надорву!
– Тьфу на тебя, – обидевшись, я отошла к ближайшей ёлке, принялась обдирать иголки у ни в чём не повинного дерева. Прошка живо догнала, тронула за рукав:
– Ну, не сердися, Богданушка! Тебя эти дни никак не понять… Сама-то себя понимаешь ты?
– Я-то понимаю. Почему камни? Они ценные? Как золото?
Мне хотелось вникнуть. Зачем? А чтоб было. Задержаться здесь придётся наверняка, а поэтому лучше знать всякие традиции и фичи. Камни меня интересовали особенно – тётка Анфиса дала в секрете три мешочка с ними. Один велела подарить княгине, второй княжичу, а третий, самый увесистый, главному советнику князей, воеводе тысяцкому. Только камни, никакого металла. Неужели золото и серебро были не в почёте на Руси?
– Золото? – снова прыснула смехом Прошка, но взяла себя в руки и продолжила серьёзно: – Золото, боярышня, только оправа для камней. Само собой оно хуже железа – гнётся да ломается легко. Камни же добыть – опасная затея! Приисков мало, да и там страшные чудовища стерегут своё богатство! Вырвать камни из их лап могут только самые умелые и храбрые охотники… А бывает, камни с неба падают…
– Метеориты, что ли?
– Звёзды, боярышня, – удивлённо поправила меня Прошка. – Звёздные и есть самые ценные: лунный, солнечный да ещё небесный. Такой камень на триста вёрст в округе есть только у княгини, да и она его с шеи не сымает даже в бане! Бают, он силу даёт великую – мысли читать прямо из головы!
А вот это уже интересно. Княгини надо опасаться. Если вся эта сила камней – правда, то старая вредная правительница и потенциальная свекровь может меня разоблачить! Мне казалось, что это просто сказки, но ведь перенесло меня сюда каким-то образом? Лучше уж перебдеть, чем недобдеть.
– Боярышня!
К нам подошёл один из младших дружинников, отвесил поклон до пояса и сказал:
– Пожалуйте к костерку, похлёбка готова.
– М-м-м, покушать я сейчас совсем не против! – встрепенувшись, почувствовала, как живот подводит. Ещё бы, спали мы ночью мало, как поспишь в трясучих санях… Да и привычка сказывалась – кофе бы попить, как всегда утром, так кофе нет. Значит, надо покушать.
Вокруг огня и котелка на деревянной перекладине уже собрались сопровождающие обоз. Сидели на сложенных в охапки тонких брёвнах, видимо, тут же, у леса, и срубленных наспех. Яромир со своими дружинниками устроились отдельно, хотя и с благодарностью воспользовались общим костром. Они ели запечённые в золе корнеплоды. Картошку, что ли? Нет, вряд ли! Ведь картошку завёз в Россию Пётр Первый, а до него, я думаю, ещё дожить надо… Репу? Или брюкву? Блин, почему я не учила историю посерьёзнее?! Почему к Яндексу не обращалась с самыми важными вопросами? Не сидела бы сейчас как дура и не гадала бы, а знала точно. Спросить стрёмно, начнут снова смотреть, как на умалишённую…
Прошка подала мне глиняную плошку с… супом? В водичке с жирком плавали кусочки овощей, пока неизвестно каких, а маленькая тощенькая девочка лет десяти споро покрошила туда краюшку хлеба. Получив от неё же ложку – круглую, деревянную и даже не окрашенную, я спросила у своей наперсницы:
– А это что за ребёнок? Откуда она взялась?
– Эт меньшая, – отмахнулась Прошка. – С дружиной едет. Пошто едет – ведать не ведаю.
– Эй, девочка, – позвала я ребёнка. – Иди сюда. Тебя как зовут?
Она глянула на меня исподлобья и бросилась прочь, к лошадям. Что за пуганые тут дети? Странно даже. И почему её взяли в такую долгую и тяжёлую поездку?
