– Поняли, отец.
Не прошло двадцати минут, как всё было уложено, и мы тронулись в путь. С одного двора выехали шесть легковушек и два маленьких автобуса. Пол-аула тронулось с места. В машинах – только мужчины. И все из одной семьи. Взяли собак, видно, решили гонять зайцев.
Взобравшись на бархан, который притулился у подножия Копетдага, машины остановились. Ораз Мамедоглы, первым выскочивший из машины, раскрыл объятия и громко прокричал:
– Ассалям алейкум, Копетдаг!
Его зычный голос вскоре вернулся эхом, впитавшим холод снежных вершин.
Ораз живёт в Москве. Он соскучился по родной земле.
– Ораз, ты поздоровался с Копетдагом. Не забыл ли ты Каракумы? Не обижай пустыню, нехорошо, – как бы в шутку сказал Халназар.
Ораз широко улыбнулся.
– Ты прав, – он глубоко вздохнул. – Бывали дни, когда в зимние бураны и морозы я вспоминал зной пустыни.
Пока мы перекидывались словами, сноровистые парни Халназара в тени расстелили большие ковры, заботливо устроив место для пикника. Гостей усадили спиной к Копетдагу.
Мы разговаривали о жизни, восхищались пустыней, и вдруг хозяин спросил:
– А вы видели, как дерутся алабаи?
Сидевший рядом со мной русский поэт Валентин Сорокин, вопросительно взглянув, пожал плечами:
– Первый раз слышу, может быть, ты видел?
«Алабай» для моего уха не чуждое слово. В нашей деревне чёрно-белых охотничьих собак и частенько даже дворовых сук называют этим именем. У нас оно даётся не по породе собаки, а из-за окраса.
– Что, есть порода, которая называется «алабай»?.. Или у вас всех собак так кличут? – не мог не спросить я.
Наше незнание, что такое алабай, для хозяев явилось неожиданностью. Они глянули друг на друга, счастливо улыбнулись и живо начали переговариваться между собой. Им, видимо, было странно видеть людей, которые не знают о бойцовых собаках.
– Правда, не слышали? – переспросил Ораз.
– Нет, – пришлось признаться.
– Я вообще не люблю, когда собаки дерутся.
– Э-хе-хе… – расхохотался он. – Не любишь или боишься?
– Есть, наверное, и то, и другое, – соглашаюсь я.
– Ну тогда покажем гостям бой алабаев! – Господин Халназар по-хозяйски подытожил наш разговор. Он вскочил с места с какой-то только ему присущей прыткостью и крикнул людям, крутившимся около машин: – Ребята, ведите алабаев!
– Ты хочешь посмотреть? – повернувшись ко мне, чуть слышно спросил Сорокин.
– Ну, недаром говорят: гость – ишак своего хозяина. Нас не спрашивают, Валентин Васильевич.
Вижу, он спросил, чтобы подбодрить меня. А у самого из глаз так и сыплются искры. Он безмерно заинтересован.
Не хочется, чтоб собаки дрались. И, несмотря на это нельзя отказаться от предлагаемого зрелища. Удастся ли ещё раз побывать в Туркменистане, нет ли, хочется увидеть неведомое.
С двух сторон бархана, на котором мы сидели, словно по уговору, одновременно возникли две собаки. Это случилось так неожиданно, что я чуть не упал. Спас только Копетдаг, на который мы опирались спинами.
Стало тихо, мгновенно умолкли разговоры, так замирает в цирке оркестр перед смертельным трюком.
Надо было видеть, как держались алабаи! Они словно вползли на вершину бархана. Влезли и остановились. По-видимому, они так знакомились, испытывали друг друга. Хоть бы один из них, по ошибке, бросил взгляд в сторону людей, жаждущих зрелища. Можно было подумать, что мы для них не существуем.
Прямые, упругие лапы, продолговатые, плотные туловища, широкие плечи, массивные, как колода, головы, большие глаза, горевшие огнём, широкая пасть – всё влекло к себе внимание. А окрас… Окрас можно было сравнить с лошадью в серых яблоках, словно по белому прошлись чёрным узором.
Мы переглянулись с Сорокиным.
– Какие красивые и гордые создания, – не скрывал я своих чувств.
– Их не драться надо заставлять, а водить на выставку, – согласился мой спутник.
И господин Халназар сказал:
– Это не просто собаки, это алабаи, – он как-то смачно, точно пробовал вино, произнёс слово «алабаи». – Туркменские алабаи…
– На мировом рынке алабай чистых кровей ценится в десять-двадцать тысяч долларов, – добавил мужчина по имени Какоу.
– Алабай – самый лучший друг и помощник чабана. Приводит в трепет волков и шакалов.
– В холод – стойкий, пустынный зной ему нипочём.
– В самый зной они роют песок, холодильник себе устраивают. Они умеют отдыхать.
– Днём, в жару, отдыхают, а ночью глаз не сомкнут.
Перебивая друг друга, туркмены расхваливали своих псов.
А у меня в голове крутился вопрос:
– Почему у них такие короткие уши и хвосты?
– Их обрезают. А то они мешают во время драки, – ответил Какоу. – Как только родятся щенки, так и обрезают…
– Зашевелились, – произнёс кто-то.
Разговоры прекратились. Всё внимание – вновь на собак. Спокойно, точно по протянутому волосу, они приблизились друг к другу. Хотя шли они мелкими шажками, их поступь была твёрдой, энергичной. Туловища уплотнились, сжались, как луки, а головы, точно стрелы, готовы вот-вот сорваться. Они следили за каждым движением, чувствовали дыхание другого. Хоть бы разок взлаяли, рыкнули, как свойственно собакам, – ни звука.
Не лают. Однако открыли пасти. Порой сверкнут огромные клыки, что твоя сабля. При каждом шаге широкой подошвой передних лап делают движение, словно хотят поймать летящих птиц. Пасти раскрылись шире, на скулах кипит пена. Глаза налились кровью, сверкают, как угольки.
– Не приведи, Господи, встретиться с ними, – прошептал я.
– Это так они готовят себя к схватке. Это психическая атака, чтобы напугать противника, – тоже шёпотом произнёс господин Халназар.
