Выжить, чтобы жить. Часть вторая романа «Sancta roza»

I

Илья лежал на неструганных досках прифронтовой землянки. В голове раздавался надоедливый лай собак и вертелись ядовитые приколы, иногда неуместные шутки такого же, как и он, страдальца – рябого рыжеволосого урки. «Ты, Илюшенька, представь, что это не лай, а гармошка надрывается, твое освобождение празднует, глядишь и полегчает, душу рвать не будет», – как наяву слушал штрафник возбужденный шепот Шпона.

Пытаясь заглушить боль раненого плеча, Алёшин перевернулся на спину. В землянке было тихо. Дневальный по-прежнему отсутствовал.

«В списках убиенных на листках, что лежали на столе проныры Шпона вроде не было, значит, сорвиголова выжил. В окопе он был рядом со мной, а в бумажках отсутствует, наверно замполит вместе со всеми ему мозги вправляет», – продолжал тихо переживать Штрафник.

В памяти великана всплывал то немецкий дот, то окоп, то плац пересылки и стоявших осужденных, вдоль которых неторопливо прохаживался невысокого роста морской офицер, всматриваясь в истощенные серые лица этапируемых.

Сквозь дрёму в сознание солдата-штрафника явились посеревшие от времени, бесконечных дождей и снежных бурь приземистые бревенчатые бараки с трехъярусными деревянными нарами внутри. Илья, как наяву, ощутил жуткие от запахи скопища давно немытых тел, грязных портков и стоявших при входе параш. Вросшие в землю строения ГУЛАГовской пересылки жались друг к другу в несколько рядов, огражденные таким же посеревшим от времени деревянным забором с колючей проволокой вверху и двойной следовой полосой. Вокруг ограждения в зонах двойного прострела виднелись вышки, вышки, вышки… Почти у входа в ограду сразу за двухэтажным деревянным зданием администрации и сложенным из кирпича караульным помещением с одиночными карцерами внутри начинался плац, на котором администрация то ли полулагеря, то ли полутюрьмы встречала и провожала этапируемых осужденных.

За глухим забором и колючей проволокой на другом берегу реки простирались необъятные пылающие разноцветными красками уходящего лета просторы приполярной тундры. Там, за своенравной холодной северной рекой, предполагалась желанная свобода.

Котласская пересылка для всякого конвоируемого люда служила «воротами» на все четыре стороны, одной стороной – на северо-восток, к бесконечным шахтам и стройкам, другой – сразу к праотцам, третьей – на свободу, сродни второй, и последней – на бескрайние просторы северных окраин нужды и голода. Дальше на Севере осужденных ожидала следующая Воркутинская пересылка, после которой обычно заканчивался этап и начинались изнурительные будни отдаленных и всеми забытых рабочих зон. Алёшин еще и еще раз мысленно прошел путь из Соловков на Беломорканал, затем на Воркутинскую шахту, где пробыл совсем недолго, а потом неожиданно вернулся на обширную лагерную территорию пересыльной тюрьмы небольшого городка Котлас.

Котласская пересылка, где проводились сортировки этапируемых, была для зэка открытыми «воротами» на дальний Север, откуда обычно мало кто из осужденных возвращался, не дожив до освобождения. На внутреннем плацу пересыльного отчуждения проводились ежедневные традиционно выматывающие жилы сортировки вновь прибывших и далее этапируемых осужденных.

Илью успокаивало лишь то, что на пересылке отсутствовали десятники, старшины, другие командиры из числа ему равных сидельцев. В пересыльных тюрьмах в большинстве своем не предполагались изнурительные принудительные работы. Там всем управляли и строго следили за исполнением распоряжений военные внутренних войск НКВД. Обычно на нарах пересыльной зоны этапируемые долго не задерживались – одну-две ночи и в путь, но не в тот раз. Прибыв в Котлас с Воркутинского исправительно-трудового лагеря, Алёшин, не выходя из барака, проспал кряду более трех суток, а потом заскучал. Не обращая никакого внимания на шум в казарме и снующих между рядами нар сокамерников, он упирался взглядом в доски второго яруса и не мог заснуть. До второго и последнего звонка отсидки ему оставалось каких-то пять месяцев. Постоянно ожидая подвоха от администраций для намеренного продления срока, Илья ни с кем из лагерного начальства не спорил, шел на любую работу, исполнял все задания и поручения, от которых год назад мог бы и отказаться. Попасть в карцер ему также не сильно хотелось.

