лыжи у печки стоят
ценный пакуется груз
не озирайся назад
это советский союз
вот и окончился путь
боги спускаются с гор
это не дом и не суть
это какой-то позор
нас провожает с тобой
красным пятном горбачёв
нас ожидает с тобой
сказка где мы ни при чём
грузится первый отряд
солнышко много не пей
лыжи у печки стоят
вид не бывает глупей
кончен прощальный парад
свален последний зачёт
лыжи у печки стоят
лучше б стоял пулемёт
С одной стороны и с другой стороны…
С одной стороны и с другой стороны
летят вереницей кусты – не кусты,
ветвистые карты далёкой весны,
фракталы, несытые псы пустоты.
– Куда же мы рвёмся из этой сети?
– Играть в города доминошками дней,
пока не покажется нам на пути
то небо, что выше других и синей.
Ветвятся кусты, леденеют мосты,
дорожные знаки хохочут совой.
– Зачем же мы едем, не знаешь ли ты?
Не делать, не делать почти ничего.
Подбрасывать в небо ручных обезьян,
проматывать деньги в кафе «Флориан».
На суд кардинальский, прямой и слепой,
под красную мантию льва и орла
трясёмся мы тесной, заросшей тропой,
и сучья цепляются за зеркала.
В Венецию едем, на сыр и вино,
в Венецию едем, на суд и на смерть,
и думаем: как нам уже повезло —
сидеть, разговаривать, ждать и смотреть,
как сквозь капиллярные сетки
проносятся серые ветки.
Сохрани мою речь в никогда…
Сохрани мою речь в никогда,
Карлсон-Карлсон, весенняя птица.
Мы не знаем, что с нами случится,
если завтра уйдут холода.
Сохрани мою речь в никуда,
это место надёжнее сейфа.
Это шкафчик в небесном бассейне
и комета в отсеке для льда.
Этой речи – пропасть на века б,
Карлсон-Карлсон, каркуша и хрюша.
День за днём созидая и руша,
постарайся не делать бэкап.
Муми-тролли бегут по полям,
от пропеллера волны и вихри,
разбегаются тофслы и вифслы,
еле-еле прикрывшие срам.
Целься метче, малютка Эрот,
постарайся в последнем сафари.
Мы с тобою работаем в паре.
Мы, наверно, единый народ.
Сохрани мою речь в никому,
с ерундой, заиканьем, икотой,
и не перчи ни тэтой, ни йотой
нашу пресную чистую тьму.
Восьмого марта он пошёл в ларёк…
Восьмого марта он пошёл в ларёк.
Наверно, за цветами? За цветами.
Он семенил окольными местами
и думал, как всегда, про рагнарёк.
Он был захвачен гибелью богов,
её отображение в культуре
он представлял в цветной миниатюре,
как это делал, может быть, Ле Гофф.
Толпа богов сгорает в корабле,
а им на смену, в пене или в тине,
из моря поднимаются богини
и вот уже шагают по земле.
Подчас у них знакомое лицо:
