Второй

Полуприкрываю глаза, мысленно интересуясь у Храма о наличествующей мебели. Мебели у Храма навалом. Сразу дооборудываю осмотровую дополнительными шкафами.

Стены перестраиваются, мебель переносится по воздуху, вещи владельцев перекочёвывают на указанное место. И всё сразу. Всё равно что оказаться в центре торнадо, заглянувшего на распродажу мебели. Ну или как в Мойдодыре. Или в Федорином горе.

Замечаю, что Прохор жмётся ко мне. Какая я нечуткая и невнимательная. Люди ведь не любят торнадо.

– Всё в порядке, – похлопываю его по открытой до локтя руке, не придумав ничего более утешительного. – Это приёмы Воздуха и Земли. Ни с кем ничего не случится – это быстро.

Действительно, перестановка и перестройка заканчиваются прежде чем я произношу «ничего».

Прохор несвойственно бледен, но держится.

С третьим этажом проще. Он исключительно для меня и моих названных родственничков. Стоит переступить порог залы, в камине вспыхивает огонь. Тут всё так же пусто, как и в те времена, что я заглядывала сюда гостьей. Не планирую ничего менять. Только хочу занавеси на окна. Вероятно, не помешает поставить кровать, хотя в моём случае отсутствие кровати не означает наличие проблемы. Для меня земля перина, вода покрывало, воздух колыбельная, а огонь очаг. У меня всегда всё есть.

– Ты будешь жить здесь? – с надеждой спросил Прохор, отвлекая меня от размышлений.

Интонация льстит. Искренность подкупает.

– Я бы хотела, – признаюсь со вздохом. – Не думаю, что получится.

Прохору известны мои обстоятельства.

Переделываю комнаты для Тимура и Вениамина. Переношу их в одну сторону. Разделяю спальни, кабинет и гостиную перегородками. Заполняю мебелью. В гостиной размещаю изобилие диванов, отчасти затёртых, журнальный стол и высокий сервировочный, на всякий случай. В кабинет ставлю письменный стол, кресло, пару стульев, вешаю на стену пару полок. В спальнях по кровати, тумбочке, торшеру и вешалке для одежды.

С четвёртым этажом разбираюсь с третьего. На четвёртый этаж переносятся ценности в стеллажах и обсерватория.

Подземная система также нуждается в преобразовании, но предпочитаю заняться ей в следующий раз, без спешки, как и библиотекой.

– Прохор, напомни мне потом, что нужно отреставрировать мебель в гостиной.

«Дубль» послушно кивнул, не требуя платы принимая на себя работу секретаря. Интересно, мне положен секретарь?

Я вернулась в преображённую осмотровую. Захар уже был на месте и в недоумении. Мы застали его согнувшимся пополам напротив шкафа для инструментов, с побагровевшим лицом и побликивающей под лампой плешью.

– Большая честь для меня… – сбивчиво поприветствовал адепт Воды, резко распрямляясь. Краска схлынула с его лица, но отдельные красные пятна не торопились исчезать.

Я бодро пожала протянутую руку. Горячая ладонь задержалась на моей, словно прикасалась к святыне, дарующей богатство, любовь, успех или ещё какой расхожий стереотип блаженного счастья.

– Так гораздо удобнее, – он неопределённо повёл рукой по сторонам.

– Я так и подумала, – киваю без ложной скромности. – Прохор, занимайся прямыми обязанностями, я здесь задержусь.

Прохор коротко поклонился на прощание, развернулся и ушёл на плохо гнущихся ногах.

– Я бы хотела участвовать в осмотре больных.

Захар не посмел возражать.

Первой явилась Лилия Кензи с хроническим насморком. Она долго с ним мучилась, а Захар мучился с ней. Чуть больше, чем свой насморк, Лилия Ивановна любила обсуждать чужую жизнь.

– Здравствуйте. Синусит. – без пауз сообщила я, не дожидаясь, когда утомительная пациентка переступит порог.

– АААААА! – Кензи заверещала дурным голосом и убежала куда-то, шарахнувшись о дверь и вскинув руки.

Мы переглянулись с Захаром. Лекарь философски пожал плечами и продолжил сортировать травы, присланные с гор Эскамеруна. Молчаливость, владевшая Прохором, перекинулась и на него. Он точно так же помалкивал и держался поблизости под каким-то благовидным предлогом, при этом избегал, как и начальник дружины, вести себя как равный – уж чего проще, если хочешь быть рядом с тем, кто сидит за столом, сядь с ним. Ничего подобного, как недавно Прохор предпочитал сидеть на полу у ног, так Захар суетился вокруг шкафчиков. Он позволил себе лишь краткий комментарий насчёт Кензи:

– Она вмиг оповестит весь город.

