– Тетушка! Разве ты не говорила, что я буду помогать тебе?
– Конечно же! Конечно! И для тебя тоже есть работа. Смотри, что я делаю.
Она выбрала черешневое дерево и стала срезать лишние ветки.
– Видишь, как я его подчищаю? Ветки я не оставляю на солнце, чтобы они не засыхали: сохраню их для коз на зиму… Ну-ка, попробуй теперь ты!
Она указала мне миндальное дерево и оставила одного.
– Меня не спрашивай! Теперь ты и сам знаешь.
Я срезал одну за другой сухие веточки, очень стараясь не сделать дереву больно.
Тетя перешла на край сада, где росли смоковницы, и стала подрезать ветви, на которых висели плоды.
– Иди-ка, погляди, как я их облегчила! Теперь сок их не пропадет. В следующем месяце будем лакомиться толстыми смоквами.
Она ходила, словно наседка между цыплятами, то и дело приговаривая что-то.
– Тетя, а солнце тебя не жжет?
– Ах ты глупый, несмышленый! Надень на голову соломенную шляпу… Нет! Лучше посиди в тени. Сейчас закончим.
Она подошла к другой смоковнице и принялась подрезать дерево, что-то говоря ему.
Усевшись в тени, я, должно быть, смял какие-то травы: вокруг разливалось благоухание. Мне вспомнилась мама. «Где ты? Где ты? – мысленно спрашивал я ее. – Почему мы не приходили сюда, когда ты была жива? Почему ты исчезла в море?».
Тетя остановилась рядом. Знала ли она, что происходит внутри меня?
– Расскажу тебе еще одну сказку. Думаю, она тебе понравится.
Однако рассказать она не успела. Какие-то дети проходили в ряд друг за другом у сада с развернутым флагом и горном, ведя собак на поводке.
– Детская армия, – сказала тетя. – В каждой деревне есть такая.
– Настоящая армия?
– Это же дети! Завидуют взрослым, вот и играют в войну… Хочешь пойти с ними? Ступай. А я поработаю.
Я не заставил себя упрашивать и бросился догонять строй, шагавший по открытой местности.
Мы подошли к разрушенной ветряной мельнице, командир хриплым голосом скомандовал: «Стой!» – и мы остановились.
– Сделаем перекличку! – крикнул он, повернувшись лицом к своим молодцам.
Мальчишек было около тридцати, все они были безусые, большинство босые, а вооружены они были рогатками, палками, деревянными саблями, копьями и перочинными ножами… У них был свой капитан, самый бравый из всех, писарь, горнист и знаменосец. Последний нес боевое знамя – рваное полотнище из тряпок двенадцати родов. Было у них и пять или шесть собак, составлявших кавалерию.
Капитан развернул чистый лист бумаги и принялся выкрикивать имена:
– Трехглазый!
– Я!
– Рак!
– Я!
– Бычок! – Мастерица! – Разорви Ухо! – Ходжа! – Пончик! – Блеблем-блеблем! – Везиръяннакостака?кис! – Антономихелакойоргодимитрака?кис! (можно было только восхищаться, как ему удавалось произносить такое на одном выдохе!) – Черная Колючка! (это прозвище было дано из-за темного колючего кустика у его срамного места). – Капитан Кофе! – Чудак Или?ас! – Беев Сын! – Курощуп! (Этот щупал кур, чтобы узнать, будут ли они нестись). – Лысая Мария! – Аннезин сын! – Салта?р Мухта?р! – Карабурнио?тис! – Плов-Адзем! – Перец-Корица! – Спаси-и-Помилуй! – Хлопковая Задница! (прошу прощения!) – Китаец! – Граф Маслобойнин! – Мелте?м-Экме?к-Кюпе?к! – Мосье Горшечник! – Арнаут Арната?кис! – Сефер Та?сос!
Капитан провел перекличку, не пропустив никого, а затем обратился ко мне:
– А тебя как зовут?
– Йорга?кис.
– Писарь! – обратился капитан к Бееву Сыну, который состоял при нем писарем. – Запиши его: «Горожанин Горожанинский». Явился к нам добровольцем из города.
– Слушаюсь, капитан Кусака!
Я ожидал, что войско так и покатится со смеху, но солдаты остались совершенно серьезными.
Капитан быстро прошелся вдоль строя.
– Вни-ма-ни-е!
Все мы прижали руки к бедрам, ожидая приказа. Тут я улучил время, чтобы рассмотреть его: стройный, смуглый, немногословный, затаивший убийство во взгляде – прирожденный командир!
– Сегодня будет воздушный налет, – сухо сказал он. – Мы – противовоздушная оборона и транспортировка раненых.
Пять или шесть ребят отделились от отряда и стали у каменных стенок, тогда как несколько других бросились к диким маслинам ломать ветки с густой листвой, а прочие принялись вырывать с корнем чабер и собирать чертополох. Собак они загнали в мельницу.
Я не знал, что делать, и принялся собирать хворост, снося его в общую кучу со всем прочим, словно мы собирались разводить костер.
Капитан кивнул горнисту, тот поднес трубу к губам и затрубил тревогу. Мальчишки, стоявшие у стенок, стали вертеть палками между камнями и издавать ртами такой гул, будто над головами у нас появились самолеты. И те – будь они неладны! – не замедлили появиться. Это были осы, растревоженные в своих гнездах. Целое облако!
Мальчишки обвязали себе лица головными платками, тогда как ноги их защищали враки и высокие сапоги. Прекрасно экипированные таким образом, они бесстрашно ринулись в бой. Тогда-то я и понял, для чего нужны были им масличные ветки! Они били то налево, то направо наотмашь по облаку, убивая ос, которые падали наземь. Те же, кто струсил или получил ранения, укрывались за огнем.
А со мной-то что случилось? Лучше не спрашивайте! Осы густо облепили меня, вонзили свои жала в кожу и стали выпускать яд. Что мог сделать я только двумя руками? Лицо, руки, ноги, все мое тело оказались беззащитными. Я прикрыл глаза руками и застыл без движения. Мальчишки стегали меня масличными ветками, визжали, вопили, орали, ревели… Я решил, что мне конец!
Несколько рук схватили меня среди этой суматохи и уложили на шесты, которые держали наподобие носилок… Должно быть, это были санитары, подбиравшие раненых. Меня отнесли в операционную. Спасения не было!
Вокруг меня была ночь. И когда только веки мои успели распухнуть и прилипнуть к глазам? Темнота выводила меня из себя. Я дергал руками и ногами, пытаясь оттолкнуть моих носильщиков. Однако плакать я не стал. Разве я не стоял, словно незыблемая скала, под налетом авиации? Ничто не могло сломить меня!
Вражеская пехота, должно быть, перешла в контратаку. Я понял, что меня бросили на земле, по топоту ног догадался, что наши пустились наутек. Какая-то санитарка склонилась надо мной, положила мне холодный металл на веки и прошептала:
– Что они с тобой сделали, сынок! Что они с тобой сделали, антихристы!
Я узнал ее: это была тетя. Она приподняла меня, держа под мышки, и привела к ручью. Вода несколько уняла боль.
