Группа крови здравого смысла
– Гендос! Когда ее вылечишь, я имею в виду до самого надежного конца, с медицинским подтверждением и позолоченной справкой из частной больницы, пришлешь ее ко мне еще раз… Да, уж… Я таких баб не видел никогда, от нее свет льется, нет, не льется, он струиться потоками, она какая-то волшебная что ли…, такое впечатление, что нажрался кокаина и плаваешь в животе у большой женщины в сладком анабиозе. Где ты взял эту фею, мать её на здоровье? Не девушка, а реальный светоноситель!
– Андрюша, ты совершенно прав, она дипломированная Фея. Земля русская рожает такие цветы на нашей территории, приехала она откуда-то из Сибири. То есть, гены немешаные, вековые, чистяк на овощах и фруктах, на кедровых орехах девку растили на свежем воздухе из полевых цветов и полезных дождей, на медвежьем меду, на родниковых отварах… Фея! Как ты правильно выразился, Андрюша! Ты видел эту кожу? Это же монументальное создание природы, это ж создано во внеземных лабораториях. Она сияет, как Антарктида. Нрав у нее покладистый, грация такая, что балерины Большого Театра курят анашу и запивают шмурдяком за кулисами. А ноги, это же не ноги- это черти что, чему даже сравнения нет.
– Да…, ноги там просто немыслимые. И размер стопы тридцать пятый, ух! Точеные на божьем станке, ухоженные, тренированные, пальцы, как миниатюрная расческа, мустанг позавидует. Я вообще подозреваю, что она ведьманосное создание. Таких колированных Фей я давно не ощущал! – отметил Андрей, присев в кресло.
– Ты снова прав, дорогой, мистика какая-то, бля буду! Её кто попробует, так по второму кругу и ещё, и ещё…, телефоны кипят, все просят пирожное еще раз откусить. Подтверждается моя теория того, что у Дюймовочки не было времени читать книги, но у самого времени всегда была своя Дюймовочка. Однажды, года два назад, в день международной солидарности трудящихся позвонили сразу семь уважаемых людей, имеющих прямое отношение к полнейшей солидарности нашего народа, ну ты понимаешь… Я испугался и сразу соврал, что у нее сентиментальные дни, так эти миллионэры, как один, заказали её с тройной оплатой. Я сидел и думал, какую симфоническую флейту потеряли оркестры нашей страны? Ты знаешь, наша Родина очень богата талантами невыносимо яркими и редкими. Жанка- это наш фирменный знак, это наше качество, англичане заказывают её, ещё не выйдя из самолета в Шереметево 2. Она моя золотая жила, нет, не жила, целый прииск, нет, не прииск, она кимберлитовая труба моей ассоциации, вот… Спасибо Андрюша за понимание, в любое время звони…, обниманто, здоровья твоей маме! Штрафные санкции принял и завтра же оплачу…, не казни, исправлюсь, верь мне, я честный человек.
Тихий гудок оповестил об окончании работы телефона. Гена растворился в закоулках огромного эфира, продолжая качать деньги с чужих слабостей и пороков. Андрей подошел к окну и снова начал думать о своей жизни в чужих пространствах, сверяя мысли и поступки. Перед его глазами в далеком мамином доме стояла обложка книги Герцена «Былое и думы». Глядя сквозь темный вечерний город, сливая световые пятна окон, он думал о своем былом. Андрей был счастлив, что мог мыслить в тишине кабинета на тему Института собственных врагов, взращённых на ниве этого офиса. Он был счастлив сейчас в своем высотном одиночестве, посетившим эту комнату. Он знал, что очень скоро, уже через несколько минут, Лена скажет, что снова кто-то пришел и кому-то что-то будет нужно. И начнется путаница обыкновенной паутины и узоров Оренбургских пуховых платков; отроется дверь и, как всеми дверьми в мире, будет порожден сквозняк чужого прихода. А пока он стоял у широкого окна, уже замечая черточки воды, падающие сверху под углом и стекающие вниз. Где-то на окраине горизонта мелькнула молния, кому-то нужно было шуметь и освещать нижний мир, напоминая ему о том, что он совсем не главный на этой планете.
Андрей сопоставлял поступки бывшего проходимого знакомца Скуратовского и его странную, закономерную смерть, к которой он шел, насыщая себя ненужными вещами и иллюзией управления судьбой в воздушной среде. Он сопоставлял его физическую смерть со смертью духовной, которой он умер еще при жизни, постоянно в разговоре ковыряясь в носу и никогда этого не замечая. Привезти из Эмиратов коня за миллион долларов, поселить его под Москвой, чтобы на первой же конной прогулке упасть и сломать себе позвоночник… Браво миру идиотов! Какая мудрая закономерность, какая коллекционная смерть, сколько пронзительного намека в этом для остальных. Аве, Мария! Андрей вспоминал, как Фонд выпрашивал у Скуратовского деньги на Новогодние праздники для четырех детских домов. И как этот повелитель информационных полей, воюя пальцем с волосами в носу, кричал во все отравленное ложью горло:
«Я не сладкий! Я не рожал четыре дома детей- идиотов!»
Его услышали там, наверху…, поставив галочку на полях напротив его блудливой изуродованной временем фамилии. Затем вырвали листок и отправили по почте туда, где ставят штампы справедливости, согласованные с настоящим Хозяином Мира, которому не нужно 11 мерседесов и арабских лошадей. Ему было всего сорок один! Сорок один раз эта планета прокатила его вокруг Солнца. Сорок одно лето полное Солнца и бесполезных шансов что-то сделать для Земли. Но он воровал её недра и ставил одутловатые понтовые подписи для производства особого внимания к себе. Мудрый намек для людей в черном, молчащих на кладбище возле инкрустированного гроба. Какая дьявольская трёхмерная человечья чушь… Сколько бесов живут в их грудной клетке, питаясь остатками утреннего кофе, круассанами, красными яйцами убитых рыб и утренней ложью вчерашних оттенков.
Похоронный тамада – идиот, перепутавший имя покойного, сглатывал сухую слюну после спиртовых полосканий не мог сказать ничего внятного, потому что где-то рядом стояла справедливость, внимательно наблюдавшая за обрядами глупых людей, укравших всё. Кто-то стоял у тёмной дырки в земле и тихо обсуждал карамельный цвет обивки салона, кто-то жевал результаты американских заводов, прослушивая аннотации слов о покойнике. Там было не грустно, там было безразлично, и маленькая группа бывших знакомых была похожа на говорящие крошки на ресторанной тарелке с инвентарным номером на дне. Все знали глупость конца и мудрость Творца, жизнь покойника была запаролена свыше в назидание стоявшим. Но всем хотелось кофе, уюта, виски и подальше от засыпанных чужих дыр в земле. Это же чужие дыры, без малейшего намека на будущие свои…
Андрею хотелось на Марс в тишину аллей, которых никто не видел, где эхо никогда не возвращается, утопая в вертикальных песках тишины. Он решал, что ему делать с огромным контрактом, когда на карту было поставлено всё, даже больше, чем всё. От его глубинного анализа зависел завтрашний день и все последующие дни его жизни. Поэтому он вызвал к себе «Златоуста», человека, который умел убеждать, видеть, не ошибаться и выбирать единственный правильный путь, среди густых асфальтных распутий, похожих на черточки смертельных штрих кодов. Вся современная жизнь, напоминала ему штрих код с жирными и тонкими палочками, цифрами и магнитными барьерами для других магнитных барьеров. Андрей понимал, что в новом контракте он имел дело с людьми, для которых голубое небо всегда было вредно для глаз. Решать нужно было немедленно, решать остаток жизни, обойдя минные поля, обильно засеянные металлическими ошибками и сволочными плакатами – «Добро Пожаловать!».
– Андрей Борисович, снизу доложили, что к вам Лиза! – раздался судьбоносный сигнал. – Андрей Борисович, уже давно мой рабочий день… – продолжила секретарь.
