Книга утраченных имен

Глава 4

Двадцать минут спустя Ева снова вошла в их семейную квартиру. Действовать нужно было быстро, пока кто-нибудь из соседей не явился сюда, чтобы поживиться чем-нибудь ценным.

На комоде стояли фотографии в рамках: портрет родителей, сделанный на двадцать пятую годовщину их свадьбы три года назад; улыбающийся отец, который держит два чехла для пишущих машинок; мать на отдыхе в Кабуре – ей тогда было около сорока. Были там и фотографии Евы: во время того же самого отдыха на курорте на побережье Кот-Флёри и еще одна, сделанная четыре года назад после окончания лицея. Она взяла их все и вытащила из рамок.

Отыскав в гостиной ножницы около одной из пишущих машинок, Ева отнесла все на кухню. Она измерила фотографию на удостоверении личности и аккуратно вырезала лицо и плечи матери с памятной фотографии по случаю годовщины свадьбы. Затем то же самое проделала со своими фотографиями, а также с изображениями матери и отца на других снимках.

Ева спрятала удостоверения личности и самодельные фото на документы в чехол машинки и снова закрыла его.

Она в последний раз посмотрела на поднимавшиеся до самого потолка деревянные полки книжного шкафа с прекрасными книгами. Их страницы были полны знаний, которые она с такой жадностью поглощала все эти годы. Большинство из них отец приобрел еще до ее рождения: книги по починке пишущих машинок, медицинские справочники, книги об устройстве Солнечной системы, учебники по химии и даже первое англоязычное издание «Приключений Тома Сойера». Это один из первых романов, напечатанных автором на машинке, и поэтому данное издание имело особую ценность для ее отца. Ева запоем читала все эти книги и копила деньги, чтобы покупать новые. Книги были ее спасением, надежным убежищем, а теперь они будут единственным, что останется от нее в их квартире, куда она, возможно, никогда уже не вернется. «Прощайте», – прошептала она, вытирая слезы.

Ева еще раз обвела взглядом свой родной дом, который она знала с рождения, взяла собранный чемодан, чехол с машинкой и закрыла за собой дверь.

Секунду спустя Ева постучала в дверь квартиры Фонтенов, ей открыла Колетт, глаза девочки были широко распахнуты.

– Где моя мама? – спросила она. – Ее все еще нет, а вы говорили, что она обязательно придет, мадемуазель Траубе!

– Конечно, придет, Колетт, – уверенным голосом сказала Ева, проходя мимо девочки и закрывая за собой дверь. – Не волнуйся. – В конце концов, мадам Фонтен была истинной христианкой. Даже если какой-нибудь офицер попытался бы по ошибке задержать ее вместе с евреями, она, без сомнения, стала бы так громко и возмущенно молиться за его душу, что он убедился бы в ее верности Иисусу еще до того, как она предъявила бы ему свои документы.

Проблема заключалась в том, что совесть не позволяла Еве оставить девочек одних. Им с матерью придется дождаться возвращения мадам Фонтен и лишь после этого совершить свой побег.

Мамуся была там же, где Ева оставила ее два часа назад, – она сидела съежившись на диване и смотрела в пустоту.

– Мамуся? – сказала Ева, подходя к матери и кладя руку ей на плечо. – С тобой все хорошо?

– Она не хочет играть в переодевания, – отчиталась Колетт, когда мамуся не ответила ей.

– Знаешь, Колетт, боюсь, она заболела. Может, вам с сестрой отложить вашу игру в переодевания до возвращения вашей мамы? Вы же не хотите расстроить ее?

– Нет, мадемуазель. – Колетт собрала разбросанные ленты и платья и жестом позвала за собой сестру. Девочки умчались прочь.

Ева склонилась над матерью:

– Мамуся, у меня есть план. Но ты должна взять себя в руки. Нам нужно как можно скорее уехать из Парижа. Займи чем-нибудь девочек, а я все сделаю. И если мадам Фонтен вернется, постарайся отвлечь ее, пока я не закончу.

Мамуся несколько раз удивленно моргнула:

– Что ты собираешься делать?

Ева наклонилась к ней еще ниже:

– Буду готовить поддельные документы.

