Он закатил глаза, но подчинился.
– Зачем вам нужны…
– Опустите подбородок ниже.
Он опустил подбородок и поднял глаза. Взгляд получился исподлобья.
– …наброски?
– Мне так легче.
И она начала рисовать.
Ее движения были грациозными, быстрыми и решительными. Она работала как профессионал, для нее это было привычное дело.
– Вы давно рисуете? – спросил Аса.
– Не шевелитесь.
Но ему сразу нестерпимо захотелось почесать нос.
– Я начала рисовать, когда мне было тринадцать, – пробормотала Эва, склонившись над работой. – Тогда Валентайн отправил меня в Женеву.
А вот это уже любопытно.
– Монтгомери? А почему не отец?
Эва на мгновение замерла, и Аса понял, что задел какой-то чувствительный нерв, потом, расслабившись, вернулась к работе и между прочим заметила:
– Вэл всегда заботился обо мне больше, чем наш отец.
– Ваш отец, герцог? – уточнил Аса, внимательно наблюдая за собеседницей.
– Ну да. – Ее ресницы затрепетали, потом замерли. Глаза были опущены на рисунок, и Аса их не видел, но до боли хотел узнать, какие чувства в них отражаются. – Старый герцог был очень холодным человеком. Ребенком я жила в его доме, но почти никогда его не видела. Да и он едва ли замечал меня.
– А ваша мать? – Аса сам не понимал, почему ему так важно было узнать о ней как можно больше.
Эва несколько минут молчала, потом спросила:
– А что с ней?
Аса улыбнулся.
– Кто она?
Взгляд ее голубых глаз был таким холодным, что по его телу пробежали мурашки.
– Нянька.
Аса ждал, удерживая ее взгляд, но она больше ничего не сказала и продолжила рисовать.
Он вздохнул и пошевелил плечами, чтобы избавиться от напряжения.
– Не шевелитесь, – сказала Эва.
Аса прищурился.
– Так вы там выучили французский? В Женеве?
– И немецкий тоже. – Она изучила свой набросок с расстояния вытянутой руки, потом внимательно всмотрелась в лицо модели. – Я посещала маленькую частную школу для девочек, а летом жила с престарелой парой – братом и сестрой – и с Жаном-Мари, который был приставлен ко мне, когда мне было пятнадцать. Брат этой пожилой дамы был хорошо известный миниатюрист. Обнаружив, что у меня есть некий намек на талант, он взял меня в ученицы.
– Вы долго там жили?
– Я вернулась в Англию всего пять лет назад, – сказала Эва и наклонилась поправить что-то в наброске. – К этому времени брат-художник и его сестра уже умерли.
Она говорила спокойно, но Аса услышал нотки печали в ее голосе и не смог их оставить без внимания.
– Вам их не хватает?
– Конечно. – Она перестала рисовать и подняла глаза. – Они относились ко мне как к родной: кормили, одевали и учили.
– Потому что ваш брат им платил, – отметил Аса с изрядной долей цинизма.
– Пусть так. – Эва прищурилась, и на ее скулах появилось два розовых пятна. Аса ощутил удовлетворение: все-таки ему удалось пробиться сквозь стену ее отчужденности. – Но только приязнь нельзя купить. Мсье Латиф не должен был учить меня рисовать, а мадемуазель Латиф вовсе не обязана была печь мои любимые лепешки на розовой воде, но они делали это, потому что любили меня.
Для нее было важно, чтобы люди любили ее ради нее самой, а не ради денег ее брата. Аса это понял и сразу пошел на попятную.
– Тише, тише, я не хотел сказать ничего плохого о вашей приемной семье.
– Разве? – Она взирала на него прищурившись, и Аса не мог не почувствовать ее королевой, а себя – куском грязи под ее ногами. – Вам, похоже, нравится все сводить к деньгам.
Он наклонил голову, стиснул зубы и прорычал:
– Знаете, для некоторых – кто не родился с золотой ложкой во рту – большая часть жизни связана с добыванием денег: как их добыть, как сохранить, как обеспечить себе достойную жизнь.
– Я знаю.
– Разве? – Его голос был суров. Как смеет эта чертова аристократка судить его? – Но вы ведь никогда не нуждались в деньгах, и брат обеспечивает вас раньше, чем вы успеваете об этом подумать. Что вы можете знать о том, до какого отчаяния может довести отсутствие денег?
Она какое-то время смотрела на него молча, потом тихо спросила:
– А что вы знаете об этом?
– Я знаю, что меня оценивают по количеству денег. У меня нет имени, нет титула, нет таланта – я лишь могу организовать работу в театре. Как еще меня можно судить, кроме как по весу кошелька? – Аса подался вперед, позабыв про позу, которую она просила его принять, и продолжил зло, напористо: – И я точно знаю, что было время, когда, появись передо мной дьявол, я бы не задумываясь продал ему душу за тысячу фунтов и пару бриллиантовых пряжек для моих туфель. – Его губы скривились, он снова рухнул на диван и отвернулся. – Так что не надо читать мне лекций о моей любви к деньгам.
Последовала пауза, и в тишине комнаты Аса услышал, как она порывисто вздохнула.
– Кто судил вас по отсутствию денег?