– Лена, спускайся, мой шофер отвезет тебя в Фили, не волнуйся, завтра в девять ты на работе. Лизавету пусть пропустят! – ответил Андрей и глубоко вздохнул с облегчением, взглянув на часы.
Он знал мотив чужой мелодии, нотную тетрадь и даже дирижеров за кулисами, он был готов к дисгармонии чужих требований. К нему шла его уже бывшая Лунница, планета безразличия матового света и требований исполнений всех желаний. С ней он никогда не ел пирожков и вкусных салатов, он не знал ее кулинарных изобретений и каминных уютов, чистых полотенец и искренних слов, с ней он ощущал себя прищепкой на дорогих мокрых джинсах. Андрей был снова счастлив, она понятия не имела, что у него в голове и какими категориями он собирает урожаи «пшеницы» и строит мысленные небоскребы. Они были чужими встречными пылинками в мире пылесосов и мокрых тряпок. Пришло время собирать разбросанные псевдожемчуга вместо камней.
«Во всем, что со мной происходит, виноват только я сам, так правдивей и легче воспринимать происходящее и делать выводы. За работу, парень, расхлебывай сам!» – признался он себе и сел в кресло за стол.
Там за дверью звякнул японский лифт, открыв массивные двери и по мрамору забарабанили игольчатые каблуки, оповещая мир о своей пустой исключительности, завоеваниях чужих крепостей и демонстрации дорогих знаков за боевые заслуги перед собой. Эхо каблуков сливалось с секундными стрелками коридорных часов, но потом стрелки ушли вперед, имея постоянную константу в отличие от каблучных ударов, управляемых головным мозгом владелицы туфель. Андрей выхватил слово «демонстрация» и стал его крутить во все стороны, он остановился на варианте «Демон» страция…, прострация…, кастрация…, демон…». Азарт выбросил мысли, навевающие унынье и поставил глаза на бутылку виски в угловом серванте.
«Не-а…, виски потом…, после победы!»
Стук притих, посетительница ступила на ковер в центре приемной и звуки ее присутствия стерлись мягкостью чужого покрытия. Дверь быстро отворилась, и бесцветная молния ударила где-то рядом, оглушая воздух за окнами.
– Дай мне выпить, Чебурашка! – бросила Лиза, не поздоровавшись, и плюхнулась в кожаный диван.
Самолет ее тела добрался до станции необходимой дозаправки.
– Не могу, я занят! – бросил Андрей, перелистывая десятую страницу Драфт Контракта.
– Занят? Уже ночь, сколько можно работать? Ты такой скучный. От работы кони дохнут… Дай выпить, хомячок!
– Не кони дохнут, а те, кто на конях!
– А…, это ты про Скуратовского и его лошадку? Ты слышал, что его Егоза с секретарем уже коняшку-то продали… Вот суки, а! Не успел хозяин сломать себе башку и покинуть этот гребаный мирок, как они уже на этом заработали. Говорят, когда покупатель увидел документы на лошадку, сразу предложил полтора желтых. Егоза стала орать, что он издевается, что конь единственный в мире и попросила 3 желтых, он дал 2. Во, уроды! Дай выпить, мужчина! – скороговоркой выдала Лиза, сняла туфли на высоких мокрых каблуках и забралась на диван с ногами, специально демонстрируя черные узоры широких резинок и отрезки голых ног возле края кожаной мини юбки.
– Я занят! – сухо бросил Андрей, в пятый раз бессмысленно вычитывая одиннадцатую страницу контракта.
– Занят, занят… Невежливый ты какой-то. Короче, Андрэ, я по делу пришла. Оторвись и послушай!
Лиза открыла угловой сервант, достала черную бутылку «Купалини» и широкий фужер, похожий на стеклянное ведро для золотого песка.
– Излагай…
– Анципович меня слушал сегодня. Слушал холодно, невнимательно, делал замечания. Затем его кукла шепнула ему, чей я друг и этот старый козлище сразу переменился. Нашел берега и пошел расхваливать меня на все лады…
– Друг…, а чей это ты друг? – спросил Андрей, не отрываясь от бумаг.
– Ну чей, чей…, твой, чей же еще! – возмутилась Лиза. – Как это Большая Медведица и без Медведя, это же нонсенс!
– Прости…, это что ты сейчас сказала?
– Это нонсенс! – ответила Лиза и влила в себя коньяк, причмокнув губами и закрыв глаза.
– А, нонсенс, ну и что дальше?
– А то и дальше, Анципович, старая сволочь, сразу, как-то поменялся, воспарил на лице и задал вопрос, есть ли деньги на съемку клипа…, ну там, где я буду петь, и есть ли деньги на выпуск первого альбома, который его свора мне напишет? Представляешь? Я буду сниматься почти голой на шелковых простынях в связках роз и орхидей, меня будут засыпать хризантемами и обливать теплой водой с позолоченными фантиками…
– Почему теплой? Не мешало бы и холодной поддать. Конечно, я все представляю, это же Анципович, мудрый, великий и ужасный понтарь, умеющий вынимать чужие деньги с чужих лоховских счетов, разъезжая на самокате по ушам собеседника! – съязвил Андрей, явно ощутив прилив дикого удовольствия от услышанной дури высочайшего качества и глупости.
– Денег дашь? – срывалась в открытой злобе Лиза.
– Нет, не дам! – так же быстро отреагировал Андрей, потрогав ухо и убедившись, что там ничего не висит.
– Ну, ты что, с ума сошел? Это же для меня, я петь хочу! – с капризными нотами никогда небитого ребенка промямлила Лиза и влила в себя еще коньяку.
Затем она наполнила еще и стала маникюром выбивать по стеклу какую-то мелодию, издалека напоминающую похоронный марш давно умершего и быстро похороненного Фредерика Шопена.
– В том то и дело, я не дам денег именно по той причине, что не сошел с ума…
– Ну, котик, ну ты что, это же я, это же для меня. Ну…, котик! – продолжала бомбить похоронку Лиза, облизывая губы языком.
– Я давно не котик, не хомячок, не суслик и не шизофреник Чебурашка, я Точеный Андрей Борисович! Меня точить не надо, я уже заточенный и острый. Ты это понимаешь? Ответ короткий, денег не дам. Хочешь петь, пой, в ванной, на кухне, на площадях и весях, в переходах ночных туннелей для людей, которые будут тебя слушать или не слушать, пой для божьих коровок или болотных лилий, наконец… Это моя и всеобщая аксиома…
– Ты плохой! – насупилась Лиза, зло выпятив нужную губу и внезапно прекратив трогать рюмку с коньяком.
– Это еще цветочки. Ты ещё не знаешь, насколько я плохой с сегодняшнего дня! – бросил Андрей, не отрываясь от бумаг.
– Не поняла, поясни… – уже зло и с предчувствием большой катастрофы, спросила Лиза, шмыгнув носом воздух без кокаина.
– Я женюсь! – с превеликим удовольствием сказал хозяин кабинета и тоже шмыгнул носом воздух без кокаина.
– Что? – с трезвой осторожностью прозвучал вопрос номер один всех грамматик мира.
За окном сверкнуло еще ближе, осветив небо и странный земной мирок. Через три секунды разошлась громовая канонада, взрывая сигналы автомобильных тревог.
– Ты шутишь?
– Нет…, я не шучу, мы же не в цирке и не на концерте шутников.
Андрей открыл стол, достал красную бархатную коробочку, открыл ее и сверкнул кольцом с алмазом из северных кимберлитовых труб большой страны.