Там, где-то далеко за забором грохотала война, но злая круговерть событий даже во времена военного лихолетья крепко держала и продолжала загонять советских граждан в тюрьмы, казармы исправительно-трудовых лагерей. Многие, как и Алёшин, властным чинопоклонением из уединенных дворовых хозяйств, теплых семейных очагов, производственных цехов и лабораторий были согнаны в лагерные бараки страны. Подневольные лишенцы через бесконечные страдания и разруху как могли приспосабливались к новому ограниченному забором и колючей проволокой месту пребывания, преодолевая беспросветную нужду, холод, голод, грязь, въедливую гулаговскую вошь.

С началом боевых действий заключенный кузнец много раз писал прошения идти на фронт, но, как и многие лишенцы, получал постоянный отказ.

За гнетущими душу мыслями и беспросветной тоской о погибшем деде, о его вдове – бабке Магде Илья не услышал лагерной сирены и громкой команды строиться на плацу. От забытья он очнулся лишь от боли в босых ступнях. Приподнявшись на локтях, увидел рыжую голову приятеля.

– Ты чего колотишь? Больно же!

– Команду на построение, не слышишь что ли?

– Нет, конечно! Я уши заткнул, а чё?

– Давай быстрей, а то места козырные сидельцы растащат!

– Беги, стройся, я пока обуюсь, – проговорил Илья, вытаскивая из-под себя портянки полностью не просохшие после стирки.

Надев сапоги и накинув на плечи серую застиранную арестантскую куртку с пришитым номером, Алёшин вышел на улицу. Небо было пасмурным, над собравшимися на плацу людьми в четыре шеренги нависали серые с тяжелым свинцовым отливом облака. «Скоро польёт? Интересно до дождя нас отпустят или все дружно будем мокнуть?», – думал Илья, рыская глазами по рядам стоящих зэка, выискивая коротко стриженный рыжий затылок приятеля.

В ожидании дальнейших событий осужденные тихо, одними губами, переговаривались либо сосредоточенно молчали. Найдя в последнем ряду середины строя Егора, Илья подошел к нему сзади и тихо подтолкнул в спину. Толкая в спины и бока впереди стоящих, Егор Ермилов по кличке Шпон тихо зашипел:

– Граждане страдальцы, дайте место Илюшеньку пропустить! Душегуб не успокоится же, пока всех тут не затопчет!

Шеренги осужденных дернулись, волнообразно зашевелились, протекая в обе стороны, уплотнились, освобождая дополнительное пространство для Алёшина.

– Много вас там еще? – не оглядываясь, недовольно заворчали в первых рядах.

– Ты, малой, чего в середине толкаешься?

– Вставал бы впереди, виднее будет!

– Не-е-е-е, ребятки! Чего я вертухаев давно не видел что ли? О чем базар пойдет, я услышу, а что не увижу, Илюшенька разглядит. Я от этого верзилы никуда, кто же вас оберегать будет, его ноги в нужную сторону направлять? Верно говорю?

Окружающие одобрительно захихикали.

В центре лагерного плаца стоял стол и два табурета. Один занял пожилой моряк с лычками старшины, второй табурет оставался свободным. Позади стола, ближе к первой полосе колючей проволоки, о чем-то бурно споря, стояли офицеры НКВД. Справа и слева от офицеров вдоль забора и на всю ширину шеренг этапируемых зэка в один ряд выстроились солдаты охранения с овчарками.

«Тогда суки постоянно тявкали, тоже подумать не давали», – вспомнил великан Илья Алёшин.

Легкий ветерок с севера постепенно разогнал шум от лая сторожевых собак, разрывавших напряженную тишину лагеря. Четырьмя извилисто неровными шеренгами, понуро опустив головы, переминаясь с ноги на ногу, потеряв счет времени, этапируемые продолжали стоять. Наконец, к столу вышел комендант лагеря и, обращаясь к заключенным, громко крикнул:

– Всем смирно! Внимание на середину!

Шеренги зашевелились и замерли. К коменданту подошел начальник лагеря.

– Кто дал команду собак внутри колючки поставить? – негромко спросил он своего подчиненного.

– Вдруг бунт?! Одни твари уголовные да суки белогвардейские собраны здесь.

– Автоматчиков оставь, а собак выведи за периметр. Лаять меньше будут. Надоели!

– Слушаюсь! – козырнул комендант и побежал исполнять распоряжение.

Подождав пока выведут собак, начальник лагеря зычным протяжным голосом обратился к этапируемым:

– Граждане заключенные! Наша Родина переживает тяжелые дни. Армия на фронтах несет большие потери! Мы обязаны остановить, а затем разгромить врага. Своим приказом номер 227 от 28 июля 42 года «Ни шагу назад» нарком обороны СССР товарищ Сталин взвалил на себя ответственность за ваше освобождение из-под стражи…

Он оказывает огромное доверие в искуплении на фронте ваших противоправных действий против Родины. Всем слышно? Даю десять минут подумать! После чего желающие добровольно искупить свою вину перед Родиной и Сталиным должны выйти из строя на пять шагов, – закончил полковник свою речь, глядя на ручные часы.

Выслушав оратора, зэки, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, продолжали стоять. Вдоль ломаных рядов осужденных, вглядываясь в худые от постоянного голодания обветренные понурые лица, все время ожидания прохаживал капитан третьего ранга Байков Александр Иванович.

В его голове роем кружились разные мысли, но не покидала одна и главная:

«А не зря ли он согласился принять штрафной батальон и как у него, морского офицера, получится управляться с этим разношерстным людом?».

Занимаясь организацией набора добровольцев в настоящем, капитан третьего ранга Байков периодически мыслями возвращался в недалекое прошлое.

II

– Товарищ командующий! Разрешите? – спросил капитан третьего ранга, открывая дверь большой совещательной комнаты штаба Северного флота.

– Входите, входите, уважаемый Александр Иванович! Мы вас ждем, – кивнул командующий Северного флота Головко в сторону присутствующих офицеров, задергивая шторку висевшей на стене карты, – проходите, присаживайтесь за стол, разговор будет долгим, но, думаю, интересным.

Морской офицер вошел в кабинет и присел на край одного из стоявших вдоль стены стульев.

– Как вы думаете, зачем мы вас пригласили? – спросил один из сидевших за столом в штатском.

Байков ничего не ответил на вопрос чужака, лишь ниже опустил голову. Он-то хорошо понимал, что главные разборки о потопленном корабле, которым он командовал, впереди, что его не трогали, пока он, боевой офицер, почти месяц валялся в мурманском госпитале.

– Как ваша рука? Не болит? – добродушно улыбаясь, поинтересовался командующий.

– Обе руки в порядке. Все зажило, как на собаке, нога вот по ночам беспокоит, но я готов встать в строй и выполнить любое ваше поручение, Арсений Григорьевич! – поднялся с места капитан третьего ранга.

– Сидите, сидите, вижу, надоели госпитальные койки?

– Так точно! Я здоров, а нога… так, остаточное. Осколком кость задета, на погоду бедро ноет, но к службе готов!

– Готов или не готов – доктора подскажут.

– Конечно, – окончательно сникнув, пожал плечами морской офицер. Его еще больше насторожил бодрый тон командующего.

– У меня лежит докладная записка наших союзников. В документе говорится о том, что вы покинули сопровождение конвоя и бежали, оставив на растерзание противника безоружные суда.

– В таком случае в пехоте говорят – драпанули с поля боя, – бросил реплику присутствующий в кабинете человек в штатском.

– Никак нет, товарищ командующий! Никто никого не бросал и с поля боя не драпал! Я стервятников от конвоя уводил. Они за мной в Мотовский погнались, пропуская караван. Я не заметил, что у одного мессера на подвеске торпеда болталась. Она-то наш траулер пополам и развалила, но мои пулеметчики успели летуна в море сбросить. В экипаже судна погибших нет, раненые вылечены.

– Читал я ваш рапорт. Что команду спасли – это похвально, а вот ваши маневры на море предстоит еще изучить и проанализировать.

– Этим как раз органы и собираются заняться, – глядя в стол, произнес незнакомец в штатском, откинув полы коричневого пальто из драпа.

– По рапорту англичан ждем комиссию из Москвы, кстати, вы на отличившихся в бою матросов наградные листы представили? – спросил командующий.

