Таких забавных малюток…
Таких забавных малюток
не видел я даже в кино.
«Доброго времени суток», —
я говорю им в окно.
У них шоколадные лапки,
хвостик у них запятой.
У них на панцире крапки,
и гребень украшен звездой.
Они полетали и сели.
Они не из нашей страны,
но есть одно доброе время,
когда эти крошки видны.
Между собакой и волком,
между работой и сном.
Между колодцем-колоколом
и языком-колуном.
Доброе время суток
для всех, кто лелеет мечту.
Для нищих и проституток
в лиловом и синем порту.
Доброе время суток
для тех, кто встаёт чуть свет
и ест свой яичный сгусток,
и в соус макает багет.
Доброе время буден —
такое мгновение, бро,
когда старый голландский гульден
становится на ребро.
Когда у соседей на полке
взрываются часы
и в небо летят осколки
невиданной красы.
И в глазах эти вечные мушки
вырастают в парусный флот.
И бьют корабельные пушки,
и колокол тоже бьёт.
Когда-то мы были детьми…
Когда-то мы были детьми,
играли в салки, в буру.
Нас печатали разные СМИ.
Мы писали для них муру.
Теперь живём день за днём
на краю глухого села.
– Это кто пришёл, почтальон?
– Нет, это зрелость пришла.
Она взламывает тела
и уносит вверх семена.
Перед самым концом тепла
вертит крылышки-имена
тех, кто был тороплив и юн,
бил в табло, получал сдачи.
Кто в газете «Чикаго трибьюн»
освещал футбольные матчи.
Книга жизни как роман…
Книга жизни как роман:
Тимофей родил Ивана,
Исаака – Авраам,
но никто – Грауэрмана.
Сам родил Грауэрман
всех порядочных знакомых.
Остальные роддома
производят насекомых.
Мой роддом был на Щипке,
там меня родили, детку.
На хитиновом щитке
я ношу его отметку.
Это стыдное клеймо —
в жизнь войти не тем роддомом.
Не сойдёт оно само,
не изгладится дипломом.
Где волшебный звукоряд,
где вольготно, сыто, пьяно,
там пануют и царят
сыновья Грауэрмана.
А на долю остальных
выпал бизнес коробейный
или в ямах выгребных
труд нечистый, скарабейный.
Был тот вечер медвяный и сладок, и ал…
Был тот вечер медвяный и сладок, и ал,
когда кто-то кого-то убил.
А про то, как убил, ничего не сказал:
заколол, задушил, утопил?