– Б…ть! Вот это, сука, булыжник! И на ком? Если не с…
– Нет, не секрет. На женщине моей мечты…, женюсь наконец-то, на полной твоей противоположности. Я нашел женщину – настоящий источник силы, а не источник утренних бодунов. Она умеет готовить, прочла тысячу книг, знает в каких войсках я служил и когда, сколько во мне лишнего веса, рост моей мамы и размер ее обуви, ее любимую книгу, мою любимую книгу, сколько шрамов на моей спине, ногах и почему. Она даже знает, что я не люблю и что я люблю! – быстро и вдохновенно врал Андрей. – Список обширен, до Китайского католического рождества хватит перечислять. Ты знаешь только себя, постоянно хочешь денег, критикуешь, что я работаю сутками, добывая эти самые деньги, которые ты тратишь, лазишь черти где и черти с кем, моя жизнь тебе до лампочки и до швейной ниточки, до прошлогодней пробки из-под шампанского, до мусорного ведра с дыркой. Я плачу чужой тетке рукодельнице, чтобы она делала мои любимые макароны с грибами в морковном соусе и с луком на льняном масле. Я плачу ей три года за единственное любимое блюдо с детства. Какая великая проблема научиться делать то, что мне нужно, то, чем я дышу и функционирую, сделать хоть что-то для меня и ради меня. Твоя жизнь – это бессмысленные дни, один за одним отрезанные и оторванные календарные листья, падающие на асфальт…
Шубы за боевые заслуги, чтобы удивлять всех, золото, чтобы удивлять всех, купальники и остальная дребедень с пятьюдесятью очками и специальными пластмассовыми браслетами для пляжей Бали. Машины, заработанные моими мозгами, авторитет среди столичной своры жадных баюнов и шептунов на понтах, блеск стекла от обыкновенного афериста Шваровски, разговоры ни о чем и дикое презрение к тем, у кого туфли куплены меньше, чем за 1000 долларов. Это ты потеряла берега и молочные, и кисельные. А они вообще у тебя были, твои личные берега? Ты за рулем, а жрешь коньяк. Для чего? Нагнать градус кайфа? А не много ли кайфа, блуждающая девушка, не много ли претензий к чужой жизни? Я отдал приказ Геннадию – мажордому собрать твои вещи и вызвать такси. Дом уже продан, через три дня он должен быть пуст, я улетаю далеко, последний куплет этой песни закончен, взмах палочкой дирижера и занавес. Без тебя мой мир станет лучше…
Лиза громко молчала, безнадежно разглядывая его лицо. Коньячные пары розовели на молодых щеках, два пальца на левой руке затряслись, и она захотела к маме, как в детстве, когда во дворе ее обижали плохие мальчишки. Страшно захотелось её детский бутерброд с жаренным мясом и помидор. Она была странно похожа на портрет Адели Блох Бауэр, та же поза, те же глаза с ложью век и ресниц, все тот же каприз, все те же ловушки для мужских дураков, все та же судьба…
– У тебя снова синдром бай-поло? – с удовольствием спросил Андрей.
– Это что за херь?
– Эта херь – быстрая смена настроений с истерическими проявлениями!
– Ты с ней спал? – неожиданно прозвучал нелепый вопрос.
– Нет! – сказал правду Андрей.
– Ты что, дурак? – с удовольствием спросила Лиза, наслаждаясь словом «дурак».
– Я дорожу ею и хочу восхититься первым прикосновением в первую брачную ночь, как это делалось в благородных семействах, а не по схеме бегущих по чужим счетам в никуда. Я обожаю «Сагу о Форсайтах».
– Это что за дрянь? – зло спросила Лиза и налила еще больше коньяку.
– Фак…, это просто Джон Голсуорси, прочти… Вместо тупых попоек с подружками и лазанья по магазинам прочти хоть одну страницу любого текста, даже на календаре прочитай «завтра наступит зима» или «лошади любят овес и яблоки». Не унижай себя незнанием классики, она нужна еще с молодости, чтобы понимать, чем дышат совсем другие люди. Твой дух не должен пахнуть алкоголем, он должен быть свободным от искусственной земной зависимости.
– Сука ты, Точеный! – промолвила Лиза, надевая туфли.