– Рапорт-то я сразу, как очухался после ранения, в штаб флота с посыльным направил. Жаль, на борту зенитного орудия не было, пулеметы-то высоко не достают, – принялся вслух переживать капитан третьего ранга Байков, рассматривая синие галифе с генеральскими лампасами и до блеска начищенные хромовые сапоги незнакомца: «Видно по мою душу прибыл? Ничего хорошего не ждёт».

– Читал, рапорт ваш внимательно прочел, однако воюем теми силами и средствами, что имеем. У нас, всех в кабинете присутствующих: к вам предложение послужить на берегу. Подумайте, прежде чем согласиться, но я отказываться бы не стал. Флот вас характеризует с положительной стороны, и органы провели проверку, – глядя на гостя, произнес командующий Головко.

– Вы меня на берег списываете? – откровенно спросил Байков.

– Нет, что вы! Опытные боевые командиры нам на флоте ой как необходимы! Однако соседи армейцы просят одну щекотливую помощь оказать. Пока суть да дело, надо скататься на Большую землю, а потом – снова в море! О приказе № 227 наркома обороны слышали?

– Не только слышал, сегодня по прибытии внимательно прочел, в штабе при ознакомлении расписался.

– Вот и отлично! Надо с материка в Кандалакшу в распоряжение 52-й дивизии 14-й армии пополнение привезти.

– Но это же не наш укрепрайон? – изумился капитан третьего ранга.

– Фронт один! Война дело общее, с членами Мурманского комитета обороны согласовано, нашим соседям, 14-й армии, надо помощь оказать! А мы тут разные московские комиссии встретим! Кстати, и члены военного совета флота считают, что так будет лучше для всех нас.

– Если надо, готов, – по-военному чётко ответил морской офицер.

– Вот и ладно! Другого ответа я и не ожидал. Сегодня, сейчас, вам надлежит вступить в должность командира четвертого отдельного штрафного батальона и отправиться на материк за пополнением. Для обеспечения организации набора с вами едет майор – заместитель начальника особого отдела 14-й армии.

– Товарищ командующий, у меня просьба, – поднялся со стула Бойков.

– Излагайте, обсудим! – хмыкнув, отозвался командующий Северным флотом Головко.

– Если мы отправляемся на материк, разрешите взять мою команду. За месяц на берегу ребята совсем скисли, без дела болтаются, отпуск вроде им не положен и на корабли до особого назначения не распределяют, пусть тогда при мне будут, на материк со мной прокатятся?

– Запрос был на одного офицера, – недовольно буркнул худощавый мужчина в штатском.

– Вы же говорите временно! – обратился Бойков к командующему, пропустив мимо ушей замечание гостя, – привезем новобранцев и в строй! Командировку оформить моим ребятам разве нельзя?

– Предложение дельное. Алексей Федорович, что вы на такое предложение скажите?

– Как мы ваших моряков на довольствие поставим? Они же пока не штрафники! – начал возражать начальник УНКВД Мурманской области Ручкин.

– Довольствие останется нашим, пусть едут командировочными, – поддержал предложение Байкова присутствующий на совещании начальник штаба Северного флота Роман Григорьевич Кучеров.

– Надо подумать, – соглашаясь пробубнил гость в штатском и тут же продолжил:

– Но вы уже не один. Можете познакомиться с майором.

Только после этого капитан третьего ранга Байков обратил внимание на сидевшего в противоположном углу кабинета мужчину в форме майора НКВД. Офицер встал, пожал руку Байкову и вышел из кабинета.

– По поводу команды предложение действительно разумное, собирайте ребят в дорогу, в самолете места хватит. Вам часа на сбор команды достаточно!

– Успеете? – спросил начальник штаба Северного флота.

– Так точно! Успеем!

– Необходимые документы до конца дня получите у моего помощника, – подвел итог разговору командующий.

Обогнув стол, подошел к Байкову и, пожимая руку, тихо произнес:

– Прошу, будьте аккуратнее. С этими служаками особо не спорьте, делайте свое дело, вам на все десять дней. Завтра встречаем комиссию, а послезавтра этим же транспортным бортом – на материк. Надеюсь, для своей команды документы на вылет оформить сегодня успеете?

– Слушаюсь, товарищ командующий, все успею, – отрапортовал капитан третьего ранга и вышел в приемную, где его ожидал майор с малиновыми петлицами.