Таков план.

Вторым появился Набаков. Он ещё был не в курсе. Я даже засомневалась в способностях драгоценной Лилии Ивановны. Набаков пролепетал что-то в высшей мере почтительное и неразборчивое и не сразу разобрал требование расстегнуть рубашку.

Захар помял руками впалую грудь, прислушиваясь. У Набакова на щеках был чахоточный румянец, он то и дело метал в меня быстрый смущённый взгляд и морщился от прикосновений опытного врача.

Захар неудовлетворенно цыкнул языком.

– Скверно. Надо было браться за ум, когда была простуда. Теперь больше всего походит на воспаление.

Лекарь тщательно подбирал слова. Казалось, ещё немного, и он зашевелит ушами, как маленький чуткий зверёк, подозревающий хищника неподалёку.

– Разрешите? – поинтересовалась я.

Набаков испуганно часто покивал.

Я приложила ладонь к голой груди. Верхняя часть туловища пациента моментально покрылась гусиной кожей, каждый волосок встал торчком. Я чувствовала лёгкие, они были в тройке сантиметров от руки, сипели в клетке из чахлой грудины. Воспаление у Набакова было не впервые. Захару пришлось отправить его тогда поближе к цивилизации и рентгеновским лучам и больше в истории болезни пациента не участвовать. Двустороннее воспаление. Мутная густая жидкость отложилась в обоих лёгких.

– Ощущения могут быть неприятными, – предупредила я, усаживая его на затянутую в плёнку кушетку. Шансов возражать я не предоставила. Зачерпнула жидкость и потянула её наружу через горло. Набаков захрипел. Ком вывалился наружу и отправился в раковину. Набаков, морщась, держался за грудь.

Так долго ждала момента попользоваться силушкой на пользу простых человеков, что, пожалуй, была излишне расторопна.

– Я бы рекомендовала травяной настой и сироп шиповника в чай. Первые десять дней по три раза в день и ещё двадцать дней по два раза в день… Набаков, предупреждаю, если вы не займётесь своим здоровьем, я запрещу Захару вас осматривать, вам придётся отправляться в обычную поликлинику, к людям, и вам там не понравится. Так что соблюдайте назначение.

Набаков покраснел и пристыженно собрался, прижимая к груди пакетик с травяной смесью и бутылочку с сиропом. Он хорошо знал, что ему «там» не понравится – как нетрудно догадаться по наименованию, был Набаков неместный, из людей, как назвался однажды Стахию, так и прицепилось, а в городе обычно обращались по первому имени.

– Хорошая работа, – похвалил Захар, потупив глаза и не вполне чувствуя себя в праве хвалить такую величину, как я.

Я сидела на стуле у шкафа, задумчиво держась за подбородок. Наравне с глубинным гулом, к которому я успела привыкнуть как к чему-то само собой разумеющемуся, нарастал многоголосый шорох. На первом этаже шушукались, на втором – шептались. Они и о половине моих способностей не предполагают. Как неосторожно. Похоже, только мы с Захаром работали. Не стала вмешиваться, пускай пошепчутся, у них ведь даже телевидения нет.

В спальне на втором этаже, например, развивалась сцена из молодёжного сериала. В перевёрнутой с ног на голову комнате (естественно, я не заботилась сверх меры о том, чтобы каждая фитюлька осталась на своём месте) шептались Эсфирь, Алмаз и Клара.

– Что теперь будет? – взволнованно вопрошала Эсфирь, для которой вопрос был ещё менее праздным, чем для других, но оттого ничуть не более разрешимым.

Козырем служительниц всегда была красота. Которая меня мало интересовала. Эсфирь на фоне остальных располагала женственностью и мягкостью, за что можно было простить некоторую неразумность и наивность. Но за это, как правило, склонны прощать лишь мужчины.

– Не знаю, – отрывисто сказала Клара, беспокойно теребя в руках какую-то безделицу.

Алмаз раздражённо вырвала вещицу у неё из рук и швырнула об пол.

Безделица оказалась музыкальной шкатулкой.

– Что с нами будет? – трагично всхлипнула Эсфирь под зловеще дребезжащий мотив.

