Глиняный род
Благожа уже сменила нарядную верховицу на будничную серую и раскладывала на тряпице семена чужаков. Одни были белыми, плоскими, размером с ноготь. Другие, пёстрые, – толстыми и кособокими. Зрин протянул было руку, чтобы рассмотреть пёстрое семя поближе, но Благожа глянула сердито и проворчала:
– Снимайте мокрое, пока не залили всё.
Зрин с Ретишем разделись в сенях, развесили на верёвке рубахи и вернулись к печи греться.
Благожа напустилась на них:
– Зачем человека из глины слепили? Да ещё изрубили его?
Ретиш пробормотал виновато:
– То ж не добрый человек был, а людоед. А ну как они снова пожалуют?
– Всех людоедов Ен покарал и изничтожил. Или ты во власти Его сомневаешься? Тогда рано тебе волосы растить, коль разума в них нет. Обрить бы вас со Зрином да выпороть при народе!
– Хотела бы обрить, так уже сказала бы родовикам, а ты скрыла, – сказал Зрин, посмеиваясь.
Ретиш потрогал волосы надо лбом. Коротки ещё, не видать. У Зрина они до плеч. А вот у Медары коса длиннее, чем у Умира, хоть ему двадцать, а сестре только шестнадцать. Верно, она и родилась разумной.
– Смейтесь, пока смеётся. Недолго только вам веселиться. Придёт срок – заплачете, – ворчала Благожа. – Скольких я вырастила за свои сто восемьдесят витков – все вы одинаково кончаете. Хорошо, если сына за собой оставить успеете.
– Матушка, я ещё мальцом был, когда ты говорила, что тебе сто восемьдесят. С тех пор витков пятнадцать прошло. Ты никак со счёту сбилась? – Умир внёс поленья, оставил их сушиться у печи.
– Не к чему мне считать. Всё одно, только горечь с витками умножается.
– Сколько ж отцу Умира было? – удивился Ретиш.
Зрин рассмеялся:
– Родуша, признайся, как ты его завлекла? Волосы под ветром распускала и приманные песни с девицами пела?
Ретиш, как ни сдерживался, прыснул смехом. Уж больно забавно представилась Благожа среди девиц, подманивающих женихов. Даже Умир сделал вид, что закашлялся, а сам улыбался в кулак.
Благожа покачала головой:
– Была бы моя воля, так никогда бы не понесла, никого из ваших прадедов, дедов и отцов. Род детей, только и сменяете друг друга, никто из вас за двести витков бороды не отрастил. Только откроется предназначенное, как вы отступаетесь, уходите к предкам. Насмотрелась на вас за свою жизнь, давно бы сама ушла, да оставить вас не на кого, вот и тяну это бремя, как зудь соху.
Умир подошёл к ней, обнял за плечи.
– Матушка, полно тебе, рано или поздно, а родится тот, кто исполнит предназначенное.
– Духу ни у кого не хватит его исполнить. Ты бы вместо того, чтоб мальцам потакать, жену себе присмотрел. Два витка до откровения осталось, успей сына родить.
– Которую присмотрю, ту не отдадут за меня. А с выбранной родовиками не хочу. Да и зачем губить девушек? Вот если исполню предназначенное и живым останусь, тогда и женюсь.
Благожа махнула рукой и села рядом с Медарой, взяла два льняных лоскута, стала простёгивать и набивать ивовым пухом. Вдруг отложила работу, развернула внучку к свету и убрала волосы с лица. За ночь царапины на щеках потемнели.
– Ты что же над собой сделала?
– Ничего. Это… так, в кусты колючие вчера угодила, – ответила Медара чуть слышно.
– В кусты, в которых от темнорожих чужаков пряталась, – захихикал Зрин.
– Займитесь делом лучше, чем злое попусту болтать! – прикрикнула Благожа, вздохнула и вернулась к шитью.
