– Будь она проклята!
– Будь она проклята! Люди изобрели ее, когда забыли заповеди Всемогущего. Ищут себе чести в ложном мире и продают душу свою.
– Скажи, отче Яннис, говорил ли ты ей, что правильно это или нет, но я буду ползать у нее в ногах, что выкрашу дверь моего дома начерно, что накрою поминальный стол по убитому? Говорил ли ты ей, что я днем и ночью оплакиваю ее молодца?
– Волка словами не насытишь! Ты ведь уже слышала ее ответ. А еще она сказала: «Зло зачинает плод и, когда придет час, рожает».
– Нужно мне быть такой, как Ханали?на, которая убила того, кто угрожал ее сыну. Вот это настоящая мать!
– Ты впадаешь в искушение, Русаки!
– Прости, отче Яннис! Ты ведь мое сердце знаешь.
– Знаю. И не боюсь за тебя. Боюсь за детей ваших, которыми овладел сатана.
– Разве ты не слыхал, что моего Левтериса оправдали? Он убил, чтобы его не убили!
– Людское правосудие очистило его. Хотя рук убийцы не омыть и всем рекам на земле.
– Ты терзаешь мне душу. Бередишь больную рану.
– На тебе вины нет.
– Разве можно быть невинным там, где пребывает виновный, отче Яннис?
– Истинно постигла это твоя невинная душа. Поэтому Спаситель и принял на себя грехи всех людей.
– Ох, с тех пор, как Он принял их на себя, грехи эти снова нагромоздились горой, вершина которой пронзила небо!
– Это нечистоты человеческие.
– Тогда так нам и надо! Почему же меч Божий не поразит нас?
– А войны? На Востоке и на Западе гремит громом Всемогущий!
– Ох, мы ведь ничто, – сокрушенно прошептала тетя.
– Ничто есть безбожник. Прими в себя Бога, и ты станешь ангелом! Ведь чем была летучая мышь до того, как стать птицей? Мышью! Но однажды она съела просфору, и по милости Божьей у нее выросли крылья.
– Что же мне делать, отче Яннис?
– Надейся! Надейся! И не теряй веры… Великий конец ожидает тебя. Это познаю я в душе моей.
В домик вошла жена отца Янниса с корзиной овощей. Она вернулась из их садика, и в глазах у нее все еще был солнечный закат.
– Ах, кого я вижу?! Это ты, Русаки? Как поживаешь, малыш?
Она поставила корзину на пол, и мы увидели, как к ней тут же подбежали два кролика и принялись жевать зеленые листья. В доме стало уютнее, Бог перестал громыхать у нас над головами.
– Мне пора, – сказала тетя. – Спасибо тебе, отче Яннис! Когда Бог спас тебя из огня, он сделал это ради нас. Доброй ночи! Хочешь еще побыть здесь, Йоргакис? Ты даже рта не раскрыл, пока мы говорили.
– Я останусь. Если старец не возражает.
– Оставайся. Дам тебе почистить несколько пригоршней бобов, потому что у нас с попадьей зубов уже нет.
Тетя задержалась у двери. Увидав, что уже стемнело, она подумала обо мне и сказала:
– Не засиживайся допоздна. А если услышишь по дороге ружейный выстрел, упади на землю, сожмись и не подставляй себя под пулю.
– Что я – дичь, что ли, чтобы по мне стреляли?
– Никогда не знаешь, когда приходит недобрый час, сынок. Доброй ночи!
В соответствии со словами старца, попадья принесла мне глиняную миску с бобами, а также деревянную тарелку, чтобы бросать туда черные ростки, которые предстояло разгрызать моим зубам. Я приступил к работе. Попадья занялась во дворе кроликами, а священник молча перебирал четки. Время, прошедшее так, в полумраке, показалось мне вечностью.
– Достаточно. Теперь у нас есть что приготовить на завтра. Зажги светильник, попадья, и поставь ужин на стол.
Я собрался уходить.
– Нет! Нет! Ты себе на еду заработал.
Мы уселись за низеньким круглым столиком, попадья положила на скатерть пару размоченных сухарей, поставила миску с солеными маслинами и кувшин с вином. Священник благословил еду.
– Ешь. Не стесняйся… Погоди-ка, есть у меня и просфорный хлеб.
Он сунул правую руку в большой, словно мешочек, карман подрясника и вынул оттуда круглый хлебец из отборной муки, пахнувший мастикой[15 - Мастика – традиционное пастообразное лакомство, а также алкогольный напиток, которые изготовляют из смолы мастичного дерева.]. Затем он снова сунул туда руку, вынул горсть крошек и бросил их себе в рот. Несколько крошек запутались у него в бороде. Священник тоже принялся жевать, словно кролик, не выказывая при этом ни голода, ни удовольствия.
«Вот что значит святость, – подумал я. – Есть безмятежно и насыщаться несколькими крошками, как птица».
Я попробовал сделать то же самое. Затем я вытер губы тыльной стороной ладони и обратился к попадье:
– Можно взять немного воды?
– Налей. Не нужно спрашивать.
Кувшин стоял высоко на подставке, рядом с зеленым тернием. Я налил воды в стоявшую рядом медную чашку. Я пил, рассматривая обстановку дома. Что там было из утвари? Небольшая глиняная кадка с маслом, бочонок с вином, постель на каменном выступе… На стене висели две или три иконы и гравюра: «Взрыв Аркади». Настоятель Гавриил стоял с факелом у бочек с порохом, устремив взор ввысь: он приготовился поджечь порох. Вокруг него толпился народ, словно в церкви[16 - В основе изображения взрыва монастыря Аркади на этой гравюре, как и на других картинах того времени, лежит народное предание. Согласно другой версии настоятель Гавриил был убит, сражаясь на стенах монастыря, а порох подорвал один из командиров обороны Костис Ямбудакис (или же учитель Эммануил Скулас).]. Я попытался отыскать там отца Янниса. Должно быть, это был мальчик, который, ухватившись за юбку матери, смотрел на бочки, ожидая увидеть, как взметнется вверх пламя…
Старец, по-видимому, догадался, о чем я думаю.
– Кого Бог возлюбил, того Он закалил в горниле своем. Таким ведомо, где обрести затем прохладу. Люди смотрят на них и говорят: «Полоумные». А Бог смотрит на них и говорит: «Они – очи мои в сотворенном Мной мире».
– Ты знаешь, старче, что я потерял отца и мать?
– Это и было твое горнило. Ржавчина спала с тебя. Я был в твоих летах, когда увидел, как мои родные пылали, словно лампады, в Аркади. Их смерть озарила меня, словно солнце. Не мог я больше жить в мире и стал священником. Так же поступили и некоторые другие, спасшиеся тогда от огня.
– Довольно о печальном, – сказала попадья. – Душа детская как мелисса: если причитать над ней, она расцветает.
– Должно быть, она была ребенком в другой жизни? – спросил я.
