Русалка. Сборник страшных рассказов

Усадьба у Горбовских оказалась весьма внушительных размеров, однако в ней царило страшное запустение. Здание старое и жутко обветшалое. Длинные окна в псевдоготическом духе сплошь поросли паутиной, а кое-где и вовсе вместо стекол зияла черная пустота. Полы издавали протяжный скрип и при каждом шаге, казалось, готовы были провалиться куда-то в преисподнею. В коридорах вечерами завывал ветер. Из прислуги лишь кухарка да дворецкий, не многим младше своей отходящей к праотцам хозяйки. У дворецкого помимо общей старческой немощности обнаруживались явные признаки дрожательного паралича. Каждый раз, когда несчастный нес в слабой руке своей канделябр, я был уверен, что он непременно его уронит.

Но, не смотря на общий упадок, дом Горбовских все же хранил некоторые следы былой роскоши. Огромные портреты в массивных рамах украшали стены с почерневшими от сырости обоями. Портреты эти изображали людей красивых и утончённых, франтов и модниц своего времени. Особенно поразила меня дама в напудренном парике, державшая в крошечной руке кремовую розу. Глаза ее были черны как спелые маслины и что-то дьявольски страшное, и притягательное одновременно присутствовало в ее взгляде. Как выяснилось позже это была не кто иная как сама княгиня Александра Михайловна.

Стояли кое-где и весьма любопытные, стоившие должно быть приличных денег вещи – китайские вазы, изящные статуэтки, шкатулки весьма недурной работы. В библиотеке под толстым слоем пыли истлевали фолианты в старинных переплетах. Но более всего меня впечатлила странная комната вроде дамского будуара. В ней располагалось одно массивное кресло, обитое темно-красной тканью и несколько шкафов с весьма загадочными и древними по виду предметами – бронзовыми чашами, поржавевшими кинжалами и книгами на никогда не встречавшимся мне ранее языке. Комната эта, единственная во всем доме имела витражные окна, с которых смотрело некое странное существо с человеческим лицом и козлиными ногами вроде италийского фавна. Весьма жуткое и с тем интересное место.

Старушка была совсем плоха. Чудо что она вообще дышала. Легкие ее издавали свирепый хрип при каждом вздохе. Казалось, будто какой-то древний несмазанный механизм пытается завестись. Тело Александры Михайловны совершенно ссохлось и походило на жуткую мумию. Восковое морщинистое лицо, просвечивающий сквозь кружевной чепец лысый череп, скрюченные, покрытые пятнами руки. Удивительно, что в ней все еще теплилась жизнь. Глядя на эту умирающую даму, становилось ясно отчего ходят странные слухи о ее более столетнем существовании. Я был уверен, что Александра Михайловна едва ли продержится больше двух дней.

Она часто бредила и металась по кровати, бормоча что-то на неясном языке (как позже я выяснил то был румынский, кровь именно этого народа все еще текла в выпирающих венах княгини). Но иногда старуха замирала и пронзительно глядела перед собой и взгляд, ее взгляд в тот миг был ужасен. Вместо покрытых поволокой глаз, как это часто бывает у стариков, из-под кружевной оборки чепца свирепо блестели черные уголья. В такие моменты, после минутного оцепенения она кричала еще неистовей, словно исторгала проклятья в адрес кого-то невидимого.

Странным образом в доме не оказалось даже сиделки, а всю заботу об умирающей Александре Михайловной взяла на себя правнучка Горбовской Елизавета. Она оказалась весьма юной и привлекательной особой с совершенно ангельским личиком, обрамленным нежными золотистыми кудрями. И оттого ее судьба казалась мне невероятно трагичной. Вместо того, чтобы сверкать на балах и хвастать нарядами, Лиза вынуждена охаживать умирающую родственницу. Запертая в этом скорбном доме, куда не проникают лучи солнечного света, она просто зачахнет, не успев явить свою красоту и обаяние миру.

О Лизавете Горбовской стоит сказать отдельно, коль скоро именно она, а не княгиня, как вы могли подумать все же является главной героиней моей истории. Ах, если бы в те дни, когда я бросал робкие, но исполненные зарождающейся любви взгляды на эту девушку, я знал то, что ведомо мне теперь я бы сделал все чтоб спасти ее душу. Если бы, любезный попутчик, вы только могли представить, как подводит порой нас чрезмерный материализм. Наука, наука, наука! Мы свято веруем в точность микроскопа и достоверность лабораторных опытов. Все хотим познать пытливым умом, препарировать жизнь как труп в анатомическом театре и напрочь отрицаем то, что не можем объяснить. Я был именно таков. Да таков. О! какую жестокую цену пришлось заплатить мне за мое неверие. Быть может мой рассказ, если вы в него все-таки поверите спасет однажды вас или жизнь близкого вам человека.

Но вернемся к Елизавете. Едва лишь я взглянул на чистое, по-детски невинное ее лицо, сердце мое радостно подпрыгнуло в груди. Да и могло ли быть иначе? Ведь столь доброго и самоотверженного создания я еще не видывал в своей жизни. Лизавета была чрезвычайно привязана к умирающей прабабке и с искренней горечью наблюдала за ее угасанием. Казалось, мучения старухи причиняют и самой правнучке почти физическую боль. Она делала Александре Михайловне компрессы на лоб и смачивала сухие губы водой. Как мила и прекрасна была она в своем усердии заботы о родственнице. Каждая черточка Лизиного лица выражала искреннюю скорбь и участие.

Старушке между тем становилось все хуже. Она харкала кровью, легкие ее издавали все более свирепые звуки при вдохе, а ясное сознание, кажется и вовсе не возвращалось к ней. Все чаще Александра Михайловна металась в бреду по кровати, выкрикивая что-то по-румынски. Когда рядом с находилась Лиза, княгиня особенно настойчиво повторяла ей одно и то же слово: Даруль, даруль, я ми даруль и тянула к правнучке костлявые руки.

Я поинтересовался у Лизаветы – знает ли она что означают эти фразы. Оказалось, что прабабушка, хочет подарить ей нечто. Вот только не ясно что. Быть может это какая-то фамильная драгоценность. Но Лиза не знала румынского хорошо и оттого, как мне показалось, чувствовала себя виноватой, что не может исполнить последнюю просьбу родственницы и принять загадочный дар.

Я мало чем мог быть полезен в те дни умирающей княгине. Компрессы, уколы, пилюли – все это уже не помогало болящей, а возможно только продлевало ее агонию. Однако присутствие мое было необходимо хотя бы уж, потому что я мог взять на себя часть Лизиных забот и составить ей компанию в столь скорбный час в этом пустом особняке.

Жизнь в подобном месте была весьма непростым испытанием для здоровья и нервов. По ночам, когда в камине догорали немногочисленные дрова, запасы которых остались, наверное, с каких-то очень давних времен, в комнатах было нестерпимо холодно. В коридорах отчаянно завывал ветер, а в окна стучали ветви деревьев, что явно не способствовало сну.

Единственной моей отрадой в ту пору были прогулки с Лизой в саду. Сад, заброшенный и заросший сорняками был по-своему прекрасен в этом мрачном запустении. Молочный туман по утрам обволакивал старые яблони и вишни, на полуголых ветвях серебрилась паутина, пахло сыростью и прелой листвой. Когда днем Александра Михайловна дремала, Лизавета сама варила кофе и накрывала поднос нам прямо на улице, хоть и было зябко. Она вся заворачивалась в теплую шаль, я кутался в пальто и так, вдвоем, мы коротали время за рассказами о жизни.

Оказалось что Лиза осиротела еще ребенком, родителей своих вовсе не помнит и до пятнадцатилетия воспитывалась в пансионате. Пару лет назад, когда Александра Михайловна стала слабеть здоровьем она выписала правнучку к себе. Сперва Лизавета расстроилась, увидев в каком упадке находится дом, где прошли ранние годы ее жизни, однако будучи существом весьма набожным вскоре смиренно приняла и разорение, и свою неблаговидную участь сиделки.

Вечера, когда старушка вела себя тихо, мы с Лизой проводили в гостиной, у единственного в доме камина, который давал достаточно тепла, чтобы не стучать зубами. Я нашел в кабинете старые шахматы весьма искусной работы, обучил Елизавету азам и частенько мы разыгрывали несколько партий, где я, признаюсь поддавался ей самым наивным образом. Но как отрадно было видеть на ее лице радостный румянец, когда Лиза думала, что ей таки удалось меня обыграть. Мы читали ветхие книги из библиотеки. Те, что еще не истлели и не были погрызены мышами. В основном вычурные романы, которые, должно быть не пристало читать молодым девушкам, но надо же было как-то спасаться от скуки.

В одно из наших чаепитий я попросил Лизу рассказать немного о прабабушке. И вот что она мне поведала. Александра Михайловна Горбовская, будучи румынкой по происхождению звалась ранее Стефанией. Родословная ее туманна и теряется где-то в горах Трансильвании. Сама Александра-Стефания утверждала, что род ее берет начало от древних воинов Семиградья, однако злые языки поговаривали иное. Кто-то отчаянно распускал сплетни будто бы молодая девушка (а Горбовской на тот момент едва минуло девятнадцать) имела весьма низкое происхождение. Говорили, что князь встретил ее во время путешествия в Валахию, где Стефания разливала сливовицу в трактире, и был так очарован, что, будучи вдовцом, немедля решил жениться на взирая на разницу в положении. Но были и сплетники, опускавшиеся в своей клевете гораздо ниже. Они утверждали, что его сиятельство совершил сей брак вовсе не по доброй воле, а под воздействием самого диавола, с которым девица якобы имела связь.

Все эта Лизавета рассказывала мне, смеясь от души. Она, как и я не верила ни единой сплетне, однако находила забавным до чего могут договориться любопытные кумушки.

Итак князь женился на молодой валашке и привез ее в Россию. Здесь Стефания крестилась в православную веру и стала Александрой. Родные Горбовского не приняли иностранку и стали всячески сторонится их дома, хоть мужская их часть и нашла юную особу весьма привлекательной. Так князь с новоиспеченной супругой стали уединенно жить в этом старом поместье. Они не устраивали балов и званых ужинов, почти никуда не выезжали сами. И хотя многие хотели заполучить их гостями, чтобы увидеть наконец загадочную невесту о которой ходили самые невероятные слухи, на все приглашения, пославшие их получали от Горбовских вежливый отказ. А спустя время в обществе начали уж и забывать и о самом князе, и о его скандальной женитьбе.

Вскоре старый конюх, служивший при князе, сбежал из поместья и начал разносить по окрестностям страшные вещи. Он утверждал будто бы молодая супруга Горбовского самая настоящая ведьма- она опаивает мужа ядовитыми отварами, отчего тот лишь безвольно сидит в кресле да смотрит перед собой. Самому конюху все это рассказала горничная, которую по его же уверению извела новая госпожа. Старик клялся, что собственными глазами видел, как Стефания-Александра перерезала горло несчастной служанки и сцедила ее кровь в странный сосуд. За день до страшной казни горничная успела поведать конюху, что князя регулярно травят, отчего тот или спит с открытыми глазами или бредит наяву, видя демонов и призраков. На кануне, когда горничная разливала чай, Горбовский схватил ее за руку и взмолился о помощи, да только аккурат в тот самый момент, когда пальцы старого князя впились в локоть служанки, в гостиную вошла его супруга. Именно это, по мнению конюха и определило дальнейшую судьбу несчастной женщины.

Кроме прочего старик уверял будто бы ему, страдающему от бессонницы не раз приходилось ночами бродить вокруг господского дома и каждый раз он видел как в одном из окон горел ярко-красный противоестественный демонический свет, будто бы разверзлась преисподняя и оттуда, из этого кошмарного окна доносились жуткие звуки – смешки, разговоры, похотливые стоны – но голоса эти никак не могли принадлежать не то что человеку. но и любому встреченному им ранее существу.

Да вот только можно ли верить пропащему пьянице, чей сливовый нос видел дно стакана чаще чем небесный свод. Но находились и те, кто принимал рассказ старика на веру. Подкреплялись эти слухи еще и тем, что Горбовские вели уж слишком закрытую жизнь, которая никак не походила на предыдущие годы князя. И отчего эта иностранка такая нелюдимая? Разве не хочется молодой и богатой даме блистать на балах и светских приемах?

Дойдя до этого момента, Лиза, будучи весьма смешливой до этого резко погрустнела.

– Ах, знаете как ужасны эти обвинения? – едва ли не со слезами спросила она. Прадедушка захворал, ведь он был уже не молод. И она, – Лизавета кинула в сторону окна, – будучи верной и любящей женой ухаживала за ним до самой кончины. Как жестока порой бывает молва.

Помню я схватил тогда ее руку, и сам не осознавая что делаю, прижал ее к своим губам. Лиза густо покраснела. Я тотчас же, отпустил ее кисть, а девушка, оправившись от смущения, продолжила рассказ.

Горбовские прожили в уединении полгода, когда по окрестностям разнеслась весть, что князь скончался. Похороны его прошли весьма мрачно и малолюдно, но от всех, кто на них присутствовал, не утаился факт, что молодая вдова готовится в скором времени стать матерью. Злые языки стали всюду разносить сплетни, настолько отвратительные что повторять их вовсе не пристало приличному человеку. Говорили будто бы отец будущего младенца вовсе не покойный Горбовский, а сам Владыка Преисподней. Пьяница-конюх снова разносил небылицы, дескать не раз видел в окне рогатую фигуру, лобзающую уста молодой женщины.

Вскоре стало известно, что Александра Михайловна родила дочь, которую назвали Ольгой, однако ни одна живая душа не могла бы с уверенностью сказать, что дитя это было крещено в христианскую веру. Фамильная часовня Горбовских пустовала, расписанный именитым художником свод ее почернел от сырости, а иконы в богатых окладах покрылись плесенью. Лиза объясняла столь печальные обстоятельства тем, что пережившая столько страданий и боль потери прабабушка утратила веру и отвернулась от Господа. Да можно ли ее в том винить? Ведь Александра Михайловна была так молода, а уже вдова с младенцем на руках.

Впрочем, и сам Господь, кажется, отвернулся от семьи Горбовских. Бабушка Лизы -Ольга прожила совсем короткую жизнь. Едва успев выйти и замуж и родить чудесную дочь, названную в честь матери Александрой, она вместе с супругом скончалась от брюшного тифа. Разделили печальную судьбу и Лизины родители – мать умерла от чахотки, а отца сбросила в обрыв впавшая в бешенство лошадь.

Расползлись слухи, будто бы над Горбовскими довлеет проклятье, насланное на Александру Михайловну за ведьмовские дела и сношения с Дьяволом.

Возможно, в проклятье верила и сама Горбовская, ибо отослала осиротевшую Лизоньку подальше от усадьбы, дабы сберечь ее от злого рока. Александра Михайловна к тому времени была уже в весьма почтенных летах. Она вела уединенную затворническую жизнь. И хоть многие сплетники, любившие полоскать ее имя почти все покинули этот свет в силу старости за княгиней все же закрепилась дурная слава ведьмы, поместье считалось весьма дурным местом. Нет-нет, да и всплывали леденящие душу истории, что Горбовская давно уж почила, а в доме обитает ее жуткий призрак. Оттого решительно никто не хотел наниматься на службу к Александре Михайловне. Лишь старая кухарка да дряхлый дворецкий хранили верность хозяйке.

А вскоре княгиня совсем слегла и приказала послать за правнучкой.

-И вот теперь я здесь, – закончила свой рассказ Лизавета. – Но решительно не знаю, что делать с домом, когда прабабушки не станет. Кажется, он совсем развалился и много за него не дадут, но быть может удастся приобрести хоть небольшую квартирку, хоть бы и комнату, да все же лучше, чем жить на руинах. Вот только не знаю, как поступить с Альбертом (так звали дворецкого) и нашей милой Аннушкой (то была кухарка).

К тому моменту я уже начал замечать в своей душе признаки того светлого щемящего и прекрасного чувства, воспеваемого поэтами и музыкантами и именуемого любовью. Еще боясь признаться самому себе, я ощущал трепетание сердца, но списывал его лишь на волнение, я забывал дышать в ее присутствии, но уверял себя, что это просто скверная привычка. Однако горячая кровь уже разносила вирус любви по моему телу. И оттого мне страстно хотелось забрать бедную девушку из этой мрачной юдоли скорби. Хоть бы и как опекун. Но предложить ей подобное в тот момент у меня не хватило духу.

В один из вечеров, когда мы с Лизой сидели у камина и допивали остывший уже чай из комнаты Александры Михайловной донесся страшный стон. Мы бросились туда немедля и застали старушку в странной противоестественной позе. Тело ее словно вывернулось, казалось, будто несчастная лежит на высоком камне, подложенном под спину, а голова ее и ноги болтаются внизу. Глаза Горбовской были страшно выпучены, рот искривлен, а чепец почти съехал с головы, обнажая полулысый череп. Она кряхтела, сипела, выла. Увидев краем глаза вошедшую Лизу, старуха что ей мочи сипло прокричала:"Возьми" и протянула вперед левую руку, словно бы в ней был зажат некий предмет. Лизавета испуганно спросила:

– Что? Что взять, прабабушка?

– Вооозьмииии! – снова завыла Горбовская, тело ее дрожало от напряжения.

На Лизиных глазах выступили слезы. Она схватила руку умирающей родственницы и прижала ее к своей щеке. Александра Михайловна улыбнулась беззубым ртом, громко вздохнула и испустила дух.

– Отмучилась, – невольно произнес я и закрыл усопшей глаза.

Лизавета так и стояла у кровати, сжимая руку родственницы и глядя на бездыханное тело полными слез глазами. Я обнял это кроткое чуткое и прекрасное создание, и она зашлась глухими рыданиями прямо на моей груди.

Позже мы снова сидели у камина и писали письма поверенному и некоторым из дальних родственников Горбовских. Впрочем, все они были связаны узами родства лишь с покойным князем и вряд ли стоило ожидать их на похоронах у Александры Михайловны, которую семья так и не приняла за равную.

Как я и предполагал, погребение усопшей было весьма мрачным и малолюдным. Кроме нас с Лизой, прислуги и поверенного никто так и не явился. Все, кого мы уведомили о кончине княгини, удостоили нас лишь сочувственными письмами, где выражали притворную скорбь и сокрушались о судьбе сиротки. Впрочем, судьба Лизаветы, как выяснилось из завещания ее прабабки, была вовсе не так уж печальна, как все мы предполагали.

Оказалось Горбовская оставила правнучке множество ценных облигаций и весьма внушительную коллекцию старинных драгоценностей, хранящихся в банке. Стоит ли говорить, как я обрадовался, когда услышал обо всем от поверенного. Да и сама Лиза, хоть и хранила траур, а все ж улыбка коснулась уголков ее нежных губ. Все не напрасны были ее труды.

Сами похороны прошли в гнетущей тишине. Гроб опустили в подмерзшую уже землю и все мы озябшими руками бросили в зияющую могилу по горсти земли. Кроме того, в завещании Александра Михайловна настрого запретила себя отпевать, читать по себе какие-либо молитвы, жечь лампады или просить святых заступников и Господа об упокоении ее души. Просьба это, признаться весьма удивила меня. Однако Лиза, несмотря на свою набожность, отнеслась к прабабушкиному велению с чуткостью и пониманием и в точности все соблюла.