Детей я любила всегда. Правда, издалека. Своих заводить смысла не было, пока мы с Матвеем перекантовывались на съёмной квартире. Но хотела позже, после свадьбы. Девочку и мальчика. А дети вообще, не мои, клиентов в кафе, обычно были милыми, слегка капризными, но общительными. Теперь же девчушка задела мою гордость, что ли. Чего сбежала? Разве я ей сказала что-нибудь плохое?
– Прошка, чего это она?
– Уж прости её, боярышня, – испуганно ответила та. – Дикарка, что с неё взять! Вроде одного из дружинников сестра.
– А которого?
– Федо-о-от! – кликнула Прошка звонко. От саней отделился парень в кожаной кольчуге (наши реконструкторы даже не умеют делать такие!) и подошёл к костру:
– Чего надобно?
– Боярышня наша спрашивает, чья то меньшая, что суп сготовила?
Парень смутился, зыркнул на меня. Ага, тот самый, что меня к воротам не пускал, а потом скакал заключающим в обозе. Ответил нехотя:
– Ну, моя она… Сеструха меньшая. Что не так сделала?
– Убежала почему-то, – я пожала плечами, улыбнувшись, чтобы он не хмурился. – Испугалась, что ли?
Он снова глянул на меня, но теперь как-то странно. Словно напряжённо размышлял о чём-то, а потом нерешительно проговорил:
– Так ведь… боярышня… вы сами велели… чтоб на глаза не попадалась!
– Я?
Ох, не я, конечно, а Богданушка, дай ей бог счастья и здоровья, заразе такой… Придётся выпутываться.
– Я… ну возможно. Неважно. Позови её. Скажи, что я не сержусь, что не собираюсь ругаться и всё такое.
Федот покрутил головой, но кликнул:
– Меньшака! Подь сюды!
– Что за имя такое? – тихонько спросила я Прошку. Та махнула рукой, между двумя ложками похлёбки ответила:
– Так младших детей в семье зовут.
– Ну правильно. Как кошек называют Кошка… – проворчала я. Нет, ну серьёзно! Пренебрежение какое-то средневековое!
Девчонка подошла, спрятавшись за брата и выглядывая одним глазом и половиной впалой щёчки. Я поманила её:
– Ну, чего ты? Иди сюда, никто тебя не обидит.
Робкими шажками она приблизилась, встала, чтобы не заслонить жар костра, и спрятала взгляд. Одета она была в длинное платье, потрёпанное по подолу, а сверху носила жакет на меху без рукавов. Ничего себе! Наверное, холодно так разгуливать по морозу! Чем они тут все думают? На ногах широкие лапти поверх замотанных вокруг ног портянок, тьфу ты, онучей, даже валенок не дали ребёнку! Платок замызганный, по самые бровки натянутый, по щёки укутывал голову. И косы не видно, а ведь все девушки косу по спине выпускали, все, кого я видела в городище. Мне стало так противно, что ребёнок живёт вот так между взрослых, а никто не позаботится о нём. Московские нищие никогда не вызывали приступов жалости, потому что я знала, что это просто уловка – их показушная бедность и сирость. Тут совсем другое. Небось, Богданушке было неприятно видеть рядом такое забитое, никому не нужное существо, она и отослала подальше от себя…
– Садись, ребёнок, – я похлопала по бревнышку рядом с собой. – Садись, ты кушать хочешь? Суп ела?
Девчонка вскинула на меня полные непонимания и страха глаза, и я в который раз обложила матом Богданушку, правда, молча, про себя. Пришлось встать, взять девчонку за руку и посадить чуть ли не силой на тёплое место. И Прошку подтолкнуть:
– Дай ребёнку поесть!
Та аж зенки выпучила от удивления, но послушно потянулась за плошкой, налила черпаком суп, протянула девчонке, которая схватила и принялась жадно хлебать, то и дело поглядывая то на меня, то на брата. Я спросила в перерыве между двумя ложками:
– Как тебя зовут? И сколько тебе лет?
Девчушка только головой мотнула и бросила растерянный взгляд на Федота. Тот пояснил, перебирая пальцами по ножнам кинжала: