«Приведите их в приличный вид», – командовала мама в парикмахерской, и наши кудри летели на пол.
– Люди говорили, что Тесс будет сильнее походить на меня, когда подрастет, – правда, делали это только из вежливости.
Я поразилась тому, что неожиданно высказала свои мысли вслух. До сих пор я никого не водила этой тропой, хотя сама исходила ее вдоль и поперек. Я всегда знала, что ты вырастешь настоящей красавицей и мне с тобой не сравниться, хотя не обсуждала этого с другими.
– Должно быть, несладко ей пришлось, – заметила констебль Вернон. Я уже хотела указать ей на оговорку, но она продолжила: – У вас с сестрой одинаковый цвет волос?
– Нет.
– Везет же вам, – вздохнула констебль Вернон, – натуральная блондинка.
– Если честно, я осветлялась.
– Надо же, а так и не скажешь.
Следующая фраза в нашей непринужденной беседе тревожно меня кольнула.
– Тогда, пожалуй, вам лучше надеть парик.
Я вздрогнула, но попыталась скрыть эмоции.
– Да, разумеется.
Пока констебль Вернон доставала коробку с париками, я надела твое платье. Застиранная хлопковая ткань мягко скользнула по телу. Внезапно я очутилась в твоих объятиях. Мгновением позже поняла, что это всего лишь запах, которого я прежде не замечала, – смесь твоего шампуня, мыла и чего-то еще, чему нет названия. Наверное, раньше я воспринимала этот аромат, только когда мы обнимали друг друга. Голова у меня закружилась, я судорожно вздохнула: ты как бы здесь, и тебя нет. К этому противоречию я не была готова.
– С вами все в порядке?
– Платье сохранило ее запах.
На добром, материнском лице констебля Вернон отразилось искренне сочувствие.
– Запах – очень сильная штука. Одно из средств, которые применяют доктора для вывода пациентов из комы. Самым «пробуждающим» считается запах свежескошенной травы.
Она хотела успокоить меня, давала понять, что моя реакция естественна. Констебль Вернон оказалась проницательной женщиной, полной сочувствия, и я была рада ее поддержке.
В коробке нашлись самые разные парики. Видимо, их использовали в реконструкциях, связанных не только с пропавшими без вести, но и с жертвами насильственных преступлений. Парики почему-то напомнили мне коллекцию черепов, и, роясь в них, я испытывала тошноту. Констебль Вернон заметила это.
– Давайте-ка лучше я. Какие у Тесс волосы?
– Длинные – она их почти никогда не стрижет, поэтому концы немного посеклись – и сияющие.
– А цвет?
Номер 167 по системе подбора цвета, мгновенно подумала я, но тут же спохватилась: мало кто из людей знает все существующие оттенки по системным номерам.
– Цвета жженого сахара, – сказала я.
На самом деле, глядя на твои волосы, я всегда представляла карамель. Точнее, начинку из конфет «Роло», жидкую и блестящую.
Констебль Вернон нашла более-менее похожий парик, отливавший синтетическим блеском. Непослушными пальцами я кое-как натянула его на голову поверх аккуратно зачесанных волос. Я думала, на этом подготовка закончена, но констебль Вернон была перфекционисткой.
– Ваша сестра пользуется косметикой? – спросила она.
– Нет.
– Не возражаете, если я попрошу вас снять макияж?
Ты спросишь: колебалась ли я?
– Нет-нет, что вы, – ответила я, хотя мне стало очень не по себе.
В тот день я даже проснулась с макияжем – румяна и помада на губах остались еще с вечера. Я как могла смыла косметику под краном маленькой конторской раковины, на бортике которой громоздились грязные стаканчики из-под кофе. Повернувшись к двери, уголком глаза я вдруг заметила тебя, и меня пронзило острое чувство любви. Через пару секунд я сообразила, что это лишь мое отражение в большом настенном зеркале. Я подошла ближе и увидела себя, изможденную и неухоженную. Я срочно нуждалась в приличной одежде по фигуре, услугах парикмахера и стилиста. А тебе, чтобы выглядеть красавицей, ничего этого не требуется…
– Боюсь, вам придется подложить это, чтобы сымитировать животик, – сказала констебль Вернон и вручила мне небольшую подушку.
Я решилась озвучить вопрос, который не давал мне покоя с самого начала:
– Как думаете, почему хозяин квартиры, заявивший о пропаже Тесс, ничего не сказал о ее беременности?
– Не знаю. Спросите лучше сержанта Финборо.
Я засунула под платье сперва одну подушку, затем вторую и попыталась сбить их в некое подобие живота. В какой-то момент вся процедура показалась мне клоунским фарсом, и я засмеялась. Констебль Вернон вдруг рассмеялась вслед за мной, и я увидела, что она улыбчива от природы. Должно быть, ей приходилось много хмуриться, поскольку большую часть времени она выглядела серьезной.
В кабинет вошла мама.
– Принесла тебе поесть, – сообщила она. – Ты должна питаться как следует.
Я обернулась. В руках она держала большой пакет, набитый снедью, и ее забота искренне меня тронула. Однако, посмотрев мне в лицо, мама словно окаменела. Бедняжка. Фарс, в котором я углядела черный юмор, превратился в жестокость.
– Ты обязана все ей рассказать. Чем дольше затягиваешь с правдой, тем хуже последствия.
– На днях как раз видела чайное полотенце с такой надписью. А на обратной стороне было написано: «Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня».
– Тесс!..
(Или вместо восклицания я просто испустила красноречивый вздох многомудрой старшей сестрицы?)
Ты звонко расхохоталась, невинно поддразнивая меня:
– У тебя еще остались трусики с вышитыми на них днями недели?
– Не увиливай от ответа! Между прочим, трусики-недельки я получила в подарок в девятилетнем возрасте.
– И что, надевала их в правильном порядке?
– Она будет очень обижена, если ты ей не расскажешь.
Я смотрела на маму, безмолвно отвечая на ее безмолвные вопросы. Да, ты была беременна; да, не сказала ей, и да, теперь люди на всем белом свете – как минимум те, кто смотрит телевизор, – узнают об этом.