– Поддельные? Но ты ведь даже не умеешь этого!

Сглотнув слюну, Ева попыталась призвать недостающее ей чувство уверенности.

– Научусь. Но времени у нас мало, поэтому послушай меня. Ты будешь Сабиной Фонтен.

Мамуся удивленно воскликнула:

– Ты хочешь дать мне имя мадам Фонтен?

Ева обдумывала все это с того момента, как вышла из кабинета месье Гужона. Ей нужны были имена реальных людей на случай, если их задержат и какой-нибудь чиновник захочет проверить их документы по картотеке.

– Так будет безопаснее, – сказала Ева. – Необходимо придумать какое-то объяснение для твоего акцента, так что, если кто-нибудь спросит, скажешь, что ты эмигрировала из России в 1917 году, твое настоящее имя было Ирина, но ты сменила его на Сабину. Потом ты вышла замуж за настоящего мужа мадам Фонтен – Жана-Луи Фонтена, подлинного французского патриота, пропавшего без вести на фронте.

Мать в недоумении уставилась на нее:

– А ты?

– Я буду Колетт Фонтен.

– Но настоящая Колетт еще ребенок.

– К тому времени, когда кому-нибудь придет в голову проверить дату ее рождения, мы будем уже далеко.

– Но как ты изготовишь эти документы? – не унималась мамуся.

Ева быстро рассказала матери о своем визите к месье Гужону, о тех бланках и чернилах, которые он ей дал.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах, – закончила она.

– У тебя ничего не получится, – возразила мать.

– Должно получиться, мамуся.

На кухне Ева открыла чехол и, приподняв пишущую машинку, вытащила из-под ее клавиатуры конверт месье Гужона. Внутри находились три бланка удостоверения личности, три бланка разрешения на проезд, бланки свидетельства о натурализации и свидетельства о рождении и четыре ручки: с темно-синими, ярко-голубыми, красными и черными чернилами. Еще одну ценную находку она обнаружила на самом конверте: на нем были приклеены марки с изображением монеты – единственная часть документа, которую невозможно было подделать с таким ограниченным запасом материалов. Теперь ей уже не удалось бы купить марки в табачной лавке, не вызвав подозрений.

Ева, закрыв глаза, шепотом поблагодарила месье Гужона за то, что он все предусмотрел и хоть отчасти, но помог ей. Она разложила перед собой на столе все материалы, а также удостоверения личности, принадлежавшие ей и матери. И глубоко вздохнула. В голове звучали слова отца. «Однажды ты еще оценишь дары, которыми наградил тебя Бог».

Она начала с удостоверения личности матери. Сначала Еве пришлось подделать почерк вечно загруженного работой, но расторопного клерка из префектуры. Она тщательно изучила настоящее удостоверение матери, напомнила себе, что ее плавный аккуратный почерк здесь будет совсем не к месту, и принялась за дело. Ручкой с черными чернилами, которую ей дал месье Гужон, она заполнила бланки небольшими ровными печатными буквами. «Фамилия: Фонтен, урожденная Петрова. Имя: Сабина Ирина. Дата рождения: 7 августа 1894. Место рождения: Москва».

Она продолжила заполнять документ, указала настоящий цвет волос и глаз матери, ее рост и другие сведения. Ева сжала зубы, когда дошла до графы «Нос», которая помогала властям вычислять евреев. Она написала: «средний», затем указала выдуманные адрес и регистрационный номер, закончив большой размашистой подписью того, кто каждый день ставил свое имя под бумагами, решающими судьбы людей.

Откинувшись на спинку стула, Ева с минуту изучала свою работу. Почерк был почти такой же, как на настоящих документах ее матери, по крайней мере, сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы подделку. Достав фотографию, которую прежде вырезала из юбилейной фотокарточки, Ева приложила ее к соответствующему месту. Затем она осторожно прикрепила фотографию степлером, который месье Гужон положил ей в чехол машинки, и еще раз посмотрела на документ, проверяя, насколько достоверным он выглядел.

Он был не идеальным, но вполне сносным. Ева прикрепила свою фотографию ко второму удостоверению личности и приклеила на каждый по марке. Потом быстро заполнила удостоверение на имя Колетт Фонтен, родившейся в 1920 году в Париже и обладающей каштановыми волосами, карими глазами и, разумеется, носом среднего размера. К тому времени, когда она закончила подделывать подпись воображаемого клерка, чернила уже достаточно высохли и можно было рисовать поддельные печати. Этот этап работы пугал Еву больше всего – ведь он требовал твердой и легкой руки, и у нее не было права на ошибку. Марки нарисовать от руки Ева не могла – они должны были в точности соответствовать тем маркам, которые продавались на каждом углу, французские полицейские и немецкие солдаты видели их уже тысячу раз.

Она начала со своего удостоверения. Она решила, что даже если и сделает здесь ошибку, то это будет выглядеть все-таки менее подозрительно, чем не совсем правдоподобная печать на удостоверении личности ее матери, родившейся в другой стране. Штемпель на ее настоящем удостоверении был неровный, плохо оттиснутый – вероятно, чернила оказались не особенно свежими. Ева подумала, что подделать такой эффект высыхания она не сможет, но если она в точности нарисует все линии, то печать должна выглядеть как настоящая, хоть и будет немного яркой.

Сначала Ева осторожно вверху и внизу удостоверения нарисовала голубыми чернилами круги и постаралась, чтобы верхний круг слегка задевал ее фотографию, а затем аккуратно нарисовала эмблему Национальной полиции Франции. Сложнее всего было подделать буквы на печати, но Ева успокоилась и стала осторожно выводить их. Закончив, замерла на несколько секунд, чтобы полюбоваться результатом своего труда. Она нарисовала точно такие же печати на удостоверении личности матери, а потом темно-синими чернилами подделала печать с датой. Затем промокнула чернила на обоих удостоверениях полотенцем для рук мадам Фонтен и облегченно вздохнула, увидев, что четкие линии немного смягчились и расплылись, как будто они в самом деле были нанесены резиновыми печатями.

Ева откинулась на спинку стула и принялась рассматривать удостоверения. Она тяжело дышала, но ужас, который сдавливал ей грудь с того момента, когда она увидела, как ее отца уводила полиция, вытеснила легкая, едва уловимая надежда. У нее получилось. Вышло, конечно, не совсем безупречно, но, если документы не будут рассматривать слишком придирчиво, возможно, они сойдут за настоящие.

С разрешениями на проезд все оказалось намного проще: Еве нужно было на пишущей машинке заполнить в бланках только имена, даты и места рождения, профессии, адреса, национальности и так далее. Она быстро достала ее и принялась за дело. Свои художественные навыки ей пришлось применить только в подделке черной печати с гербом Третьего рейха – нацистским орлом. Ева осторожно перерисовала птицу, которая сидела, расправив крылья, на свастике, а затем точно скопировала немецкие буквы, располагавшиеся вокруг рисунка. Рядом с телом орла она постаралась аккуратными печатными буквами скопировать слово Dienststempel[8]. Над графой «Пункт назначения» она немного задумалась, а затем написала название города, которое услышала от месье Гужона: Ориньон. Боже, она ведь, если ее попросят, не сможет даже найти его на карте. Она вообще ничего не знала об этом месте. Но Ева прогнала прочь сомнения, напомнив себе, что месье Гужон не стал бы рисковать и давать ей бланки, чтобы потом обмануть и направить в несуществующий город.

Со свидетельствами о натурализации и рождении было меньше всего проблем – Еве просто нужно было изменить свой почерк, сделав буквы более высокими и узкими, и внести туда ложные сведения. Подделка двух печатей: синей и черной казалась детской забавой после более сложных рисунков, которые ей пришлось изображать на других документах. С этой задачей она справилась быстро.

Ева уже собиралась приступить к подделке документов для отца – эту работу она оставила напоследок, на случай, если не успеет управиться с остальными делами, – когда услышала шуршание в замке входной двери. Она вскочила и спрятала поддельные документы и ручки под блузку, измазавшись синими чернилами.

– Доченьки? – послышался из коридора трубный глас мадам Фонтен сразу же после того, как захлопнулась дверь.

– Мама! – Колетт и Симона бросились в прихожую в объятия матери. В этот момент Ева вышла из гостиной.

Мадам Фонтен посмотрела искоса на Еву и, не сводя с нее глаз, продолжила обнимать девочек.

– Мадемуазель Траубе, вы все еще здесь? – спросила она, когда, наконец, отпустила девочек, сидевших на ее мощных коленях, и поднялась с пола.

– Да, разумеется, – ответила Ева.

Вместо того чтобы поблагодарить ее, мадам Фонтен нахмурилась:

– А ваша мать?

– Я тоже здесь. – Мамуся вышла в коридор из дальней комнаты. Ее глаза были все еще бессмысленными и остекленевшими, а две пряди ее волос заплетены в косички – без сомнения, это сделали девочки. – Мадам Фонтен, с вашей матерью все хорошо?

Мадам Фонтен лишь презрительно фыркнула:

– Здоровье моей матери вас не касается. И я буду благодарна, если вы немедленно освободите мою квартиру.

Мамуся несколько раз удивленно моргнула:

– Я просто хотела вам помочь.

– Мне не нужна помощь от еврейки.

Симона бегала кругами и что-то бормотала себе под нос, но Колетт наблюдала за разговором с таким потрясенным видом, словно она болельщица, которая следит за напряженным матчем на стадионе «Ролан Гаррос».

– Однако сегодня ночью это не помешало вам обратиться к нам за помощью, – резким голосом возразила мамуся. – Ее взгляд был уже не бессмысленным, а холодным, как лед.

– Да. Но теперь из-за вас я попала в неприятное положение – я укрываю беженцев, – возмутилась мадам Фонтен.

Мамуся открыла рот, чтобы ответить, но Ева, быстро подойдя к ней, крепко сжала ее руку.

– Мы уже уходим. Правда, мамуся?

– Почему она ведет себя так, словно мы непрошеные гости? Ведь мы были так добры к ней! – воскликнула мамуся. – И это после того, как полицейские арестовали твоего отца.

– Хотя бы одного из вас они все-таки задержали, – пренебрежительно всплеснула руками мадам Фонтен.

– Да как вы можете… – начала мамуся, но Ева уже тащила ее к двери.

– Мадам Траубе? Мадемуазель Траубе? – спросила Колетт своим тоненьким голоском. – Вы уходите?

– Боюсь, у нас нет другого выхода. – Ева злобно посмотрела на мадам Фонтен. – Похоже, мы слишком задержались здесь.

– Может, вы придете в другой раз и мы с вами поиграем? – спросила девочка, когда Ева прошла мимо нее, продолжая тащить за собой мать. Ева взяла чемодан, но машинку пришлось оставить. Слишком уж она была тяжелой и к тому же могла вызвать подозрения.

– Ох, не думаю, – ответила мадам Фонтен и посмотрела на Еву с самодовольной улыбкой. – Судя по всему, семейство Траубе покидает нас навсегда.

Когда дверь за ними закрылась, Ева вместе с матерью и всеми их немудреными пожитками остались одни в холодном темном коридоре.

– Что мы теперь будем делать? – спросила мамуся.

– Пойдем на вокзал.

– Но…

– Наши документы, конечно, не идеальны, но, по крайней мере, они помогут нам уехать из Парижа. Если на то будет Божья воля.

– А если ничего не выйдет?

– Мы должны верить, – возразила Ева и посмотрела на лестницу. Она не сомневалась, что мадам Фонтен уже звонит в полицию и докладывает, что двум еврейкам удалось сбежать от облавы. – Сейчас у нас нет ничего, кроме надежды.

Глава 5

– Куда мы идем? – слабым голосом спросила Еву мать десять минут спустя. Они быстро шли по улице, опустив головы; Ева несла в одной руке чемодан, а другой держала за руку дрожащую мамусю. День выдался жарким и очень душным, и Ева чувствовала, что вспотела.

– На Лионский вокзал, – ответила Ева. В этот момент они проходили мимо площади Вогезов, где татуш когда-то учил ее кататься на велосипеде. Где много раз поднимал ее, когда она падала и обдирала коленки. Сердце у нее защемило, и она прогнала от себя эти мысли.

– На Лионский вокзал? – повторила мать, тяжело дыша и с трудом поспевая за ней. Она уже распустила неровные косички, которые заплели ей девочки, и теперь волосы спадали свободными волнами и прилипали к шее.

При других обстоятельствах Ева замедлила бы шаг из сочувствия к матери, которая плохо переносила жару и влажность. Но чем дольше они оставались на улице, тем большей опасности подвергали себя. В тот день в Париже было пустынно, поэтому Ева и ее мать могли вызвать излишние подозрения.

– Мы поедем на юг.

– На юг? – задыхаясь, спросила мамуся.

Ева кивнула, и они резко свернули на просторный бульвар Бомарше – Ева всегда его считала красивым. Но сегодня высокие здания по обе стороны от него казались ей стенами, которые удерживали их с мамусей, направляя навстречу неведомой судьбе.

– В город под названием Ориньон.

– Что ты такое говоришь? Твой отец здесь, Ева. А ты предлагаешь уехать в другой город, я о таком городе вообще никогда не слышала. Да как это возможно?

– А так, он арестован, мамуся! – ответила Ева и от раздражения пошла еще быстрее. – И вызволить его мы сможем только после того, как сами спасемся от беды.

– Убежим? – Мать, вырвав у Евы свою руку, повернулась к ней лицом. – Как трусы?

Ева быстро осмотрелась по сторонам. Она заметила мужчину, который наблюдал за ними из окна магазина на другой стороне улицы.

– Мамуся, не будем выяснять здесь отношения. Своим поведением ты вызываешь подозрения.

– Нет, Ева, это ты ведешь себя подозрительно! – Мамуся, схватив Еву за запястье, впилась ногтями ей в кожу. – Сочинила хитроумный план побега, словно мы шпионы из какой-нибудь твоей книжки. Неужели ты думаешь, что мы можем бросить твоего отца?

– Мамуся, ему уже не поможешь.

– Нет, он…

– Ему не поможешь! – У Евы рыдания рвались из горла, но она подавила их и, высвободив руку, снова пошла вперед. Через несколько секунд мать догнала ее. – Я обещаю, что вернусь за ним. Но сейчас нам нужно уехать.

– Ева…

– Поверь мне, мамуся. Я прошу тебя.

Мать замолчала и пошла за ней следом. Только этого Еве и было нужно.

Через пятнадцать минут вдали показалось здание вокзала.

– Веди себя так, словно ничего не случилось, – прошептала матери Ева. – Мы французы, представители среднего класса, и нас совершенно не волнует то, что произошло сегодня ночью.

– С какой, однако, легкостью ты поворачиваешься спиной к своему народу! – пробурчала мать.

Ева постаралась не обращать внимания на ее слова, но они острой иглой вонзились ей в сердце и отзывались болью, пока она шла к вокзалу.

– Мы обе работаем секретарями. Ты – русская эмигрантка, а я – твоя дочь. Мой славный отец француз – твой муж – не вернулся с фронта. И у нас есть опасения, что он погиб.

– Да, Ева, давай притворимся, что твой отец умер! – с яростью возмутилась мамуся.

– Мамуся, ну послушай же меня! От этого зависят наши жизни. Мы купим билет до Клермон-Феррана через Виши.

– Виши?

– Я посмотрела карту. Это самый быстрый путь до Ориньона.

– Что это за место?

– Там живет твоя сестра Ольга, – решительно сказала Ева. – Она заболела и попросила тебя помочь ей приглядеть за ее тремя детьми.

Мамуся лишь удивленно выпучила глаза.

– Мамуся, это серьезно. Ты должна запомнить все, что я говорю.

– Но почему именно в Ориньон? Я никогда о нем не слышала.

– Там живут люди, которые помогают евреям перебраться в Швейцарию.

– Швейцарию? Но это просто смешно. Если город, про который ты говоришь, находится рядом с Виши, то от него до швейцарской границы около трехсот километров.

Такая мысль тревожила и Еву, но она старалась не сосредотачиваться на ней. Может быть, именно поэтому тот город и считался идеальным укрытием.

– Мамуся, это наш единственный шанс на спасение.

– Так теперь ты хочешь, чтобы мы уехали из Франции без твоего отца? – с обидой спросила мамуся, повышая голос.

– Нет, – ответила Ева. – Я хочу найти людей, которые нам помогут его освободить.

В 14:05 поезд отошел от станции на Лионском вокзале, переехал через реку Марна рядом с тем местом, где она впадала в Сену, и, пыхтя, направился на юго-восток – и только тогда Ева смогла наконец перевести дух. Купить билет оказалось намного проще, чем она ожидала: кассир лишь мельком взглянул на их документы и, зевнув, вернул их обратно. Ева подумала, что поимка беглецов не входила в его обязанности. Но молодой немецкий солдат, который проходил по вагону вскоре после того, как Ева с матерью сели в поезд, тоже без особого интереса проверил документы и молча вернул их обратно. Когда поезд набрал скорость и, выехав из пригорода Парижа, помчался по сельской местности, Ева позволила крошечной надежде поселиться у нее в душе, а вместе с надеждой пришла и легкая гордость за мастерски проделанную работу.

А потом она увидела, что сидевшая рядом с ней мать, прижавшись лбом к стеклу, плачет, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий, и напряжение снова охватило Еву.

– Мамуся, – пробормотала она, стараясь говорить как можно тише. Вагон был полупустым, большинство пассажиров увлеченно читали книги или газеты, но кто-нибудь из них в любой момент мог что-то заметить.

– Пожалуйста, перестань. Ты привлекаешь к нам внимание.

– И что с того? – прошипела мамуся, поворачиваясь к Еве. Ее глаза горели возмущением. – Мы только обманываем себя. Нам не удастся убежать.

– Мы должны сделать это, мамуся. Смотри, нам уже удалось уехать из Парижа.

– Они найдут нас, где бы мы ни были. Мы же не можем просто исчезнуть. Как мы будем питаться? Где жить? Откуда возьмем карточки на продукты? Чистое безумие. Лучше бы остались. По крайней мере, в Париже у нас есть знакомые.

– Да, но про нас знает слишком много людей, – напомнила ей Ева. – И невозможно понять, кому стоит доверять, а кому – нет.

Мамуся покачала головой:

– Это ошибка. Ты просто воспользовалась моим горем и убедила меня.

– Мамуся, я не хотела… – Голос у Евы сорвался, ее захлестнуло чувство вины. Она так спешила поскорее уехать, найти способ, как выбраться из города, и ей даже в голову не пришло, что, возможно, гораздо безопаснее было бы остаться. А вдруг мать права?

Поезд по-прежнему мчался на юг – через мосты над стремительными реками, набирая скорость, пересекал пустынные фермерские земли, и в конце концов мамуся уснула, тихо посапывая рядом с дочерью. Но слишком взбудораженная Ева никак не могла расслабиться. Она приняла решение за них обеих, и, если их схватят, виновата будет она. Возможно, им стоило остаться дома, где они могли рассчитывать на помощь друзей. Но кто стал бы рисковать ради них? Теперь они в бегах, нравилось им это или нет. Даже месье Гужон, который всегда казался ей достойным человеком, постарался поскорее от них отделаться.

Когда поезд остановился на полчаса в Мулене, в вагон вошли два десятка немецких офицеров и стали проверять документы, но вид у них был скучающий и усталый. Молодой темноволосый немец с румяными щеками мельком взглянул на разрешения на выезд Евы и ее матери, а затем перевел взгляд на ряд позади них. Ева облегченно вздохнула – до этой минуты, она, не отдавая себе в этом отчета, сидела, задержав дыхание. Однако полностью расслабиться она смогла лишь после того, как немцы вышли и поезд двинулся дальше.

– Так это и есть «Свободная Франция»? – пробормотала мамуся, когда час спустя поезд замедлил ход и стал подползать к Виши. Город даже в вечерних сумерках выглядел красиво. Корзины на окнах были полны цветов, а великолепные здания девятнадцатого века величественно устремлялись в самое небо. Они остановились посередине железнодорожных путей, и Ева стала высматривать в окно немецких солдат, но увидела лишь патрульных полицейских, французов. Однако, с другой стороны, именно французские полицейские приходили за ее отцом прошлой ночью. Никому нельзя доверять.