– В Храме испокон веков держали Жриц, – выдавая нервозность, быстро заговорила Клара. – Это традиция! Каждый из избранных обязан защищать традиции вверенной нации! Я не собираюсь терять место. В конце концов, если она женщина, то должна войти в наше положение. Не думаю, что будет сложно надавить на жалость…

– Думаешь, – Эсфирь шмыгнула носом, – нас правда, ну это … содержали ради того, чего мы думали?

– Это должен был быть мужчина! – резко заметила Алмаз, приканчивая шкатулку ударом каблука. – Но раз так, то тут ловить нечего. Мужчина – не проблема.

Работа разума Алмаз меня не вдохновляет. Под хватающую за сердце мелодию воскресшей шкатулки, смещаюсь со сквозняком в комнату, где приглушёнными тонами беседуют герои интеллектуального политического детектива.

– Что теперь будет? – риторически пожимает плечами Стахий.

– Не представляю, – с аналогичной пассивностью отвечает Корней. – Можно было ожидать чего угодно: психопата, шизофреника, лунатика, но только не женщину. Она, по твоему мнению, сильна?

– Сомневаться не приходится. Можно ли ей довериться – вот вопрос. Она дала отпор Магу, но мы не знаем её характера. Самостоятельно действовать Маг ей не позволит… ещё неизвестно, может, мы ей выложим свои выводы, а она тут же передаст их Магу.

– Мда, – протянул Корней, сжимая подлокотники кресла. – Они только-только воссоединились. Как ни крути, между ними существует тесная взаимосвязь. Сейчас их эмоции на пике, отношения самые тёплые…

Я беззвучно хмыкнула.

– …есть один пациент с застарелой травмой… – щёки Захара окрасил чужеродный румянец. – Может, взглянете?

Прихожу в себя. Чувствую, как взор возвращается под потускневшие радужки. Киваю.

Захар поспешно покидает кабинет.

Не сразу осознаю, что впервые за шестьдесят часов осталась в одиночестве. Вдыхаю полной грудью. Пахнет мазью от нагноений и назальными каплями. Предпочитаю вдохнуть воздух с улицы. Осень пахнет приятно.

Долгожданный гость явился незамеченным. Вошёл в дверь, минуя отвернувшегося от входа Прохора, погружённого в себя и жгущего сигареты одну за другой. Пепел летел вниз, за край острова, исчезая в толстом слое облаков. Гость видел Прохора, но не решился с ним заговорить. Мужской силуэт имел слишком суровый и независимый вид, если не сказать угрожающий. Утро сохраняло прохладу, а небрежно скрученная жгутом рубашка висела на одном плече мужчины, не скрывая ни развитой плечевой мускулатуры, ни жестоких шрамов на спине.

По другую сторону двери гость оглядел с благоговением густой лес, растущий прямо из пола вдоль всех стен, витражные окна и светящийся трон. На пути ему опять никто не попался. Гость прошёл внутрь, не зная, как поступить. Случилось так, что гость поднялся на второй этаж, избежав встречи с Сергеем, бродящим с пальто, и старым Тихоном, коснулся было рукой двери комнаты Алмаз, но передумал и, подчинившись неожиданному порыву, без стука вошёл в осмотровую.

В осмотровой, сразу распознав назначение помещения, гость увидел ухоженную молодую девушку, весь облик которой дышал дороговизной. Даже поза выдавала чем-то состоятельность, расслабленная небрежность, которую сотни тщательно тренируют в себе и с которой лишь единицы рождаются. Гость не мог сказать, повернулась ли девушка на звук открывшейся двери или изначально смотрела на неё. Движения тела были неуловимы, как было неуловимо изменчиво лицо. Девушка приветливо улыбнулась гостю.

Мою улыбку не назвать искренней, в ней всегда сквозит слишком много хитрости, но когда я довольна, этому сложно противиться. Сейчас я улыбаюсь, как сытая и обласканная кошка. Мои глаза – щёлки, я готова замурлыкать, возможно, даже позволю себя погладить.

– Здравствуйте, – улыбается в ответ Сафико. – Вы не могли бы подсказать, где я могу найти Захара?

– Здравствуй, Сафико. Он скоро подойдёт. Это его кабинет.

Живая. В закрытом платье и бежевом пальто, по плечам и спине рассыпаны блестящие кудри, в глазах радость и немного тревоги, брови и губы выдают удивление. Когда я видела её в прошлый раз, её лицо не выражало ничего. Я не успела заплатить ей добром за добро, и до самого момента, как перед ней открылась дверь, боялась поверить, что план удался. Что моя подруга жива.

Жестом приглашаю садиться.

– Извините, как вас зовут?

– Васса.

– Боюсь, ваше имя мне незнакомо, – продолжает сыпать этикетными любезностями Сафи, расправляя подол, прежде чем сесть на предложенный стул.

Снова улыбаюсь.

– Откуда вы обо мне знаете?

– Ну, мне многое известно, – неопределённо протягиваю я, – например, я знаю, что ты впервые в городе при Храме. Серьёзно занимаешься медициной. Родилась в семье адептов Воды. Прожила всё время в одном из городов Стихий. Никогда по-настоящему не влюблялась. Всей одежде предпочитаешь платья и очень любишь лето.

Сафико серьёзно растерялась, но решила обернуть сказанное в шутку.

– Если вы всё знаете, может расскажете, что происходит в городе? За пределами Храма все сами не свои, а в Храме – ни души.

– Всё просто, – подкупающе искренне вздёргиваю плечом, – в Храме сегодня день генеральной уборки.

Захар с трудом приоткрывает дверь, затаскивая за собой на первый взгляд сопротивляющегося пациента.

Сафи вскакивает с места. Захар мельком одаряет её взглядом. Хмурый мужчина за ним шумно дышит через нос, безжалостно стуча по полу костылями.

– Тяжёлое утро, Остап? – мимоходом интересуюсь я, подворачивая рукава неоправданно дорогой рубашки.

Всклокоченный Остап смотрит на меня из-под сивых бровей. Ему неинтересно, откуда я знаю его имя. Захару должно было стоить немалого труда вытащить его из унылой берлоги, в которой не менее уныло тянулись для инвалида невыносимо пустые и долгие годы.

– Как любое последние восемь лет, – хрипло отвечает мужчина, постаревший до срока.

Отчаяние, тщательно скрываемое, глядит на меня из серых глаз.

Взмахиваю двумя пальцами левой руки. Захар понятливо отнимает у повисшего в воздухе калеки костыли.

Глаза Остапа вспыхивают на миг, но их снова колет боль, и свет в них гаснет с новой обидой и очередной обречённой мыслью.

Дёргаю средним пальцем, пациент разворачивается в горизонталь, точно размещаясь на кушетке.

– Старый перелом? – риторически осведомляюсь я. – Несчастный случай? Нога что-нибудь чувствует?

Касаюсь щиколотки.

– Нет.

Ответ звучит резко, как лай. Иногда то, что не чувствуешь, причиняет ощутимую боль.

– Самый сложный случай на сегодня, – замечаю в адрес Захара.

Но лекарь не тушуется. Он в меня верит. Верит, в мои силы и в то, что я добродетельна и не оставлю вверенную мне жизнь в столь плачевном состоянии.

Сафико смотрит на нас во все глаза.

Когда смотришь сквозь кровь, видишь всё в одном цвете.

– Кости сломаны в нескольких местах. Пять полноценных переломов, не считая трещин и сколов. Три срослось правильно, образовалась надкостница… подозреваю, доктора прибегали к магическим средствам – слой надкостницы слишком толстый. Остаётся два неправильно сросшихся перелома. Что скажете?

– О чём? – вздохнул Остап.

– Согласны на новые переломы, длительную реабилитацию, боль, борьбу… жить дальше?

Остап задумался.

Крепко закрыл глаза:

– Ты хоть понимаешь, о чём говоришь?

Склоняюсь над ним, на уровень его всклоченной заросшей головы.

Он открывает глаза, чтобы встретить мой взгляд, каким он был в первые часы после расщепления на две части. Молча смотрим друг на друга. Сафи прижимает руки к сердцу.

– Согласен, – выдыхает Остап обречённо. Он не может беззаботно поверить, жизнь была с ним слишком неласкова.

– Не будем тянуть.

Я хорошо оборудовала медицинский кабинет. Здесь есть и операционная, и лаборантская, и лазарет, и душ с ванной, и кладовая.

Захар следит со стороны, редко прерываясь, чтобы моргнуть.

Обмываю пациента, тщательно очищаю кожу и волосы. Я, конечно, не собираюсь резать его на кровавые нестерильные куски, но так нам всем будет гораздо приятнее иметь с ним дело.