Непогода

«Решением совета мастеров работа стажера Х-3345 приостановлена. Будет применена мера административного воздействия: профилактическая беседа. Дождитесь механика».

Я читал что-то о совете в предэкзаменационном книжном запое, но из кого он состоит и как принимает решения, давно забыл. Я почти разыскал регламент работы совета, когда в дверь настойчиво застучали.

Спустя несколько ударов я кое-как совладал с желанием выкинуть ноутбук в окно и спрятаться под кроватью и покорно пошел к двери. К моему удивлению, на пороге стоял старик, проводивший собеседование. Правда, его было сложно узнать: исчезли и прежняя интеллигентность, и неуловимая отрешенность. В глаза бросались черная грубая куртка и щетина.

– Войду? – его голос звучал устало и строго.

Вопрос был формальностью, и я молча кивнул в сторону кухни.

– Чаю? – робко предложил я.

– Послушайте, молодой человек, – старик будто не слышал меня, – у вашего проступка есть три печальных последствия. Во-первых, вы существенно усложнили реализацию недельного плана на участке. Во-вторых, вы заставили работать сверхурочно без должной на то причины бригаду механиков. Ко всему прочему, вы поставили под сомнение авторитет мастера, нарушив предписание.

Он перевел дух.

– Хочется верить, что это случилось из-за стремления помочь подопечным в обретении себя и, – старик немного замялся, – друг друга. Привязанность к людям не может быть наказуема, так сказать. Более того, она говорит о вашей человечности. Да и сама суть работы стажера такова, что не привязываться не получится, запрещай – не запрещай. Но вот в чём беда: желание свести людей мы можем списать на ваш запал и чистое сердце. Если же, – его голос вновь огрубел, – мотивом являлось праздное развлечение, мы расстанемся с вами.

– Не знаю, – после мучительной паузы выдавил я. – Не знаю, почему так поступил. Я не желал никому зла.

Старик на мгновение задумался, затем поднялся и молча направился к выходу. Мне почему-то захотелось остановить его – поклясться, по-детски закричать: «Я больше так не буду!», ухватить за рукав…

У двери старик обернулся и протянул мне руку.

– Что ж, молодой человек, это честный ответ. Работайте. Будем знакомы: механик второго ранга Юрий Константинович.

Я крепко пожал его руку, стараясь не выдать благодарного волнения. После ухода старика отыскал чистый блокнот и вывел на обложке: «Мои ошибки». История с Бабаней отразилась двумя записями: «Манипуляция непредсказуема» и «Не вмешивайся без крайней необходимости».

Опасаясь совершить новую оплошность, я ушел с головой в сбор информации: стажеры еженедельно составляли подробный отчет о видимом состоянии здоровья и настроения подопечных, их занятиях и перемещениях, социальных взаимодействиях.

Легче всего далась графа «Ожидаемая активность»: Дима выбирался лишь на работу и в магазин, Лиза работала из дома и ухаживала за мамой, Бабаня почти всё время проводила на огороде. Я вызубрил биографии подопечных и составил календарь значимых для них дат.

В вопросе контроля за людьми единодушия в фирме не наблюдалось. С одной стороны, о подопечных собиралось много информации, и временами мы манипулировали их действиями. В то же время соблюдалась и некоторая приватность: не одобрялось слежение за окнами подопечных, запрещалось использование в корыстных целях их персональных данных, стажеры не могли проживать в подведомственных им районах во избежание различных злоупотреблений.

История с Бабаней оставила во мне подобие прожженной дыры в скатерти, которую я тщетно пытался латать трудолюбием и исполнительностью. Радовало одно: Лиза и Дима стали наведываться друг к другу и уже пару раз вместе выезжали в райцентр.

Вечером 14 сентября – этот день я потом отметил красным в моем настольном календаре – Лиза осталась у Димы на ночь, и я почувствовал себя счастливым. Помнится, в тот вечер я разгуливал по району, по-дурацки улыбаясь прохожим. Соседи решили, что я влюбился, а продавщица в магазине за углом – что сошел с ума из-за «вечных сосисок и бутербродов».

Работа радовала: утренняя пелена тумана, капли росы на листьях, марево перед ливнем, чистое небо… Природа давала ощущение жизни, сопричастности миру.

1 ноября пришло неожиданное уведомление о расширении участка: он прирос соседней улицей с тремя сельчанами, и я принялся изучать новую территорию.

В единственном в деревне кирпичном доме жил Егор Никифорович Грачёв – профессиональный рыбак с полувековым стажем. Его история была довольно загадочной: перебравшись из города в деревню несколько лет назад, он перенес тяжелый инсульт, но, к удивлению врачей, быстро восстановился. Иногда, из-за некоторой сбивчивости мысли, его принимали за подвыпившего. Но, видя его молодцеватую походку и слыша довольно четкую речь, никто не мог заподозрить тяжелый недуг. Говорили, что из больницы он вернулся едва живым, не узнавал друзей и часто плакал. Но, как-то увидев любимый челнок – приспособление для изготовления сетей, – дедушка вцепился в него и не выпускал полгода, всё вязал и вязал сеть. Постепенно к старичку вернулись и речь, и твердая память. Иногда во время работы он приговаривал: «Порыбачим, порыбачим», смакуя каждый звук.

После болезни у Егора Никифоровича появилась удивительная привычка употреблять странные слова и фразы. На вопрос о здоровье он мог долго молчать, а после ответить: «Вот такой вышел антрекот». В деревне Егора Никифоровича любили за доброту, кротость и таинственность речи, в которой сельчане находили что-то высокое…

Дима, с октября готовивший машину к зиме, тоже любил старика. Мне довелось увидеть одну из их встреч.

Дима, как обычно, что-то чинил, забравшись под днище тягача, и не заметил подкравшегося соседа. Вылезая из-под машины, увидел нависшую над ним дружелюбную бородатую физиономию и едва не заполз обратно. Егор Никифорович показал парню большой палец, оглядывая КамАЗ, и уважительно произнес: «Вещь!»

Рыбак был частым гостем Димы: едва заслышав рокот мотора, старик спешил на соседнюю улицу, чтобы послушать незамысловатые истории из будней водителя. Но больше всего Егор Никифорович любил забраться в кабину, откинуться на спинку сиденья и слушать единственную сносно ловившую радиостанцию. Дима часто брал соседа на рынок, откуда дедушка возвращался довольный – с новой блесной или прикормом.

По соседству с Никифорычем обитали Журавлевы – супружеская чета пожилого возраста, славившаяся вечными склоками. Казалось, не существовало вопроса, по которому у Семёна Андреевича и Марии Игнатьевны было согласие, и в браке они состояли лишь для того, чтобы не позволить друг другу прожить счастливо. Их мирил лишь внук Андрюша, приезжавший по выходным и на лето.

Журавлевых мог выносить один лишь рыбак, стоически переносивший их шумные споры.

– Вы абсолютно правы, Егор Никифорович, абсолютно! – подливая чай молчаливому соседу, приговаривала Мария Игнатьевна, полная бойкая женщина, не утратившая и в шестьдесят лет юношеское упрямство. – И я тоже убеждена, что вешенки – наше спасение!

Она сделала особый упор на «тоже», намекая супругу, что ее мнение разделяет такой уважаемый мыслитель, как Егор Никифорович.

Мыслитель не спорил, хотя по теме вешенок произнес лишь лаконичное: «Вкусный гриб».

– Тьфу ты! – Семён Андреевич, тщедушный седеющий мужичок в цветастой рубашке, в сердцах топнул ногой и скомкал газету, к которой никак не мог приступить.

– А как быстро растут! – наступала Мария Игнатьевна, радуясь раздражению мужа. – Питательные, легкие в выращивании, дорогие!

– Да не станешь ты ими заниматься! – не выдержал Семён Андреевич, вскочил со скамейки и воздел руки в мольбе. – Месяц повозится, всё село историями изведет – и бросит! Она розы продавала, – начал жаловаться Егору Никифоровичу Семён Андреевич, демонстративно загибая пальцы, – арбузы выращивала, пирожки на продажу пекла, чехлы для сидений вязала. И сколько мы заработали?! – Семён Андреевич обвел рукой пустой двор и сложил дулю. – Вот сколько!

– Потому столько и заработали, что я одна делом занята, а ты пальцы гнешь! – нашлась Мария Игнатьевна.

Я слушал их споры, когда становилось грустно, и всё не мог взять в толк, почему они вместе. Вспоминая задачу с экзамена, я радовался, что в той самой машине ехали не Журавлевы: не существовало манипуляции, способной их примирить…

Зимой жизнь замерла: работа свелась к выбору между метелью и мерзким ледяным дождем, а мои подопечные не баловали меня частыми вылазками из дома. Один Андрюша в огромном пуховике бродил туда-сюда по селу, иногда заглядывая к Диме на чай. Споры Журавлевых переместились в дом. Никогда бы не подумал, что буду по ним скучать! Егор Никифорович оказался не большим любителем подледного лова и ходил на промерзшую реку, недовольно волоча за собой увесистый бур, казалось, лишь из уважения к профессии.

Судя по всему, зима была любимым временем года в фирме. Магистры могли спокойно готовить Генеральный план, мастера – неторопливо изучать выкладки и планировать показатели, стажеры – учиться теории и отдыхать. Самой сложной и иногда единственной на день становилась задача не допускать образования наледи на изгибе шоссе. Зато появилось время подумать о себе – и я начал выбираться дальше ближайшего магазина. Это удавалось не без труда: нередко, как только я выходил за порог, погода в городе портилась, и прогулки приходилось сворачивать. Казалось, так фирма намекала, что мне следует больше времени уделять книгам. Я не был против.

Вечером 17 мая – еще одна памятная дата – мне не спалось, и я включил трансляцию, чтобы привычно раствориться в ночном стрекоте деревенских кузнечиков. Но вместо умиротворяющей тишины в комнату ворвались какой-то устрашающий треск и беспокойные голоса птиц. Экран озарился ярко-розовым светом: в сотне метров от деревни расползалось огненное зарево, ветер упрямо гнал всполохи по сухой траве в сторону домов. Я тут же запустил ливень, со страхом осознавая, что он не успеет начаться и нужно что-то еще. Меня прошиб пот, заученной перед экзаменом скороговоркой в голове пронеслось:

Лихорадочно переключаясь между камерами, я заметил приоткрытое окно в доме Димы. Врубив резкие порывы ветра, я стал швырять им ставни из стороны в сторону. Нестерпимый дребезжащий звук издавали едва смазанные петли окон. К счастью, Дима в тот день не был убит сменой и спал не крепко. В окне показалось помятое лицо – никогда прежде я не был так рад его видеть.

Недовольно закрывая створки, Дима увидел пожар. Спустя мгновение он появился во дворе в майке, трусах и одном тапочке и понесся в кладовую за ведром с лопатой. Оценив фронт пожара, Дима помчался к соседям, вызвал пожарных и стал курсировать от колодца к линии огня.

Из глубины деревни потянулись незнакомые мне мужики. У колодца состоялось короткое совещание. Одни побежали за лопатами, другие начали набирать воду, третьи – таскать ведра.

На фоне безмолвных, сосредоточенных сельчан, походивших на муравьев, выделялся приехавший на велосипеде белокурый Андрюша. Видимо, он был отряжен старшими сообщать о ситуации. Узнав у мужиков последние новости, паренек запрыгнул на велосипед и, не опускаясь на поролоновое сиденье, помчался домой, изо всех сил крутя педали.

Полоса пожара ширилась, кто-то отбросил лопаты и стал помогать с ведрами, кто-то побежал за женщинами. Тут один из мужиков замер, поставил ведро, вытянул ладонь и весело гаркнул: «Мужики, дождь!»

Вереница оживилась: на суровых лицах появилась надежда, начались неуверенные беседы, подбадривания, шутки.

Когда ливень окончательно разошелся, я выдохнул и откинулся на диван. «Успели», – прошептал я, мысленно благодаря механиков. Пожарные добрались до деревни, когда догорали последние очаги сухостоя. Водитель расчета с досадой сплюнул: мол, разбудили, а погеройствовать не дали. Женщины благодарили погоду и своих мужиков. Те не спорили, довольно улыбаясь редкой в этих краях похвале.

– Молодой человек, тебя рекомендуют в мастера, – с порога огорошил меня Юрий Константинович, забежав на чай. По его задумчивому взгляду я понял, что он не шутит, хотя радости в голосе тоже не было.

– Это же здорово? – неуверенно спросил я.

– Ты слишком молод для такой работы, – забеспокоился старик. – Ремесло мастера требует качеств иного порядка, так сказать. Прежде всего, отстраненности. А уж какая отстраненность в твои-то годы?..

– Вы считаете, мастер должен быть равнодушным?

– Не совсем. Вспомни свою ошибку: ты не сумел сопоставить интересы всего лишь четырех подопечных. Представь, каково рассчитать последствия ливня для сотни людей! Опекая одного из тысячи, ты забываешь об остальных. К тому же ты будешь заниматься так называемым массовым манипулированием, при котором невозможно предугадать последствия для конкретного человека. Так или иначе, через неделю в полночь пройдет маскарад – ежегодная встреча мастеров и отличившихся стажеров. Там тебе присвоят новый статус.

– Маскарад? – удивился я.

– Наша работа не любит огласки. Мастера предпочитают анонимность, и маски тут как нельзя кстати. Предупреждаю сразу: шансы встретить на балу магистров ничтожны – они слишком озабочены собственной безопасностью. Я не видел ни одного уже несколько лет.

– Спасибо, – сказал я. – Без вас я бы не справился с пожаром.

Юрий Константинович учтиво кивнул.

– Можно задать вам личный вопрос? – решился я.

– Разве что в качестве исключения, – улыбнулся старик.

– Почему вы не прощаетесь фразой «Бойся попутного ветра»? Я думал, это часть этикета фирмы.

– Понимаешь, молодой человек, – старик посмотрел в окно, – на своем месте я всегда руководствуюсь счастьем людей и ожидаю того же от коллег. Поэтому, почувствовав порыв ветра в спину, я доверюсь тому мастеру или стажеру, который его организовал.

Я вспомнил свою ошибку с Бабаней и задумался.

– Я заеду за тобой, – подытожил старик. – Советую озаботиться костюмом.

Всю неделю я представлял себе пышную церемонию присвоения нового статуса, грезил знакомством с мастерами и втайне надеялся, что на празднике окажется кто-то из магистров. Ночь маскарада обещала быть долгой, и я заставил себя прилечь хотя бы на пару часов.

Беспокойный сон прервали резкие гудки и ругань. Прищурившись, я уставился в яркий экран: у дома Димы стояла желтая «девятка», безжалостно прожигая светом фар окна. Двери машины были распахнуты, на заднем сиденье кто-то лежал.

На крыльце я заметил двоих: крупный парень со шрамом на лбу настойчиво долбил в дверь здоровенной ладонью, а его юркий лысый напарник в спортивном трико высматривал что-то в окошке веранды.

Дверь приоткрылась.

– Вам чего, ребят? – оглядывая гостей, сухо спросил Дима.

– Мужик, твой КамАЗ? – поинтересовался лысый, выглянув из-за крупной спины товарища.

– Вам-то что? – бросил Дима.

Бугай со шрамом ухмыльнулся и резко ударил Диму в живот. Хватая ртом воздух, тот согнулся и облокотился на косяк, пытаясь устоять на ногах.

Я на мгновение растерялся, но руки сами потянулись к ноутбуку. В тысячный раз проклиная систему за запрет молний, я выкрутил на максимум ветер и дождь, не представляя, может ли это помочь.

С первыми порывами ветра лампочка над крыльцом начала тревожно раскачиваться, освещая то сгорбленного Диму, то нависшие над ним силуэты.

– Да мы вернем, – усмехнулся лысый, выждав, пока хозяин придет в себя, – ключики дай!

– Пошли вон! – прохрипел Дима.

Амбал тут же схватил его за грудки и выволок с крыльца.

– Ключи! – заорал лысый. – Отдавай, целее будешь!

Ветер яростно штурмовал деревню, на горизонте росла черная туча. Где-то жалобно заскулил пес, чувствуя приближение урагана.

Лысый забежал в дом, и оттуда послышались звуки бьющейся посуды и хлопающих дверей. Амбал продолжал орать на Диму, временами сдабривая крики увесистыми ударами. Вскоре на крыльце появился довольный лысый со связкой в руках. Увидев ключи, Дима вскочил и ринулся на вора, но был сбит с ног крепким ударом в затылок.

Подельники побежали под навес. Амбал перехватил у напарника ключи, открыл кабину и уселся на место водителя. Лысый обежал машину и ловко запрыгнул на пассажирское сиденье.

Я записал номер «девятки», с отчаянием понимая, что звонок в полицию сейчас бесполезен: я понятия не имел, где находится эта деревня.

Дима поднялся и, прихрамывая, двинулся к грузовику. Забравшись на подножку и распахнув дверь, он схватил застигнутого врасплох амбала и с неимоверным трудом вытащил его из кабины. Бугай рухнул на землю. Дима подскочил и смачным ударом вырубил его.

Я следил за схваткой, подпрыгивая возле ноутбука и нажимая на все клавиши без разбора, костеря и бессильный ветер, и так медленно набиравший силу дождь.

Убедившись, что враг отключился, Дима стал искать в траве выпавшую связку ключей. Из «девятки» вылез третий подельник и, пошатываясь, поковылял к Диме, но неудачно наступил на глиняный край колеи и неуклюже растянулся на дороге. Кажется, он был в стельку пьян.

Наблюдая за его падением, я упустил момент, когда за спиной Димы возникла щуплая фигура лысого, державшего что-то в руке. По характеру удара – резкому тычку в бок – я понял, что это был нож или заточка. Дима взревел, но даже не обернулся на нападавшего. Он упал на колени, но продолжал искать ключи от своей машины, остальное для него не имело никакого значения. Я опустился на пол, безмолвно вперившись в экран.

В доме Бабани зажегся свет. Разбуженная то ли громом, то ли криками, она вышла во двор с фонариком, свет которого едва пробивал пелену усиливающегося дождя.

– Валим, валим! – заорал лысый, заметив свет фонарика, и побежал к машине, в которую очнувшийся амбал уже успел втащить пьяного товарища. Мотор загудел, и «девятка», разбрасывая комья грязи, помчалась к шоссе.

Дима подполз к колесу грузовика и попробовал встать, но ноги подкосились, и он рухнул рядом с машиной…

Я пришел в себя через час, сидя под ледяной струей в душе. Помню, как что-то орал, как разбил зеркало в ванной. В деревню приехала полиция, а позже и скорая, которая уже была бесполезна.

В дверь постучали. Окоченевшей рукой я с трудом закрыл кран. На пороге стоял Юрий Константинович в строгом костюме. Я бездумно уставился на его бледное лицо.

– Я знаю, – его голос был тихим, даже вкрадчивым. – Мы ничем не можем ему помочь. Собирайся.

Я прошел на кухню, достал из холодильника молоко и приложил бутылку ко лбу.

Не знаю, как мы добрались до ресторана, помню лишь массивную дубовую дверь с такими же охранниками по бокам. Помню, как один узнал старика и распахнул двери в фойе. В глаза ударил свет, я слегка пошатнулся и облокотился на механика. Охранник подозрительно оглядел меня, но мешать не стал.

Преодолев мрак гардероба, в котором старик успел нацепить на меня мерзко пахнущую пластиком маску, мы оказались в огромном зале. Мелькали услужливые официанты с полными фужерами и легкими закусками на блестящих подносах. У барных стоек чинно беседовали деловитые мужчины в строгих смокингах и женщины в изысканных платьях.

Оглушенный светом и звуком, шарахаясь от возгласов и смеха, я семенил за Юрием Константиновичем, не поднимая взгляд с мраморного пола. Спустя сотню блестящих туфель и пестрых подолов платьев меня подвели к столику у окна, за которым таилась манящая темнота дворика. Я механически поздоровался, ощущая себя солдатом, вырванным с поля боя на дискотеку.

На помост поднялись ведущие церемонии.

– Начинается… Смотри… – зашептались вокруг. Кто-то одернул парня, горланившего прокуренным баритоном. Зал окончательно стих. После короткой речи столики в унисон заревели: «Бойся попутного ветра!», от чего я едва не упал.

– Вам нездоровится? – донесся откуда-то сбоку мягкий женский голос.

Я показал на свой живот и двинулся в сторону уборной, уворачиваясь от вездесущих официантов. Лавируя среди людского моря, я вдруг услышал слова «убийство в деревне» и застыл на месте, пытаясь найти говорившего. В нескольких шагах от меня у столика с закусками стояла небольшая компания.