Словно ничего не случилось

© Сауле Л., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Nagh insh dou cre va mee, agh insh dom cre ta mee [1].

Пролог

За неделю до своего исчезновения Фрейя стала являться мне. Однажды я заметила, как высокая светловолосая девушка вошла в салон красоты на Оксфорд-стрит. Повинуясь внутреннему зову, я последовала за ней, окликнула и спустя мгновение, увидев незнакомое лицо, поняла, что обозналась. Через пару дней я ехала с «ней» в автобусе и, сидя на три ряда позади, долго не решалась подойти ближе. Но через четыре остановки «она» вышла, и я увидела в окно, что снова ошиблась.

А потом Фрейя стала видеться мне так часто, что это превратилось в наваждение. Я встречала ее по нескольку раз за день, и всегда это оказывался лишь отголосок ее образа, намек на него. Лишь какая-то деталь облика очередной незнакомки напоминала мою подругу – тот же рост, наклон головы, но всегда было другое – инородное, невесомое, то, что не принадлежало Фрейе. Раз за разом я не могла заставить себя позвать ее по имени, только смотрела вслед, как смотрят люди в окна дома, который больше им не принадлежит: с обреченностью, осознанием, что прошлое не может вернуться вот так, когда ты к нему не готов, что оно должно остаться там, где ему самое место, – позади. И я слушала свое дыхание, этот шепот души, в котором тоска затмевала горечь, а надежда – разочарование, и в нем мне чудилось лишь два голоса.

К тому времени я уже несколько лет жила в Лондоне, и тревожные сведения об исчезновении Фрейи получила по телефону от ее брата, Джоша. Трудно описать ощущения в момент, когда новость дошла до моего сознания, кажется, что поначалу я даже не приняла ее всерьез. Фрейя – взрослый, самостоятельный человек, она могла уехать по делам, заскучав на острове от однообразия монотонных будней. Так поступали многие жители, так могла поступить и она, это не казалось мне подозрительным. Но шли месяцы, а сообщения о возвращении Фрейи не было. Именно тогда я и приняла решение сделать то, на что не могла решиться целых десять лет. Я решила вернуться на остров Мэн для того, чтобы разыскать подругу.

Полиции не пришлось связываться со мной, так как мы с Фрейей не поддерживали общение после моего отъезда. Но, как сказал Джош, поисковая команда кое-что нашла на южном пляже Дугласа в милом голубом домике для переодевания, принадлежавшем Фрейе. Это были срезанные с ее головы волосы, связанные плотной резинкой, и записка, написанная ее почерком. Записка не давала никаких подсказок о том, что с ней случилось, но для меня она явилась неопровержимым доказательством того, что Фрейя все еще не забыла меня.

На клочке бумаги стояло одно-единственное слово: «Эмма».

По неизвестной причине, прежде чем исчезнуть, Фрейя написала мое имя.

Глава 1

Лондон легко отпускает, но с трудом принимает обратно. Каждый сотрудник каждого офиса в столице знает неписаные правила выживания в процветающей фирме: заводить полезные связи, решать задачи, за которые не берутся остальные, и – главное – всегда оставаться на виду, не отлучаться дольше чем на пару дней. В мире высокой конкуренции квалифицированного сотрудника можно найти в течение светового дня, здесь нет понятия «незаменимость». Каждый час в почтовый ящик падают резюме от сотен молодых и дерзких соискателей, которые считают, что их рабочие места по недоразумению заняты более старшими и, конечно, не столь расторопными «старичками».

Оглядываясь назад, я понимаю, что рискнула на длительный срок оставить кресло, занять которое стремилась без малого десять лет, включая годы учебы. Архитектурное бюро Labyrinth design не то место, которым размениваешься или куда устраиваешься, пока ищешь что-то посолиднее. Это и есть солидное место, причастностью к которому ты можешь по праву гордиться.

Ни у кого из коллег не вызвало удивления мое желание отправиться на остров Мэн. Средневековые замки, уникальная природа, сохранившая первозданный облик архитектура – созвездие этих фактов являлось весомой причиной, отводившей подозрение от истинной цели моей поездки. Я выстроила сложную цепочку подкрепляющих друг друга фикций, итогом которых, по моим лживым заверениям, являлось сотрудничество в IHBC [2]. Я объяснила, что им требовалась личная консультация на конфиденциальных условиях в связи с высоким статусом клиента. По приезде я планировала разочарованно заявить, что сделка сорвалась.

Мне казалось нелепым озвучивать истинную причину отъезда, я считала ее слишком личным делом, в которое не стоит посвящать посторонних. Что будет значить пропажа подруги для тех, кто привык оперировать иными категориями? Неужели чья-то жизнь важнее сроков реновации Саутуоркского моста? Как может чье-то исчезновение поставить под вопрос планы реставрации Королевского Шекспировского театра? Я вовсе не тешила себя надеждой, что кто-то из моих сослуживцев подставит дружеское плечо и поймет тревогу за подругу. Я работала с настоящими фанатами своего дела и безмерно уважала их за преданность профессии, в первую очередь потому, что разделяла их взгляды. Так что я понимала: мне придется остаться одной на выбранном пути, и это только наша с Фрейей история, и в тот самый момент, когда я решила вернуться на остров Мэн, чтобы разыскать следы Фрейи, я собственноручно поставила под вопрос будущее, столь ясно видевшееся на горизонте. Вместо этого я осознанно обернулась к прошлому. Не столь уж опрометчивый шаг, если верить учебникам. Консервация, по Колхасу [3], – построение нового на обломках старого, сохранение едва не утраченного.

О своем решении я рассказала лишь коллеге, с которым мы стали приятелями. «Почему именно ты?» – спросил Макс, в чьих глазах детская дружба имела статус отнюдь не священный и, разумеется, никак не могла привести к столь опрометчивому решению, каким ему виделась моя затея. «Ну ведь мы подруги», – ответила я, и сама устыдилась уверенности, с которой были произнесены эти слова.

Могла ли я все еще называться ее подругой? Молчание, повисшее между нами, напоминало пропасть, которая лишь углублялась и ширилась пропорционально времени и расстоянию. С каждым перевернутым листом календаря было все сложнее найти причину, по которой ты мог потревожить человека, с которым тебя когда-то связала судьба.

– Вы не общались целых десять лет! – Макс, кажется, не пытался скрыть недоумение. – И после этого ты едешь ее искать? Я не понимаю, Эмма, неужели среди ее близких не нашлось человека, который занялся бы поисками, что тебе приходится бросать работу и отправляться на этот холодный, продуваемый всеми ветрами остров? Или, погоди, погоди… Ты что, знаешь что-то такое, чего не знают остальные?

– Дело не в этом. – Я помедлила, раздумывая, стоит ли продолжать. – Я еду туда из-за ее волос. Дай мне объяснить, прежде чем ты сочтешь меня сумасшедшей. С начальной школы Фрейя носила длинные волосы. Она так любила их, что почти никому не позволяла трогать. Как-то раз она прорыдала неделю, когда какой-то старшеклассник прилепил ей на волосы жвачку и пришлось отрезать прядь. Но, странное дело, судя по всему, что-то все же случилось с ее волосами. – Я судорожно сглотнула. – Или же с ней.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас, минутку, – отозвалась я, прижимая трубку к уху и посматривая на большие часы железнодорожного вокзала Паддингтон. – Через полчаса отправляется мой поезд.

Я поднялась, уступая столик в кафе двум подругам с одинаковыми чемоданами.

– Макс?

– Да, я слушаю, – отозвалась трубка. – Так что там с ее волосами?

– Волосы Фрейи, которыми восхищались все девочки в классе и взрослые… Эта чудесная золотая копна была найдена в пляжном домике на южной стороне острова. Связанные резинкой, грубо срезанные. Словно кто-то сделал это впопыхах или со злостью. И что бы ни говорили другие, я ни за что не поверю, что она совершила это по собственной воле.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что он… – Я запнулась. – Потому что он любил их больше всего на свете.

Добравшись из Лондона до Ливерпуля на поезде, я остановилась и переночевала в гостинице, удобно расположенной в ста метрах от причала. Ранним утром я позавтракала в лобби и выпила крепкого кофе, а потом села на паром до Дугласа – столицы острова Мэн с населением чуть меньше тридцати тысяч человек. Города, где родились и выросли мы с Фрейей и где она исчезла четыре месяца назад. Мне предстояло почти трехчасовое путешествие по воде до пункта назначения – острова Мэн, оазиса, раскинувшегося посреди Ирландского моря между Великобританией и Ирландией.

Если смотреть с воздуха, то может показаться, что очертания острова напоминают голодную рыбину, распахнувшую пасть в поисках пищи. За тысячу лет прибрежные воды подточили его края, существенно сократив береговую линию, однако все жители знают Мэн таким, какой он сейчас.

Наравне с островами Гернси и Джерси, остров Мэн принадлежит Британской короне, однако он не входит и никогда не входил в состав Великобритании. В его владениях находится старейший в мире парламент – Тинвальд – тысячелетнее наследие скандинавских викингов. Но по большей части остров Мэн знаменит одной из самых выгодных в мире систем налогообложения, бесхвостыми кошками породы мэнкс, а еще чемпионатом Tourist Trophy [4] – самыми опасными в мире мотоциклетными гонками, которые проходят на острове ежегодно с мая по июнь и во время которых Фрейя бесследно исчезла.

Три часа в пути я провела, почти не глядя в иллюминатор на вспенивающийся морской простор, вместо этого я держала в руках фотографию Фрейи – открытое лицо, задумчивый взгляд. Все внимание забирало главное – волосы, неправдоподобно густой, шелковистый водопад, визитная карточка Фрейи, ловушка для солнечных лучей, яркий блик в ее образе. Волосы, которые полиция найдет спустя неделю после ее исчезновения. Я смотрела на фотографию так долго, что мужчина с соседнего кресла поинтересовался, не нужна ли мне помощь. Я отрицательно покачала головой: едва ли он мог помочь мне в том, что я планировала осуществить.

Исчезла, пропала, растворилась. Я сама не до конца понимала, что на самом деле означают эти слова. Ты рисуешь в воображении сотни картин, и все они так или иначе отражают действительность – человека, который занимается своими делами, живет где-то, пусть ты и не видишь его ежедневно. Но если человек пропадает, в голове будто образуется вакуум – ты больше не можешь представить себе ни мгновения чужой жизни и должен довольствоваться лишь фрагментами общего прошлого. Я пыталась нарисовать перед глазами привычный образ: смех, повадки, жесты, которые мне были так знакомы, наклон головы, мягкую руку, но под покровом прошлого они приобретали темные, зловещие очертания и ускользали при малейшей попытке пролить на них свет.

Дуглас встретил меня пустой набережной. Остров готовился к грозе, по-осеннему тяжелые тучи, нависая одна над другой, медленно надвигались на город, заходя с моря. Несколько крупных капель упали на лицо, и я закуталась в куртку, ощущая, как резкие порывы ветра прощупывают меня, остужая кожу, готовя к посвящению – долгой и холодной зиме. Я поежилась и припустила вниз по трапу, наблюдая, как машины включают противотуманные фары и выезжают с парома. Немногочисленные пассажиры, кутаясь в плащи и куртки, торопились к припаркованным на стоянке терминала автомобилям. Я пыталась на ходу рассмотреть их лица, ожидая найти хотя бы одно знакомое, но тщетно. Меня не было дома десять лет, этого времени достаточно, чтобы знакомые изменились до неузнаваемости, а я забыла черты, которые когда-то хранила в памяти.

За эти годы суета Лондона окончательно захватила и перестроила меня, и я совсем забыла, как течет время на острове. В отличие от кипучей жизни столицы, ранний отход ко сну здесь был вполне обычным делом. Все вопросы решались в первой половине дня, пока солнце еще могло прорваться сквозь тучи, обогреть вечнозеленые холмы, темные низины и узкие переулки меж старых строений.

Я вдохнула полной грудью и закашлялась. Теперь я явственно ощущала, как долго не была дома. Местным жителям не знакомо понятие вчерашний воздух. Остров насквозь продувается насыщенным йодом морским бризом, и потому здесь практически не болеют. А если это и случается, то только с теми, кто опрометчиво решился покинуть Мэн. Съездив на материк, надышавшись выхлопными газами, вдохнув все «прелести» больших городов, впитав в себя запахи кухонь мира, несчастные возвращаются влюбленными в свой дом еще больше и дают себе слово как можно реже впредь покидать его.

Мой взгляд упал на флагшток с символом острова – трискелионом – три ноги, выходящие из одной точки. Древний знак, которому сотни лет, напоминает, что при любом потрясении мы снова встаем на ноги.

Quocunque Jeceris Stabit – как ни бросай, будем стоять.

На набережной россыпями соленых брызг зажглись огни. Я прислушалась к себе, пытаясь понять, ощущаю ли, что вернулась домой, но в груди было тревожно, как у гостя, прибывшего без приглашения.

А ведь когда-то мы любили бегать на этот причал и смотреть, как с приближением лета паромом прибывает все больше людей, а потом, в начале июня, к открытию фестиваля начинали подтягиваться мотоциклисты. Мы смотрели на кожаные куртки с разнообразной символикой, шлемы и крепкие ботинки, ступающие на нашу землю. Настил непрерывно дрожал, спуская на остров все новые двухколесные машины. Набережная трепетала, потревоженная шумом и ревом моторов, городки просыпались от спячки, люди оживали. Все новые гости, новые машины – и казалось, им нет конца. По всему острову открывались рестораны, вполсилы работавшие весь остальной год, и владельцы беспрестанно улыбались, потея от непривычной нагрузки. Теперь рыбы закупалось в три, четыре раза больше, фермеры потирали руки, пиво лилось рекой. Открывались летние террасы, стряхивали пыль с полок и расставляли товар закрытые на зиму сувенирные лавки. Теперь, куда бы ты ни направился, – везде сновали приезжие, они поднимали кружки, полные пива, уплетали за обе щеки фиш-энд-чипс, кричали на разных языках. Мы смотрели на них во все глаза и радовались тому, что наш дом, обычно тихий и спокойный, потревожен – нас переполняло непередаваемое чувство гостеприимства, мы никогда не считали их чужаками, мы ждали их, как самых дорогих гостей.

И когда они уезжали, остров слишком явственно пустел. Невозможно было отделаться от грусти, которая накрывала каждого жителя, когда пабы прекращали круглосуточное обслуживание, а парк аттракционов на побережье закрывался. Конечно, в детстве мы не понимали этой сложной цепочки, лишь ощущение опустошенности и тоски поселялось в душе вместе с первыми холодами.

Наверное, все мэнцы [5] чувствуют одиночество. Но каждому из нас рано или поздно приходится принимать его как нечто неизбежное. В конце концов мы так хорошо узнаём его, что оно меняет нас навсегда.

С тоской оглядев пустую стоянку, я бросила взгляд на дорожную сумку. Отец опаздывал, хотя каждому на острове известно точное время прибытия парома. Что это, безмолвный укор за то, что дочь оставила его на столь долгий срок? За то, что предпочла жить вдали, стать самостоятельной и решать проблемы без посторонней помощи?

Но тут послышался шорох шин, и знакомая «вольво» не торопясь въехала на стоянку. Я улыбнулась. Папа не хотел проучить меня. Просто задержался перед телевизором, досматривая спортивный матч. Мои догадки подтвердились, когда он вылез из машины в наспех наброшенной поверх пижамы куртке, слишком легкой для поздней осени, слишком заношенной. Я заметила, что на его голове почти не осталось не тронутых сединой волос, и, уткнув лицо в складки слабо замотанного шарфа, пахнущего знакомым одеколоном, я окончательно ощутила, что вернулась домой.

В машине было тепло, негромко болтала местная радиостанция. Всю дорогу до дома отец бросал на меня косые взгляды, ожидая, что я заговорю первой. Но мне, как назло, ничего не шло в голову, а говорить о том, как он сдал за эти годы, я не хотела. Так мы и ехали, каждый в своих мыслях. Я привезла с собой их немало, но в этой недолгой усыпляющей поездке сквозь вечереющие пейзажи родного острова, вдоль вечнозеленых кустарников и каменных домов, через мост и мимо кладбища, все мои мысли так и остались невысказанными, замерев в ожидании часа, когда я смогу вернуть их к жизни.

Глава 2

В первую ночь в доме, до того, как сон окутал меня, я захотела прикоснуться к детству. Это было нетрудно сделать. Все мои вещи остались нетронутыми. Отец не стал превращать комнату в склад старых вещей и перекрашивать стены, его любовь и тоска по дочери легко читалась в меланхоличном желании сохранить все как было.

Стоило мне расположиться на постели, скрестив ноги и разложив стопки подростковых сокровищ – папок с ворохом вырезок из журналов и газет, фотографий и писем, альбомов, тетрадей, – как комната вновь увеличилась в размерах, сомкнувшись надо мной плотным, точно брезентовым, куполом.

Я сразу узнала ее почерк. Фрейя писала иначе, ее буквы клонились в обратном направлении, словно она хотела сломать все правила чистописания, оттого казалось, что это занятие давалось ей с трудом. Однако это было не так. Фрейя наслаждалась процессом и, наклоняя влево буквы, будто наделяла каждую той же силой, которой обладала сама. Я взяла в руки пожелтевший обрывок и прочла:

«Скоро осень, и мне грустно. Солнца и так не хватает, почему же оно не приходит к нам почаще? Разве есть на свете люди, которые любят осень? Не могу таких представить. Если они и существуют, то только там, где не бывает холода. Там, где…»

На этом запись в дневнике Фрейи обрывалась. Мурашки пробежали по коже, когда я осознала, чем именно занималась. Я держала в руках не клочок бумаги с почерком Фрейи и ее мыслями, но живое свидетельство того, что моей подруги, человека, которого я когда-то хорошо знала, в моей жизни больше не существует. Что доказательством нашей дружбы является лишь этот обрывок дневника, один из десятков вырванных наугад фрагментов личных записей, которыми мы обменивались в знак безоговорочного доверия друг к другу. Вороша пожелтевшие папки с рыхлыми от влажности бумагами, я доставала все новые и новые приметы детства.

Она любила писать записки. В школе я то и дело находила обрывки, на которых Фрейя желала мне доброго утра или писала время и место встречи. В учебнике по биологии я могла найти закладку: «Столовая, 9:40», а в кармане куртки напоминание: «Не забудь тетрадь по истории!»

Тогда мир казался безбрежным, и мы знали, что нам найдется в нем место, только если мы шагнем вместе. Мы дали друг другу обещание откупорить и распить бутылку шампанского, когда обеим будет по тридцать лет. В пятнадцать казалось, что это будет еще нескоро, что мы успеем сполна насладиться всеми радостями жизни, выплатить долг обществу в виде чудесных детишек, идеального мужа и любимой работы. Но через четыре месяца мне стукнет тридцать, а у меня, кроме стабильной должности, не выполнен ни один из пунктов нашей с Фрейей договоренности. Разве могла я подумать, что накануне круглой даты, которую мы обе так ждали, я вернусь на остров, чтобы разыскать пропавшую подругу?

Мне хотелось вновь и вновь уноситься мыслями в прошлое. Все сложилось именно так, а не иначе, но я не могу жаловаться. Лондон принял меня, и я сумела стать своей в этом неприступном городе и даже назвать его домом. Я стала архитектором – профессия, которую я выбрала почти наугад, и тем не менее смогла преуспеть в ней. Только жизнь Фрейи текла незаметно для меня – все это время отмерялись точки судьбы, которая никак не пересекалась с моей. Она предпочла остаться, считая, что остров не сможет существовать без нее. Решила, что не сможет жить без обрывистого берега, на который с моря надвигается сверкающая гроза. Без ветра с его шумными порывами, промозглых зимних вечеров и живительных поцелуев редкого солнца. Она любила, распустив волосы, бродить по лугу среди диких фиалковых зарослей, добираться до самой кромки обрыва и глядеть на горизонт, вот только она не мечтала остаться на острове навсегда, в отличие от меня.

Причуды судьбы!

Я помню ее взгляд, когда она еще не поняла, что я покидаю Мэн, но уже почувствовала это. Она старалась скрыть свои чувства, но глаза всегда выдавали ее. Непонимание, разочарование, обида так легко читались в них, что это вызывало досаду и могло бы даже поколебать мою решимость. Если бы я смотрела в глаза Фрейе чуть дольше, то не уверена, как поступила бы, но я точно знала, что, задержи я взгляд, увидела бы страх.

И теперь я вернулась из-за фантома, который преследовал меня, неслышно взывая к воспоминаниям, с которыми я, казалось, давно распрощалась. Фрейя без предупреждения снова вошла в мою жизнь – молчаливый, настойчивый гость, жаждущий покончить с неопределенностью, дающий подсказки, которые я не в силах распознать. Десять лет я не находила причины, чтобы вновь увидеть дом, обнять отца, но Фрейя подтолкнула меня, не оставив выбора.

Она всегда знала, что будет лучше для нас обеих.

Завтра я поеду в школу. Хочу начать поиск оттуда, где после выпускного бала наши с ней дороги разошлись. Мне захотелось войти в знакомые двери, выпить лимонада в школьной столовой, бросить мяч в кольцо на спортивной площадке. Я никогда не спрашивала Фрейю, любила ли она спорт. Она никогда не говорила об этом, но ведь отношение к спорту – это отношение к самой жизни. Она садилась на лавочку и плотно шнуровала кроссовки, словно ей предстоял длинный, изнуряющий забег, а не соревнование одноклассников. Что она ощущала, когда проигрывала? Переполняло ли ее счастье, когда удавалось одержать победу?

Все это время, занятая размышлениями, я перебирала старые записи, как вдруг среди бумаг заметила белый конверт. Я вытащила его, не веря своим глазам, и повертела, ощущая вес. «Неужели, он все еще внутри?» – пронеслась в голове тревожная мысль. Да, ключ находился там, а ведь я была уверена, что выбросила его. Я открыла конверт. С бьющимся сердцем уставилась на ключ, не позволяя эмоциям опутать меня и увлечь в водоворот прошлого. Я сжала железное колечко в ладони, и в одно мгновение оно стало горячим и плавким, как будто, подержи я его чуть дольше, оно утечет сквозь пальцы.

Мысли не слушались меня. Они твердили: оглянись, Эмма. Быть может, тебе стоило быть чуть более чуткой, быть может, в тишине, окружавшей Фрейю, ты уловила бы важные слова, которые почему-то никогда не удавалось расслышать.

Но теперь я здесь, и готова внимать им. Я смотрела на ключ и надеялась, что их отголосок еще не стих. Что еще не слишком поздно.

Ранним утром, еще до того, как солнце окрасило небо желтовато-алыми бликами, мы с отцом пошли в гараж. Я беспрестанно зевала, поэтому прихватила с собой кофе для себя и отца, пока мы будем осматривать его любимчика – Norton Commando 75. Я собиралась взять его напрокат на все время пребывания на острове и, как ни странно, папу не пришлось уговаривать.

Я улыбнулась, обнаружив, что в обстановке его «убежища» ничего не поменялось. Все так же строились разноцветным парадом банки со смазочными материалами, верстак провисал под весом всевозможных инструментов, округлая бочка компрессора занимала все тот же угол, а сверлильный станок застыл где-то на полпути к очередному жестяному листу. Я узнала постеры на стене со старыми снимками мотогонок ТТ. На этом – поворот на Салби Бридж и толпа обесцвеченных временем зрителей за ограждением, замерших в ожидании смельчака, которому они будут кричать вслед. На этом – Джоуи Данлоп, дающий интервью восторженной толпе фанатов, тут – Джон Макгинесс, заложивший в поворот мощный спортивный байк, а вот Дейв Молинье в когда-то красной, а теперь поблекшей розовой кожанке. Если приглядеться, все еще можно увидеть, как переднее колесо его мотоцикла, оторвавшись от земли, вращается в воздухе.

– Хорошо, что ты уже выросла и тебе не нужно больше воровать ключи, – ухмыльнулся папа и, присев на корточки, принялся осматривать мотоцикл, который даже на неискушенный взгляд не нуждался в осмотре. Детали начищены до блеска, ни одного ржавого болта, кожа сиденья напитана воском, а ветровое стекло без единой царапины.

– По-моему, ты льешь в него эликсир молодости вместо бензина, – произнесла я. – Когда ты выезжал на нем в последний раз?

– Кажется, в тот день в небе кружила парочка птеродактилей. – Поднявшись, он оправил растянутый свитер и торжественно вручил мне ключ от зажигания. – Вчера я залил топливо, знал, что ты захочешь прокатиться. – Он похлопал рукой по прошитому суровой нитью сиденью. – Порадуй меня, скажи, что не забыла все, чему я тебя учил.

Я нахмурилась и посмотрела в его глаза, которые, на первый взгляд, остались прежними, но у меня защемило сердце, когда я прочла в них совсем не знакомые мне нотки тоски и жадной недоступности привычного удовольствия. Я не могла не понимать, что с возрастом отцу пришлось привыкнуть к новой реальности, в которой его тело утратило силу и способность чутко реагировать на приказы мозга. Наверняка в эту минуту он прокручивал в голове воспоминания, собранные за долгую жизнь под аккомпанемент мощных моторов. Таким людям, как мой отец, трудно забыть шум ветра, попавшего под забрало шлема, то, как легко стелется дорога под собранным твоими руками мотоциклом. Трудно поверить, что все это теперь позади.