– Вполне в твоем стиле, чудь белоглазая и очень предсказуемая. Я не могу снизойти и назвать тебя тупой коровой, потому что я воспитанный человек, поэтому ругательства с моей стороны не жди! – равнодушно ответил Андрей и отложил бумаги в сторону. – Тебе нужно тренировать свою ненависть, потому что больше тренировать нечего. Ты девушка кошко- подобная, потребитель свежего молока, не распознающая дорогу, по которой ползешь…, так делают Устрицы по гороскопу с глазами из стекла.
– Белебердист, приползешь еще на коленях, измазанных макаронами! Чтоб ты сдох, философ хренов! – зло бросила Лиза и слегка качаясь вышла из кабинета! – Я тебе еще покажу, гад! Ты у меня попляшешь, гребаный отшельник, я на тебя потратила столько времени, сука!
Это неслось из приемной.
– Не ты тратила время, а время тратило тебя… Читай классику, по русской литературе тебе двойка! – тихо засвидетельствовал Андрей. – Охрана! – произнес он в селектор.
– Да, Андрей Борисович! – быстро откликнулся серьезный мужской голос.
– Сейчас выйдет та же девушка из лифта, она пьяна, за руль не пускать, ключи от джипа отобрать вместе с документами, это машина не её. Вызвать такси, усадить, оплатить, отправить, куда захочет. Спасибо!
– Все сделаем, Андрей Борисович!
– Когда отправите, перезвоните мне.
– Так точно, доложу! – ответил мужчина.
– Спасибо! – уже тихо ответил Андрей.
В кабинет вернулась тишина, пропитанная сладким запахом ее духов. Ароматный шлейф, брошенный на произвол молекулярной судьбы, висел в воздухе кабинета в районе двери и дивана. Тринадцать капель от мокрых каблуков посетительницы без метлы, тихо лежали на полу возле стыка мощных кафельных плит. В сумме, от позднего визита важной девушки в кабинете Андрея остались капли дождя, каблучная грязь, коньячный пар, стоячие в воздухе бантики дорогого французского аромата и вмятый в центре диван, медленно поправляющий свой помятый кожаный позвоночник. Стук туфель исчез возле лифта и тихий звонок оповестил о закрытии дверей и уходе кабинки вниз. Он поймал себя на мысли, что нужно вздохнуть и выдохнуть с облегчением, но он знал, что это еще не конец, это только начало большого нытья и заживления послеоперационных швов.
Сидя за столом и глядя в закрытую дверь, Андрей чувствовал просветление и освобождение от ядовитого крысиного коктейля, который он долго пил и наконец вылил на пол. «Ты выпрямил свое время!» – кто-то кричал внутри. Человек, который приедет через десять минут, говорил ему:
«…чтобы набрать высоту, нужно сбрасывать все лишнее, сбрасывать быстро и взвешенно, не возвращаясь и не оглядываясь…, высоте лишнее ни к чему!»
… мне так больно знать, что нам с тобою не летать…, мне так больно знать… – звучало в голове приятным голосом незнакомой певицы, затем все переиначилось в словах, – … мне так радостно осознавать, что нам с тобою не летать, мне так радостно…
В приемной громко звякнул лифт. И еле слышные мягкие шаги, приблизившись к ковру, быстро растворились в тишине. Дверь открылась и в неё вошел человек с аккуратной седой бородкой. Он был одет в серый костюм, черный батник под горло и черные туфли с отливом. Он улыбался и блестел седыми волосами на висках.
– Привет, Андрей! – сказал он.
Хозяин кабинета вышел из-за стола и прошел в центр, явно обрадовавшись гостю. Они крепко пожали друг другу руки.
– Здравствуйте, уважаемый, я вас ждал! – ответил Андрей.
– Извини, я опоздал почти на две минуты. Это небольшой фокус от времени, которое я случайно выронил из орбиты. А скажи мне, почему у тебя на ковре справа от меня лежит шприц с остатками какой-то розоватой жидкости внутри? Я думаю, что здесь был совсем недавно какой-то доктор, твои уколы героином я отрицаю сразу и навсегда. Это доктор, который наследил…, нехорошо! —быстро сказал посетитель и, подняв шприц, бросил его в пустое ведро в ванной.
– Вы, как всегда правы, это доктор оставил свои врачебные следы, – виновато ответил Андрей.
– Проехали… Это издержки чужих секретов и движений. Нам нужно многое обсудить и дать твоему уму шансы сделать выбор, поэтому не будем терять время, хотя над этой фразой само время всегда смеется до слез.
Итак, у тебя завтра в полдень судьбоносное совещание и на нём будут присутствовать трое твоих начальников отделов и хитрые люди, предлагающие тебе сладкий контракт с завышенной прибылью. Я поработал у тебя в офисе три дня, увидел многое, сделал выводы, и мы сейчас обоснуем твой завтрашний день. Я буду повествовать медленно с паузами, чтобы ты успевал за логикой и реальными фактами. Я снял одежду с твоих начальников отделов и подаю тебе их внутренние миры и желания, о которых ты ничего не знаешь и не подозревал. Все будет обоснованно с расшифровкой определенных действий, в которые я буду медленно тебя посвящать. Андрей, мало кто задумывается над уровнем чести собеседника, над его тайными мыслями, а сидя напротив друг друга все понимают, что это тайна за десятью печатями. Я приведу тебе пример, так называемого: «третьего мнения», которого нет ни до, ни после, но которое есть в голове. Это тонкие проверки любого человека, и они рисуют сразу, не отходя от барьера, истинную направленность любого твоего собеседника. Эксперимент старый, времен оформления внутренней и внешней разведки, времен оформления тонких провокаций для истинного понимания человека, с которого нужно считывать будущие наклонности. Таких тонких экспериментов много, вот один из них.
– Я слушаю очень внимательно.
– Еще бы, это очевидно по всем параметрам. Итак, ты куришь, не важно курит ли твой собеседник, главное, что куришь ты, даже временно, потому что для главного эксперимента ты обязан курить. Твой выход, следующий: ты в беседе, не переставая говорить, берешь в рот сигарету не фильтром, а противоположной стороной, и это сразу же увидит любой твой собеседник. После того, как он увидел, что сейчас твоя рука с зажигалкой будет поджигать фильтр, а не табак, он загоняет себя на распутье двойного выбора и проявляет свою внутреннюю сущность на все 100%. Первый вариант: он моментально эмоционально и волнуясь предупредит тебя, что ты взял сигарету в рот неправильно. Такой индивидуум экзамен сдал сразу. Второй вариант: ты знаешь, и он знает, что сигарета во рту лежит неправильно. Он молчит, он ждет развития событий, он предвкушает, как горячий фильтр выбросит смолу тебе в рот, он ждет твою ошибку, это его избранный путь, это его сущность…, он будет рад твоей рассеянности и глупизму.
– И что дальше, я должен поджигать фильтр и вдыхать пары сожжённой бумаги? – спросил Андрей.
– Нет, все намного тоньше и неожиданней. Ты не перестаешь говорить, зная, что он видел твою ошибку и не предупредил, ты даешь ему пять секунд, затем обязательно чиркаешь зажигалкой и, прежде чем прикурить, быстро берешь сигарету пальцами и вставляешь фильтр в губы, внимательно рассматривая глаза собеседника. Именно этот момент и есть то самое время откровения, реальный переход от неизвестности в прозрачность его персоны. Перед тобой настоящая сука! Поверь мне, через этот мягкий экзамен я фильтровал множество народа и делал самый главный вывод, что все те, кто не предупредил, оказались людьми низменных поступков и низкого мышления, совершенно не осознающие этот мир, как конкурентоспособный. Повторяю, что таких мягких и совершенно незаметных экзаменов в моем арсенале сотни и ни один пример не является клише. Любой мой эксперимент тихой силы подготавливает мягкое самоубийство собеседника, который в реальной жизни проявил себя не наполнителем событий, а деструктором. С него сорвана маска задолго до того, как он это заметит. Представляешь себе, он думает, что маска на лице, а её уже давно там нет, она на полу в осколках. Это понятно?