Дождь и к ночи не унялся. В доме стало сыро и душно, чад от свечей и печи все глаза выел. Целый день только и делали, что плели корзины. Поужинали снова пустой кашей – из-за дождя даже рыбы не наловили – и отправились спать пораньше.
Ретиш долго ворочался. Сон не шёл. Всё вспоминались их со Зрином насмешки над Благожей, и от этого свербело внутри. Она тоже не спала, вздыхала горестно, шепталась сама с собой, отчего Ретишу совсем невмоготу стало. Уж лучше пойти повиниться, чем мучиться. Он поднялся и прокрался на женскую половину.
За занавесью Благожиного закутка горела свеча. Ретиш остановился, чтобы подумать, с какими словами войти, и тут услышал тихий скрип половиц. Занавесь приоткрылась, под неё скользнула тень в белой рубахе. Раздался шёпот Медары:
– Родуша, неспокойно мне. Повиниться хочу за братьев. Не углядела я, не почуяла.
«Вот же принесло сестрицу! – подосадовал Ретиш. – Будто без неё повиниться не догадался бы!»
– Да что ты, девонька! – опешила Благожа. – Поди-ка ко мне, а то простынешь.
Застонали доски лежанки, послышалась возня с одеялом. Ретиш сел на пол. Кажется, Медара надолго задержится. Как всё стихло, заговорила Благожа:
– Запомни, Дарушка, не в твоих силах удержать мужчину, если что взбредёт ему на ум. Ни мальца, ни зрелого, ни брата, ни мужа подле себя не сбережёшь. Такая уж порода у них. А уж в нашем роду и подавно. Торопятся они за короткую жизнь всё успеть.
– Зачем же они, неразумные, раньше срока её укоротить хотят? Нам горько, а им оттого весело.
– У них своя дорога. Ты о себе лучше подумай. Незачем тебе откровения ждать. Найди мужа и уходи в другой род.
– Ох, родуша, ты и сама знаешь, что не возьмёт меня никто. Вот если при глине останусь, то найдут мне захудалого жениха, которого не жалко, только чтоб понесла от него и род продолжила.
– Погоди, девонька. Мужчины не только в пятиродье есть. Теперь соседи у нас появились. У них после переходя женщин, должно быть, немного осталось.
Медара всхлипнула, проговорила сквозь слёзы:
– Родуша, зачем ты так со мной? Моя мать из горцев была. Её род принял отца, а как померла она, так прогнал нас. Ни за что не пойду к ним!
– С нами тебе один путь – сгинуть. А так хоть надежда будет.
– Не нужна мне такая надежда. И замуж не пойду. Лучше с братьями останусь. И… родуша, ты сама сказала, что устала, что рада была бы хранительство передать. Я и подумала, отчего бы не мне?
– Смерти моей ждёшь, девонька?
– Что ты, родуша! – Медара ещё пуще заплакала. – Я бы век с тобой жила, только не отпущено мне много, шесть виточков осталось, а ты сама говорила, что устала.
– Тише, Дарушка, успокойся, – проговорила Благожа ласково. – Оно и верно: на кого род оставить, как не на тебя. Со времён исхода ты первая девонька после стольких сыновей народилась. Если провожу тебя к предкам, другой такой не дождусь. Только замуж выйти придётся. Кому как не хранительнице род продолжать. А будет нужда, так и без мужа. Нелёгкая это доля, всё долгую жизнь нести её придётся.
Ретиш поднялся и тихо пошёл к себе. Виниться толку уже не было.
4. Грязюки
Солнце пробивалось даже сквозь мутный рыбий пузырь. Дождь кончился. Ретиш открыл глаза и зажмурился. Тут же вскочил, сдёрнул одеяло со Зрина и выбежал вон из затхлого плена дома. На крыльце остановился, втянул свежий воздух с запахом трав и потянулся широко, вольно.