III

– Время вышло, – зычный голос полковника вернул Александра Ивановича к действительности. Моряк еще раз внимательно оглядел шеренги заключенных. «Какая у них внешность все одинаково серые, попробуй, установи, кто воевал, а кто так…» – подумал Байков и не спеша пошёл вдоль рядов, внимательно всматриваясь в лица.

Вернувшись к столу, морской офицер громко скомандовал:

– Бывшие кадровые военные независимо от партийной принадлежности и взглядов на власть, а также бывшие военнослужащие белой армии пять шагов вперед – ма-арш!

Высокий баритон морского офицера разорвал тишину, но шеренги заключенных не шевелились. Осужденные продолжали стоять, не шелохнувшись. К моряку приблизился полковник НКВД и, глядя на свои часы, властно прокричал:

– Даю вам еще пять минут подумать и все! Больше такой возможности освобождения из-под стражи ни у кого из вас не будет! Время пошло!

Такое долгожданное и совершенно неожиданное известие о немедленной свободе повергло присутствующих зэка в ступор. Всем, стоявшим на плацу, казалось, что секунды стали отсчитывать вечность. Каждый из присутствующих уже слышал о приказе. По хатам и баракам ходили разные слухи, но каждый думал, что это его не коснется. Многие стоявшие на плацу осужденные уже получили отказы на прошения об отправке на фронт. Но чтобы вот так просто может произойти – никто не ожидал. Перед принятием решения замерли даже блатные, а рядом с ними притихли неугомонные урки. Пару минут спустя строй дрогнул, медленно качнулся, сверкая бритыми высоко поднятыми головами, вперед вышли с десяток осужденных.

– Негусто! – состроил удивленную гримасу полковник.

– Повторяю еще раз, – заполнил паузу капитан третьего ранга, – все без исключения бывшие кадровые военные офицерского и сержантского состава, будь то бывший красный командир или красноармеец, колчаковец или другой какой белогвардеец, выйти вперед на пять шагов!

Шеренги осужденных вновь медленно качнулись и вперед вышли еще несколько человек.

– Каэры вам зачем? – тихим голосом поинтересовался полковник.

– Это кто? – также тихо спросил Байков.

– У нас каэрами зовут бывших разномастных белогвардейцев с 58-й, – ответил начальник пересылки и уже громко прокричал в молчаливый строй понуро опустивших головы этапируемых осужденных: – На фронт поедут только добровольцы! Те, кто осознанно желает кровью искупить свою вину перед Родиной.

– Все, кто откажется добровольно Родине послужить, продолжат путь по этапу на работу в воркутинские шахты и на самые дальние лесозаготовки, уж я-то о вас, сволочах, позабочусь! – закричал подбежавший к столу офицер в шинели с малиновыми петлицами начальника штаба охраны пересылки 5-й должностной категории НКВД Заикин.

Строй вдруг дружно дрогнул, каждый из присутствующих когда-то испытывал на себе или был наслышан о методах «заботы» этого начальника. Самое малое, что было на слуху, – это купание этапируемых из брандспойта водой, закаченной из подмерзающей реки. Зэка первой шеренги разом шагнули вперед, за ними последовали из других рядов. Ермилов зацепился руками за Алёшину куртку и потянул вперед вместе со всеми:

– Илюшенька, потащились, а то опоздаем. Я как-нибудь без холодного душа с иголками под ногтями обойдусь. Лучше уж на фронт, чем в лапы к этому душегубу!

На местах, оглядываясь по сторонам, остались стоять лишь единицы неуверенных в себе, своей судьбе этапируемые.

– Давно бы так, – более тихо и миролюбиво восхитился начальник пересылки полковник НКВД.

Он указал рукой в сторону оставшихся стоять заключенных. Охранники быстро их окружили, построили пятерками и повели в отдельно стоящий отдаленный барак. Начальник пересылки со своим заместителем, взглядом проводив подопечных отказников, присоединились к группе офицеров НКВД и продолжили со стороны наблюдать за происходящим.

Среднего роста морской офицер с коротким «ежиком» прошелся вдоль строя добровольцев и тихим, но не терпящим возражений голосом произнес:

– Бывшие военные наместе, остальные – пять шагов назад марш!

Шеренги вновь зашевелились и плавно переместились на прежнее место. Перед морским офицером осталась стоять группа этапируемых.

– Разобраться по ранжиру слева направо! – прозвучала команда.

Группа добровольцев задвигалась, пока окончательно не вытянулась в шеренгу в первом ряду общего строя.

– Вы почему не выполняете команду? Особое приглашение надо? – обратился морской офицер к продолжавшему стоять моложавому седовласому заключенному без знаков различия на дорогом офицерском мундире.

– Капитану третьего ранга полковником Красной армии командовать не по чину, – также тихо ответил осужденный.

– Вы же бывший полковник?

– Меня осудили, от должности отстранили, но звания не лишили, видимо, забыли, нашивки сам снял, чтобы вертухаев местных не раздражать, так что пока действующий!

– Все еще впереди, могут и лишить, – отозвался вновь подошедший офицер НКВД Заикин.

– Вставайте в шеренгу слева, – обращаясь к осужденному, произнес моряк.

– Товарищ капитан третьего ранга, отойдем на пару слов, – нетерпеливо отозвал Байкова офицер охраны пересыльного лагеря.

– Без особого распоряжения нашего командования полковника не отдадим, даже если он и доброволец, – начал свой монолог начальник штаба охраны Заикин, не дожидаясь, когда к нему приблизится морской офицер.

– Я же не на прогулку его собираю! – начал было возражать военный, – у меня приказ командования – бывших строевых офицеров оформлять в первую очередь!

– Кто сказал, что полковник бывший? Его звания никто не лишал, он на отсидке «до особого», – продолжал настаивать на своем Заикин.

– Значит, будет вам это особое распоряжение! – добродушно подытожил капитан третьего ранга.

– Когда будет, тогда его и получите!

– По другим добровольцам особого контингента вопросов нет?

– Пока нет. Мы для вас этот контингент несколько дней собирали!

– Все личные дела ваших добровольцев прошу передать со мной прибывшим офицерам!

– Личные дела зэка вам-то зачем? Они же по нашему учету проходят, а в армейских частях свой учет?

– Вы полагаете, что в армии прошлое и настоящее штрафников никому не интересно?

– Ничего я не полагаю. В Красной армии, насколько я помню, своя система учета кадров.

– Вас, как мне видится, система воинского учета Красной армии беспокоить не должна, – осторожно возразил Бойков, памятуя о наставлениях командующего не спорить с сотрудниками НКВД.

– Завтра к утру документы будут готовы и весь этот сброд ваш, – выдавил из себя начальник штаба охраны лагеря.

Дождавшись, когда подойдёт Заикин, начальник лагеря направился в штабной блок пересыльной тюрьмы. За ним потянулись все остальные офицеры НКВД. На плацу остался лишь дежурный, в обязанности которого входило обеспечение порядка, и каждому конвоиру достаточно было лишь его взгляда, чтобы приступить к силовым действиям.

– Кадровые военные остаются наместе, остальным подойти к столу, назвать фамилию, имя, номер лагерного учета, затем можно пройти в свои бараки для сбора вещей и подготовки к переходу, – прокричал команду капитан третьего ранга. За стол к старшине подсел морской офицер в звании лейтенанта, и моментально выстроились две длинные цепочки добровольцев.

– С этими что собираетесь делать? – полюбопытствовал дежурный пересылки, с любопытством и интересом рассматривая шеренгу осужденных бывших военных.

– Ставить задачу по приему под командование бойцов формируемого переменного состава.

– Какую задачу? Кому? Этим? – уже не удержался от вопроса офицер НКВД, – вы можете ставить задачи какие угодно, но по приказу из Москвы этапировать осужденных до места назначения будет наша служба. Пока приказы о зачислении этих тварей в строевые подразделения не будут согласованы с нашим руководством, охрану никто снимать не собирается.

– Делайте, как знаете, только мне не мешайте исполнять приказ моего руководства, – прошептал морской офицер. И, обращаясь теперь уже к стоящим в одну шеренгу военным, громко добавил: – Товарищи добровольцы, прошу также подойти к столу для регистрации. Надо назвать фамилию, имя, бывшее звание и ранее занимаемую должность, после обеда вам надлежит явиться в штабной блок для окончательного оформления документов и получения необходимых назначений.