Позади зашлёпали босые ноги, и в проёме показался заспанный Зрин, сощурился, буркнул недовольно:
– Чего поднял? Умир спит ещё.
– Садки ставить надо. Надоела каша.
– Ну и ставил бы. Или разума не достаёт без старшего?
Ретиш саданул его локтем в живот, несильно, только чтобы не насмешничал, но Зрин охнул и согнулся. Простонал плаксиво:
– Теперь и работать не смогу.
– Не кривляйся. – Ретиш присел рядом, зашептал на ухо: – Идём, там расскажу, чего ночью услышал.
Зрин тут же выпрямился, сбежал с крыльца, собрал раскиданные вчерашним ветром садки.
– Куда собрались не евши? – из дома вывалился Умир. Спросил, зевая: – Опять чего затеяли?
Зрин помахал садками:
– К реке сбегаем. А поесть пусть Медара на добычное принесёт, мы после сразу туда.
Умир подобрел:
– Дело хорошее, давно рыбы на столе не было. А корзины сегодня оставьте, лопаты возьмите. Мокрую глину не унесём, раскидаем пока, чтобы просохла.
Только отошли от дома, как Зрин подступил с вопросами:
– Ну? Чего слышал? Сказывай!
– Погоди, подальше уйдём, вдруг кто услышит, – хитро улыбался Ретиш. Очень уж забавляло его нетерпение Зрина, будто это Ретиш был старшим, а не он. Только в ивняке сжалился над братом и открылся: – Благожа Медару после себя родовицей сделает.
Зрин встал как вкопанный. Смог лишь выдавить:
– Как?
Ретиш передал всё, что слышал ночью. Зрин слушал не перебивая. После долго молчал, покусывал губу. Наконец спросил:
– И когда?
– Не знаю. О том не говорили. Ну уж, верно, не скоро. Какая хранительница из Медары? Ей шестнадцать только.
– Но и не долго. Родуша ей до откровения род передаст, иначе не успеет.
– Зрин, а что в откровении? Почему никто предназначенного исполнить не может?
– Не знаю. Может, муки такие, что и не выдержать.
Ретиш ковырял босой ногой мокрую землю, набирал воздуха грудью и выдыхал. Всё же выговорил:
– Я думал о муках. Неужто не лучше одному претерпеть, чем всему роду гибнуть? Я бы претерпел.
– Значит, там такое, что не вытерпеть.
– Вот бы знать что. Как думаешь, Умир скажет, когда ему откроется?
– Не скажет. Никто не сказал. Идём уже, а то остальные скоро соберутся, нас хватятся.
До реки заглянули на место вчерашней битвы. По всему оврагу дождь нанёс глины с добычного места, от зудя только холмик остался. Раскидали его ногами и побежали ставить садки.
На том берегу чужаки с топорами на плечах отправились к лесу.
– Строиться будут, – сказал Зрин, будто Ретишу самому разума не хватило бы смекнуть.
– А то не понятно! – проворчал он и добавил: – Как они ночь под дождём пережили?
– Не размокли, как видишь. И не наше это дело, родовики сказали не лезть к ним.
Глину кидали до полудня. Спины и плечи горели от тяжести лопат, ещё и солнце припекало по-летнему. К обеду так умаялись, что в дом не пошли, отправили Медару за едой. Она принесла горшок с горячей кашей и кувшин холодного сбитня из погреба, сама есть не стала, присела в тени под ветвями ивы и закрыла глаза.
Как снова принялись за работу, к добычному месту заявилась старшая челядь ведуньего, хлебного и железного родов. Среди парней и девиц виднелась алая верховица неразумной Отрады. Все встали у края, не решаясь спуститься.
– Как же тут пройти? Всю тропу глиной закидали, – развёл руками Нежан из хлебного рода.
– А чего вам тут ходить, работе мешать? – спросил Умир.
– Нам к реке надо.
– Так и идите на лодочный берег.
– Оттуда не видно. Хотим посмотреть, как чужаки обживаются.
– Чего глазеть? Родовики наказали не лезть к ним.
Емве, сын ведуна, спустился по склону, ступил было в глину и тут же увяз чуть не по колено, запачкал белые онучи и еле вытянул пле́тень.
– Развезли месиво! Вот уж и правда грязюки, – скривился он.
– Скоро все за зудями на поклон к грязюкам пойдёте, – усмехнулся Умир.
Ретиш со Зрином переглянулись, взяли по комку сырой глины и запустили в Емве. Ретиш целил в лицо, но промазал, только ухо задел. А вот Зрин попал в грудь: на белой рубахе Емве растеклось рыжее пятно. Сын ведуна рассвирепел, кинулся было на Зрина, но не решился вновь ступить в глину.
Нежан сказал примирительно:
– И правда, не стоит работе мешать. А ну, отцам донесут? Идём к лодкам.
Емве зарычал сквозь зубы и мотнул головой. Тут вперёд вышла Отрада:
– Братец, не ярись. Сейчас шепну им откровение, так они нас не только пропустят, а на руках перенесут.
Она посмотрела на Ретиша и подманила его пальцем.
– Подойди. Или боишься? – спросила насмешливо.
– Ничего я не боюсь, – проворчал он и пошёл следом за Отрадой за ивовый куст. – Ну, что за откровение?
Она обернулась, хитро сощурилась и прошептала:
– Я знаю, что вы вчера слепили зудя-человека и рубили его.
– Откуда знаешь?! – ляпнул Ретиш, тут же прикусил язык, да поздно было.
– Открылось мне, – улыбалась Отрада.
– Врёшь! Подсмотрела! Или отцу твоему открылось.
Отрада сложила руки на груди, совсем как разумная, и пропищала:
– Больно надо бегать за вами, подглядывать. А если бы отцу открылось, он бы вам этого не спустил, уже обрил бы. Но узнает, если не пропустите нас.
Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он не умел так быстро смекать, но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:
– Почём мне знать, что не скажешь после?
– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.
У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:
– Надо со старшими потолковать.
Умир, услыхав, чем пригрозила Отрада, цокнул языком с досады. Пробормотал:
– Аукнулись забавы ваши… Медара, что скажешь?
Медара не ответила. Она так и пряталась в тени.
– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.
– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.
– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть, – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.
Отрада первой сбежала в овраг и остановилась перед накиданной глиной.
– Как же пройти здесь?
Емве подхватил сестру, закинул на плечо и прошагал на другую сторону. Крикнул оттуда:
– Мне одному мараться? Протопчите проход и переведите девиц.
Нежан снял плетни и стал разматывать онучи. Дорчин, сын железного родовика, рыжеволосый и угрюмый, хмуро глянул на оставленные Емве следы и принялся приминать глину обутым.
На склоне остались Дора, сестра Дорчина, такая же медноволосая и курчавая, как он, и Ислала, дочь Сияна, сестра Нежана. Парни протоптали тропинку и вернулись к девицам. Дорчин и Нежан разом протянули руки Ислале. Нежан хмыкнул:
– Сперва женись, а после касайся.
Дорчин смолчал, только зло глянул из-под косматых бровей.
Ислала опёрлась на плечо брата. Ретиш заметил, что ногти у неё чистые, розовые. И шла она словно плыла, даже голубая верховица не колыхалась. Ретиш посмотрел на тропку: остаются ли следы от плетней Ислалы? Да там затоптали всё так, что и не разобрать.
Дорчин, не глядя на сестру, поплёлся за ними. Дора встряхнула головой и перебралась на ту сторону сама.
Умир дождался, когда все поднимутся на пригорок и сказал:
– Толку кидать нет, возвращаться будут – снова затопчут. Идём тоже на чужаков посмотрим.
– Вы идите, я здесь останусь. – Вышла к ним Медара.
– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.
Медара покачала головой.
– Нет. Устала просто.
– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.
Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.
Зрин притянул к себе Ретиша, зашептал в ухо:
– Это не хворь с ней. Ей Нежан люб. Я давно приметил.
Ретиш аж остановился.
– Да ну? Чего она тогда пряталась?
– Может, стесняется? Она всегда прячется, как его завидит. А после подсматривает за ним. И по ночам плачет.
– А Благоже сказала, что замуж не хочет.
Зрин усмехнулся:
– Хлебный род её не возьмёт. И Нежана к нам не пустят. Да он на Медару и не взглянет никогда.
– И была ей печаль тогда горевать? Не так уж он и хорош. Вот Ислала и правда красивая.
– Скучная она. Слова не скажет. С ней с тоски помрёшь.
– А Дорчину, похоже, нравится. Вон как смотрел на неё.
– Чему тут дивиться? Хлеб, железо и ведовство завсегда между собой женились. Наверняка Мощёр и Сиян сговорились уже.
Поднялись на пригорок. В стойбище чужаков кипела работа: одни мужчины сплавляли по реке связанные между собой брёвна, другие подтягивали плоты к берегу, развязывали верёвки, брались по двое за бревно и несли к светлому лугу.
– Ох, и силищи у них. Таким зуди ни к чему, – проговорил Умир.
Посреди луга женщины и мальцы копали широкую яму.
– А там чего? – спросил Ретиш.
– Не пойму. Велика для погреба. – Умир сложил ладони у рта и крикнул стоящим поодаль хлебникам, ведунцам и кузнецам: – Насмотрелись? Давайте назад, нам работать надо.
– Подождёте! – огрызнулся Емве.
Нежан что-то сказал остальным, похоже, вразумил, потому как все направились к оврагу.
Как только они ушли, Умир сказал братьям:
– Больше на пригорок не бегать, и так полдня потеряли, этак к пахоте не управимся.
До тех пор, пока не стемнело, кидали глину, не разгибая спины.
5. Пахота
После дождя пришло тепло. И шестида не кончилась, как земля согрелась, настала пора сеять.
Чужаки к тому времени построили над ямой домину о шести углах. Как сделали крышу, стали заносить в него ящики.
– Неужто и вправду все вместе там жить будут? – удивлялась Медара.
– Кто ж знает, какой у них уклад в горах. Ты жила с ними, вот и скажи, – насмешничал Зрин.
– Не помню, – ответила она тихо.
– Чего язвишь? – осадил его Умир. – Ей трёх витков не было, когда её отец в род вернулся. Хватит глазеть, завтра к пахоте приступать, нам зудей всю ночь лепить.
Глины натащили много. За сараем целая гора высилась. Ретиш со Зрином вычистили большой чан, после стали носить воду. Умир привёз на тележке кувшины с льняным маслом.
Вечером к сараю потянулись жители Ёдоли, но входить не спешили, ждали хранителей. Первым появился Енослав, хранитель деревянного рода, самый молодой из родовиков. Помявшись в воротах, он отошёл к своим.
– Чего он не заходит? – спросил Ретиш.
– Сувра ждёт. А после Сияна и Мощёра пропустит. Не толпитесь тут, ведуна самой Благоже встречать пристало. – Умир отвёл всех за раскрытые ворота.
– Чем деревянный род хуже остальных? Им же не надо предназначенного исполнять, – не унимался Ретиш.
– Исполнять не надо, только и нужды в них особой нет. Матушка говорила, что после исхода дерево в большом почёте было, все строились. А теперь что? Так, починить кое-когда выпадает. И на мену ставить нечего, леса везде полно. Это не хлеб с железом. А ведуну и в Торжище плавать не надо, к нему люд сам приходит.
– Ловко устроился: руду, брёвна да глину не таскает, на поле работники у него, нигде спину не гнёт, только знай – предков спрашивает. А Тихушу не смог поправить, – вставил Зрин.
– Откуда тебе знать, как ему ответы предков даются! – Умир проговорил тихо, чтобы не услышали снаружи. – Лучше Ретишу объясни, что к чему. Он разумным стал, в следующую пахоту сам будет зудей лепить.
Послышался скрип колёс. Разговоры снаружи стихли. К воротам шествовал Сувр со старшими сыновьями, следом за ними работники тянули тележки с бочками и мешками.
– Благослови Ен, Благожа, тебя и род твой, – нараспев пробасил Сувр. – Прими дары мои. Хоть и скромны они, но работу вашу покроют.
– И тебя пусть свет Ена хранит, – в лад ему ответила Благожа. – Дары твои всегда щедры были. И мы в работе не поскупимся. Сколько же зудей тебе надобно?
– Мне самому и одного с лихвой хватило бы, только, сама знаешь, родичей у меня много, а чем жиже кровь – тем слабее в них дар. Ни на что не годятся, кроме как сеять и жать. Вот от милости своей и даю им работу, чтоб с голоду не померли. А потому надобно мне шесть зудей к утру и трижды каждые два дня по шесть.
Сувр подманил работников. Благожа кликнула Зрина, и тот повёл их в сарай.
– Ведун даже кровь свою для зудей не даёт. Дальних родичей отправляет, – шепнул Ретишу Зрин.
– Чего там перешёптываетесь опять? – прикрикнул Умир. – Помогите лучше!
Зрин зачерпнул в миску сухой глины, плеснул к ней воды и замесил густо. После отщипнул немного теста, скатал шарик, сплющил его в лепёшку, вдавил пальцем середину. Получился не то напёрсток, не то чаша. Передал её Умиру. Тот ковырнул работника остриём ножа в сгиб локтя. Заструилась кровь. Умир собрал её в глиняную чашу и запечатал края. Показал Ретишу:
– Это кровник, сердце зудя. Из него сила предков исходит, и зудь двигается. – Затем нацарапал ножом на дне чаши глаз. Спросил: – Не забыл ещё говорящие знаки? Это знак ведуньего рода. Остальные будешь сам помечать.
Зрин уже протягивал следующую чашу. Умир собрал кровь, запечатал края и передал Ретишу. Помеченные кровники ставили в ряд на полке. Как из раны перестала сочится кровь, Медара замотал работнику руку тряпицей. Его место занял второй. Умир снова достал нож и вскрыл ему вену.
У ворот раздался голос Сияна:
– Свет тебе, Благожа! Прими и мои дары. Пока муку с зерном, а по осени, как вернусь из Торжища, ещё ситцев с пухом пожалую. Вот думаю, не взять ли кого из твоей челяди с собой? Товара много на мену повезу, на себе не натаскаешься.
– И тебе свет, Сиян! Благодарю за щедрые дары. Кого же в Торжище забрать хочешь?
– Батюшка, проси Зрина, он расторопный, – вставил Нежан.
Медара, заслышав его голос, заметалась, опрокинула ведро с водой, охнула, схватилась за метёлку, погнала лужу подальше от дверей.
– Зрина? – задумчиво протянул Сиян. – Молод Зрин ещё. И Горяч. Вот Умира или Медару бы взять.
– Умира бери, пусть парень мир посмотрит, – ответила Благожа. – А Медару не пущу. Негоже девице с мужчинами плавать
– Так мы ей мужа к осени сыщем. Вот и не будет она девицей уже, – хохотнул Сиян.
– Рано ей замуж. Так сколько зудей хлебному роду надобно?
– Много, Благожа, много. Такой уж промысел у нас. К утру дюжину надо. И каждые два дня по дюжине, пока все поля не засеем.
– Сколько пожелаешь, столько и налепим. Отправляй работников в сарай, челядь кровь сольёт.
– Не-ет, пусть сынки своей кровью поля вспашут. Нежан, Силан, ступайте к глиняной челяди.
Медара снова охнула, схватила пустое ведро.
– Умир, я за водой схожу.
– Чего удумала? Не время сейчас. Принимай хлебный! Ретиш тебе поможет.
Она послушалась, вздохнула, повязала голову платком так, что только нос на виду остался.
Нежан с Силаном уже входили и оглядывались по сторонам. Медара вся сжалась, даже губ разлепить не могла. Ретиш месил в миске глину на кровники, крикнул им:
– Эй, хлебные, сюда идите!
Нежан подошёл первым, засучил рукав, сказал со смехом:
– Силу предков по доброй воле на благое дело отдаю.
Медара вынула из-за пояса верховицы короткий острый нож. Ретиш заметил, как дрожат её покрытые цыпками руки. И ногти обломанные, с забившейся глиной. Не то что у Ислала. Ему вдруг стало жаль Медару. Он подскочил к ней, сунул миску и выхватил нож:
– Сестрица, дай мне!
Нежан отдёрнул руку.
– А ты умеешь?
Ретиш передразнил его:
– Уме-еишь? Не умел бы – не брался. Или ты боишься, хлебный сын?
Ничего он не умел, видел только, как Умир кровь пускает. Но уж лучше самому посрамиться, чем Медару выдать. Ох, помоги, Ен! Ретиш схватил Нежана выше локтя и, пока тот не опомнился, ткнул остриём в синюю жилку на сгибе. Из-под ножа ударила тугая струя крови. Нежан запричитал:
– Ой-ой-ой! Насквозь пропорол!
– Чего хнычешь, как малец! – прикрикнул на него Ретиш.
– А ты суров, глиняный сын, – посмеивался рядом Силан.
– Ничего, братец, скоро твой черёд настанет, – ответил Нежан со стонами.
Медара подала чашу. Ретиш наполнил её кровью, запечатал и вернул Медаре. Сам принялся катать новый шарик. Медара нацарапала на дне кровняка чёрточку, от неё по две чёрточки покороче. Как колосок получилось. Вот, значит, какой знак у хлебного рода.
С Нежана собрали дважды по дюжине кровняков, а кровь всё не унималась. Силан оттолкнул Ретиша и перетянул руку брата тряпицей.
– Довольно с него, белее полотна стал. Меня коли, глиняный сын, только полегче.
Ретиш вытер нож об рубаху, приложил его к руке Силана и осторожно поддел жилу самым остриём. Кровь потекла тонкой струйкой. Совсем как у Умира получилось!
В сарай ввалил люд железного рода. Эти много не сеяли, заказывали по зудю на две-три семьи. Принимали их Умир со Зрином. Ретиш закончил с Силаном и подскочил посмотреть, каков знак у железа. Зрин нацарапал черту, сверху на неё положил другую, покороче. Сказал:
– На молоток похоже.
К Умиру подошёл щуплый краснолицый Медыш, закатал рукав и пробормотал:
– Ты это… Две меры бери. По осени верну.
– Опять по осени? – возмутился Умир. – Пятый виток твои долговые храним!
На его крик вернулся Мощёр.
– Чего тут у вас?
– Да вот, родич твой пятой осенью грозится.
– Я отдам, с жатвы всё отдам, – залепетал Медыш.
Мощёр побагровел, свёл брови, рыкнул:
– К жатве у тебя брага из винной ягоды поспеет, не до хлеба будет. Что кузнец, что жнец из тебя никудышный! – Мощёр попыхтел и обратился к Умиру: – Вот что, в последний раз возьми с него кровник. Если по осени не вернёт положенного, я долг отдам, а его в рудники отправлю. Будет батрачить. Обещаю перед родом и предками!
Медыш засопел, стал нескладно благодарить. Мощёр схватил его за шиворот, встряхнул и просипел в ухо: