Стирая границы

Третья глава

Боксерский клуб «Одинокая звезда» в Лавленде, Техас, напоминает мне спортзал, в котором я тренировался в Чикаго. В обоих залах занимаются преданные спорту боксеры в надежде когда-нибудь стать профессионалами. Большинство парней, которые ежедневно приходят сюда, как и я, пытаются тренироваться как можно больше.

– Где, черт возьми, ты был, Хесс? – окликает меня из-за стойки поклонник стероидов Ларри, когда я захожу. – Обычно ты приезжаешь сюда с первыми лучами солнца.

– Кое-что случилось, – говорю я ему.

– Понял, бро.

Он бросает мне белое боксерское полотенце, постиранное так много раз, что логотип почти исчез. Я ловлю его одной рукой и направляюсь в маленькую раздевалку в другой стороне спортзала. После разговора с Полом сегодня утром мне точно нужно побыть здесь. Это единственное место, где я чувствую себя дома, где я контролирую свою судьбу. Раньше бокс был моим единственным спасением, теперь он часть моей жизни. Пот и боль не пугают меня. Когда я дерусь, мой разум спокоен, я могу сосредоточиться, не отвлекаясь, и никто и ничто мне не мешает.

Переодевшись, я нахожу свободную боксерскую грушу. Большая часть парней не любит здесь болтать, и это мне подходит. Обычно я не разговариваю, если мне нечего сказать.

– Смотри-ка сюда! Это наш местный хулиган, Райан Хесс, во плоти, – окликает меня мой друг Пабло. Он игнорирует негласное правило «не болтать». Он работает здесь пару дней в неделю и ходит вместе со мной в Лавленд Хай. – Думал, ты будешь на похоронах, – сказал он.

Я бью по груше для разогрева.

– Я там был.

– Чего свалил так рано?

Я прекращаю бить.

– Я не свалил, Пабло. Я был там. Я ушел. Конец истории.

Он ухмыляется, у него сколот передний зуб – знак, что он частенько рискует.

– Знаешь, что тебе надо?

– Уверен, ты скажешь мне вне зависимости от того, хочу я это слышать или нет. – Я бы игнорировал его, но забыл свои наушники в спортивной сумке, так что не могу его заглушить.

– Тебе нужно поработать над навыками общения.

Как скажешь.

– Может, я не хочу общаться.

Я снова бью по груше.

И снова.

Пабло говорит:

– Тебе нужна команда, потому что ты не можешь сражаться с миром в одиночку, Хесс. Ты не остров.

О чем он, черт подери, болтает? Какой еще остров?

– Ты слишком много читаешь о саморазвитии, Пабло. Почему бы нам не пойти на ринг и не побороться?

Он смеется, и этот звук разносится эхом по спортзалу.

– Ты не увидишь меня на ринге вместе с собой, Хесс. Слышал, ты вырубил Роача на прошлой неделе, – говорит он. – И Бенито на позапрошлой.

– Они потеряли сноровку.

Его губы изгибаются в изумлении.

– Они два здешних лучших бойца, pendejо[20]. По крайней мере, были, пока ты не пришел. Ты дерешься так, словно машешь кулаками всю жизнь.

Он не знает, что я был местным слабаком, когда был помоложе. В начальной и средней школе на западных окраинах Чикаго меня много били. Я мало говорил, и одежда моя была с вешалок в «Гудвилл». Я был изгоем, парнем, который не подходил тому обществу. Черт, я все еще не подхожу. И все еще мало говорю. Но я слишком рано узнал, что быть побитым – отстойно.

Однажды в седьмом классе Вилли Рэйберн, как обычно, гнался за мной после школы. Так как этот хулиган был у меня за спиной, я не обращал особого внимания на остальное, пока не врезался в старшеклассника по имени Феликс. Он жил в трейлере рядом с нашим.

Он спросил, почему я боюсь Вилли. Я пожал плечами.

Он спросил, хочу ли я научиться драться. Я кивнул.

После этого я время от времени я встречался с Феликсом на небольшой лужайке за нашим трейлерным парком, и он учил меня боксировать. Он сказал, что его отец был боксером и что, если я научусь бить как профессионал, парни вроде Вилли Рэйберна оставят меня в покое.

Помню, как в первый раз подрался с Рэйберном. Это было славно.

Произошло это в школьной столовой. Я разговаривал с красивой девушкой по имени Бьянка. Подошел Вилли и сказал Бьянке, что я мусор из трейлера, мать которого – пьяная шлюха. Я терпеть не мог, когда люди узнавали, что я живу в старом грязном трейлерном парке на окраине города. Маму частенько навещали случайные парни, но она не была шлюхой. Она надеялась, что один из них останется достаточно долго, чтобы позаботиться о ней. А они лишь оставляли ей фингалы и желание напиться.

Я ненавидел свою жизнь, отца, который ушел, маму и Вилли Рэйберна.

В тот день все, что я сдерживал внутри, вырвалось наружу, словно извержение вулкана. Я больше не собирался себя жалеть и изображать жертву.

Прежде чем он успел ударить меня или толкнуть на землю, я врезал Вилли крепким левым хуком. Вилли упал, и я сразу же насел на него, без перерыва нанося удары, а по моему лицу текли слезы досады. Мои кулаки летали, пока трое воспитателей, следящих за обедом, не оттащили меня.

Мне было все равно, что я сломал ему нос и меня отстранили от занятий на неделю. Когда я вернулся, другие дети даже не смотрели на меня, опасаясь, что я поступлю с ними как с Вилли. Но это не расстроило меня, а придало сил. Мне нравилось, что другие больше не лезут ко мне, и я ощущал себя сильным.

Хоть и был изгоем.

Внезапно в спортзале становится тихо, когда Тодд Проянски, хозяин спортзала, заходит с четырьмя парнями, похожими на опытных бойцов.

– Кто это с Проянски? – спрашиваю я Пабло.

– Парень посередине – отличный боец, Матео Родригез, – отвечает он тихим голосом. – Говорят, он тренируется в спортзале в Мексике, где Камачо дает советы паре ребят. Я видел, как он дерется. Он хорош.

Стойте. Моему мозгу сложно переварить то, что я только что услышал.

– Погоди-ка. Этот парень знает Камачо? Ты говоришь о Хуане Камачо, легенде бокса?

– Единственном и неповторимом, – пожимает плечами Пабло. – По крайней мере, таковы слухи.

Черт. Хуан Камачо – известный во всем мире мексиканский боксер, который был чемпионом в тяжелом весе в семидесятые. Он побеждал не один раз. Он доминировал годами. А потом исчез без следа. Должно быть, сейчас ему шестьдесят. Он был бойцом старой школы, то есть тренировался как зверь.

Когда я начинал боксировать, я, бывало, смотрел видео с ним и подражал его движениям. Черт, я разыгрывал целые его матчи, копируя быстрые выпады и движения на ринге. Если этот парень Родригез знает его…

– Посмотрим, правда ли это.

– Не надо. – Пабло хватает меня за плечо и тянет назад. – Нельзя просто так подойти к такому парню, как Родригез.

– Может, тебе нельзя, а мне можно. – Я иду через весь зал с единственной целью в голове. Узнать, правдивы ли слухи.

У Матео Родригеза черные волосы, он одет в простую белую майку и шорты, словно готов к бою. Он не выглядит безумно мускулистым или пугающим, но я уже много лет знаю, что нельзя оценивать чьи-то способности, пока не увидишь их на ринге.

Он стоит, скрестив руки на груди, и наблюдает, как дерутся два парня, словно это всего лишь скот. Когда я становлюсь перед ним, он вскидывает бровь.

– Я слышал, ты знаком с Хуаном Камачо, – говорю я, не колеблясь. – Это правда?

Он не сразу отвечает и рассматривает меня с любопытством.

– Кто этот гринго? – спрашивает он Проянски.

– Райан Хесс. Он новый боец из Чикаго, – объясняет Проянски. – Переехал сюда в прошлом году, когда его мать вышла за шерифа Блэкберна.

Его челюсть дергается, когда он поворачивается ко мне.

– Слушай, парень, Камачо не раздает автографы.

– Мне не нужен автограф, – говорю я ему. – Я хочу встретиться с ним и узнать, будет ли он меня тренировать. В каком он клубе?

– Тренировать тебя? – Родригез издает тихий смешок, а потом пристально смотрит на меня. – Камачо ни в каком клубе. И у него уж точно нет времени, чтобы тратить его на молодых pendejos, которые ничего не понимают в боксе, но считают, что могут серьезно выступать.

Проблема Родригеза в том, что он допустил ошибку и оценил мои способности, не увидев меня в деле.

– Проведи со мной три раунда, – бросаю я вызов. – Если я выиграю, ты представишь меня Камачо.

– Ты бросаешь мне вызов?

– Да.

Уголок его рта поднимается в изумлении.

– А если выиграю я?

Я смотрю прямо ему в глаза.

– Не выиграешь.

– Ты нахальный сукин сын, а? – Я чувствую, что все взгляды прикованы к нам. Парни вроде Родригеза не откажутся от вызова, потому что на кону их гордость. Некоторые рискнут всем, чтобы спасти свое драгоценное эго, на ринге или вне его. – Вот что я скажу тебе, Хесс. Я облегчу для тебя задание. – Он подмигивает своим друзьям. – Мы будем драться тридцать секунд. Если ты нанесешь хоть один хороший удар, я отведу тебя к Камачо.

Один удар за тридцать секунд?

– В чем подвох?

Он широко раскидывает руки.

– Его нет. Если у тебя не хватит сноровки для одного удара, то ничего не выйдет.

Я протягиваю руку.

– Договорились.

Он ее пожимает. Сделка заключена.

Я возвращаюсь к Пабло.

– Будешь моим секундантом? Ты сказал, что поддержишь меня.

– Я не сказал, что поддержу. – Пабло так отчаянно качает головой, что, кажется, у него будет сотрясение мозга. – Я сказал, что тебе нужно быть более общительным, чтобы у тебя была команда, которая поддержит тебя. Я не команда.

– Ну, ты все, что у меня есть.

Он вытягивает шею и смотрит на Родригеза и его приятелей, которые теперь стоят на ринге и готовят его к бою.

– Думаешь, ты сможешь нанести один удар за тридцать секунд? Не пойми меня неправильно, ты прекрасный боец, Хесс. Но он пробыл на ринге дольше, чем ты. Он может просто танцевать вокруг и выставить тебя полным дураком.

– Я не собираюсь выглядеть как дурак. Я знаю, что могу справиться. Ты со мной?

Пабло разминает плечи, словно это он собирается драться.

– Ладно, я с тобой.

Когда я занимаю свое место в углу в полной готовности, ко мне подходит хозяин спортзала.

– Ты неплохой боец, Райан, – говорит он. – Но Матео Родригез – это не шутки. Если ты остановишься хоть на секунду или отвлечешься, он отобьет тебя, как кусок сырого мяса. Эти тридцать секунд покажутся тридцатью минутами.

Я киваю.

– Ты и Родригезу сказал такое обо мне?

Проянски качает головой.

– Нет. Это ты андердог[21].

Я был андердогом всю свою жизнь, так что его слова меня не расстраивают. Наоборот, они лишь делают меня сильнее и заставляют сосредоточиться на цели. Один хороший удар. Все, что нужно.

– У него сильный удар, но он слаб в обороне, так что остерегайся его мощи, – говорит мне Пабло, когда Проянски присоединяется к зрителям за рингом. – Я видел, как он вырубил парня одним ударом в первом раунде. Не подбирайся к нему так близко.

– Если я не подберусь поближе, как же мне нанести хороший удар? – спрашиваю я.

Пабло пожимает плечами.

– Ты прав, чувак.

Когда звенит звонок, сообщая о начале боя, мы с Родригезом двигаемся по кругу на ринге. Он несколько раз попадает в воздух, когда я уворачиваюсь от его ударов. Одна из этих воздушных бомб дает мне шанс ударить по печени, но я лишь задеваю его, и он отходит.

– Думаешь, что сможешь? – дразнит меня Родригез, пока мы движемся по рингу.

– Без проблем. – Я делаю ему знак подойти ближе. – Почему бы тебе не атаковать?

– Я жду, когда ты сделаешь шаг. Мы тут уже десять секунд, а у тебя ни черта не выходит.

– У меня есть время, – уверенно отвечаю я.

– Тик-так. Не забудь держать руки перед собой, – говорит он снисходительно, словно это мой первый бой.

Он и понятия не имеет, что именно на ринге я чувствую себя комфортно. Когда я здесь, все остальное не имеет значения.

Как правило, я терпеливый боец и анализирую своего оппонента. Это позволяет мне быть непредсказуемым. Иногда я стою поодаль, а иногда предпочитаю сократить расстояние и ударить быстро и сильно. Мне не подходит какая-то одна техника, и мне нравится их менять. Проблема в том, что этот раунд не длится привычные три минуты. У меня всего тридцать секунд. Пришло время делать ход.

Пабло говорит, что у Родригеза сильный удар, а это означает, что он может быть медленным, но безумно мощным. Пусть ему кажется, что он может нанести удар и вырубить меня. А потом я бросаюсь к цели.

Я сокращаю расстояние и вижу жажду крови в глазах Родригеза. Я знаю, что от его удара будет больно, но я к нему готов.

Он думает, что победил.

Он наносит апперкот, и я отшатываюсь назад, чтобы казалось, будто он справился со мной. Но, очевидно, я крепче, чем кажусь, и притворяюсь лучше, чем он бьет.

Парни с раздутым эго слишком рано радуются.

Когда он поворачивается, чтобы похвастаться победой, я быстро перегруппируюсь и наношу хороший хук ему в челюсть как раз в тот момент, когда в спортзале раздается звонок. Теперь черед Родригеза отшатываться назад.

– В следующий раз не забудь держать руки перед собой, – шучу я.

Я протягиваю ему свои перчатки, потому что больше вражды нет. Родригез пытался заставить меня проявить себя. Он установил планку, и я ей соответствовал. Теперь я получу приз.

Он касается моих перчаток – рукопожатие боксера, означающее уважение.

– Ты крепкий, – говорит он. – Большинство парней вырубились бы от такого апперкота.

– Я не большинство.

– Я вижу.

Сняв перчатки, я встречаюсь с Родригезом и его командой возле ринга.

– Ладно, гринго, ты это заслужил, – говорит он. – Хочешь провести лето, тренируясь в Мексике?

– Конечно. Я готов.

– Хорошо, дружище. – Он передает мне листок бумаги с инструкцией, как проехать в бар на другой стороне границы. – Увидимся в этом баре на следующей неделе, и я организую тебе встречу с Камачо.

Вау, это было легко.

– Большое тебе спасибо, дружище. Я очень это ценю.

– Просто держись рядом, и дела пойдут в гору.

После рукопожатия у меня появляется новое чувство цели. Мне лишь нужно рассказать маме и Полу новости о том, что я уезжаю в Мексику на лето. Я знаю, что это не вызовет энтузиазма, особенно потому что Пол пытается сломить меня и доказать маме, что я такой же никчемный, каким он меня выставляет.

Я киваю. До встречи через четыре дня.

– Я буду там.

Макс Тригер сказал мне, что закон средних чисел гласит, что станет лучше. Может быть, парень был прав. Я поднимаю взгляд и молча благодарю его.

На улице Пабло обнимает меня за плечи.

– Нужно отпраздновать твою победу, Хесс.

– Как?

Пабло широко улыбается, словно знает, что мне это не понравится.

– В пятницу вечером мы идем на вечеринку. Даже не пытайся спорить, потому что я не приму ответ «нет». Ты мне должен.

– А если я не отплачу? – спрашиваю я.

– То потеряешь команду из одного человека.

Четвертая глава

Девчачий вечер пятницы стал уже ритуалом. Иногда мои друзья идут на сальсу в городе или в кино. Иногда мы просто гуляем и балуем себя спа-процедурами.

Мы с моей подругой Суной приехали в casa[22] Деми час назад с лаком для ногтей и очищающими масками, которые купили онлайн. Родители Деми уехали на ночь в Монтеррей в свою «городскую» резиденцию, так что весь их дом в Панче теперь наш.

Деми и ее короткие волосы с розовыми прядями – просто linda[23]. Она смешная и всегда счастливая. Мне нравится проводить с ней время, потому что ее энтузиазм заразителен. Однажды вечером нам было скучно, и мы вломились на свадьбу в элитном поселке возле пляжа. В другой раз мы поехали в Мехико и разбили лагерь на две ночи, чтобы быть первыми среди желающих увидеть инаугурацию нашего президента.

Суна – подруга, которая сдерживает наши возмутительные идеи и порывы. Она консервативна и настоящий неврастеник, но мы с Деми считаем, что весело вытаскивать ее из зоны комфорта.

– Расскажи нам правду, Далила. Ты заинтересована в Рико больше, чем в друге? – спрашивает меня Деми.

– Нет, – настаиваю я. – Он везет меня в какой-то боксерский зал. Это даже не свидание.

– И когда назначено это не-свидание?

Я пожимаю плечами:

– Где-то на следующей неделе.

– Думаю, тебе нужен парень, – вставляет Суна. – Ты ни с кем не встречалась после Антонио. А это было два года назад.

Мы с Антонио познакомились в частной школе, в которую я ходила два года. Мы встречались шесть месяцев, пока я не узнала, что он мне изменял с девушкой, с которой познакомился в интернете.

– Мне сейчас не до парня. Я слишком сосредоточена на занятиях.

– Хорошо, что тебе все равно. – Лицо Суны стало задумчивым. – Я так хочу парня.

– Почему?

– Не знаю. – Она пожимает плечами. – Мне нравится, когда меня обнимают, и хочется знать, что кто-то думает обо мне.

Деми смотрит на нее так, словно у нее две головы.

– Это потому, что ты озабоченная, Суна. Я не хочу становиться противной старой замужней каргой.

– Черт, Деми, – говорю я, – в твоих устах брак звучит как тюрьма.

– Так и есть для моих родителей. Но хватит депрессивных мыслей вроде брака. – Деми поднимается на кровати, словно это сцена, и прочищает горло. – Девочки, у меня anuncio[24] о планах на вечер.

– Объявление? Я думала, мы останемся дома, – говорю я ей, глядя на принесенные лаки для ногтей и закуски.

– Нет. Это только начало. Мы отпразднуем твой день рождения, Далила!

– Но до моего дня рождения еще неделя, – отвечаю я, хотя разряд энергии пробегает сквозь меня от мысли, что мне наконец исполнится восемнадцать.

Деми хватает своего любимого розового плюшевого медвежонка и подбрасывает в воздух.

– Считай это ранним празднованием дня рождения.

Мы с Суной переглядываемся с любопытством. Деми уж точно может придумать что-то безумное. Если бы мой папа знал, как мы проводим время, то запретил бы нам видеться.

Но то, чего он не знает, ему не повредит.

Суна машет руками в попытке высушить свои только что накрашенные красные ногти.

– И что это за великая идея? Я нервничаю.

Деми вскидывает руки вверх, словно проповедник, готовящийся сказать нечто важное.

– Мы втроем отправляемся сегодня вечером в Техас.

Мое сердце ускоряется.

– Техас? Что ты хочешь делать в Техасе?

Глаза Деми зажигаются.

– Ты готова?

Я поднимаюсь на кровати вместе с ней.

– Да, готова. ¡Dime[25]!

– Ладно. – Она кладет руки мне на плечи. – «Тени Тьмы» выступают в Лавленде в Техасе, и я только что добыла нам билеты на их концерт сегодня вечером! – Деми визжит от возбуждения.

У меня перехватывает дыхание.

– Ты врешь.

Их песня «Одна ночь безумия» – последняя песня, которую я слушала со своим братом до его смерти. Лукас говорил, что их солист Аттикус Пэттон написал ее после того, как его бросила девушка. Он совершил все эти loco[26] поступки, чтобы уничтожить свою жизнь, но стал лишь сильнее.

Спрыгнув с кровати, Деми открывает ящик прикроватной тумбочки и достает три билета.

– Вот они, – говорит она, бросая по одному каждой из нас.

– Ого. – Я уставилась на билет, словно это кусочек золота. – Это лучший подарок в мире! Есть только одна проблема.

Деми хмурится:

– ¿ Qué[27]?

Мы с Суной понимающе смотрим друг на друга.

– Если ты не поняла, – говорит Суна, – мы не носим паспорта в сумочках.

Деми отметает переживания Суны кивком головы.

– Это не проблема. Мы заедем за ними.

– Я знаю, где родители прячут наши паспорта, но они не позволят мне поехать в США без их разрешения, – говорю я ей.

– И мои тоже. – Суна хмурится все сильнее. – А если мы скажем, что идем на панк-концерт, они никогда нас не отпустят.

– Так не говорите им, миз[28] Нег. – Деми зовет Суну миз Нег, сокращенно от миз Негатив, когда она разрушает наши веселые планы. – Тебе пора научиться пользоваться шансами, которые дает тебе жизнь. Просто иди домой и возьми паспорт так, чтобы никто не узнал.

– Это называется не воспользоваться шансом, Деми. А украсть, – заявляет Суна.

– Разве же это кража, если вещь принадлежит тебе? – отвечает Деми. – Что скажешь, Далила?

Внезапно во мне просыпается дух бунтарства. Лукас бы одобрил это, потому что он был беспечным и ненавидел следовать правилам. Давайте сделаем это, chicas.

– Я в деле, – говорю я им.

– И я, – говорит Деми. – Суна, как насчет тебя?

Мы с Деми киваем, желая, чтобы она поехала с нами развлекаться.

– Ладно, – наконец говорит Суна, – но, если мои родители узнают, имейте в виду, что меня могут посадить под домашний арест на всю жизнь.

Мы втроем прыгаем на кровати Деми, как в детстве, в преддверии приключений. Даже Суна начинает говорить о том, как нам будет весело.

Пересечение границы сегодня вечером – лишь начало нашего путешествия. Я уже представляю, что этот вечер закончится «Одной ночью безумия», прямо как в песне!

Пятая глава

Я стою перед залом «Клетки» вместе с Пабло. Он смотрит на постеры, рекламирующие концерт сегодня вечером.

– Ты знаешь, что «Тени смерти» – панк-группа? – спрашивает он сдавленным голосом.

– Альтернативный панк, Пабло, – возражаю я. – И не «Тени смерти», а «Тени тьмы».

– Это же бессмысленно, – морщится Пабло. – Я не хотел тебе говорить, но мексиканцы не играют жуткий альтернативный панк. Мы слушаем хорошую музыку.

– Ты сказал, что мы пойдем, куда я захочу. Я хочу послушать ТТ. – Бесполезно говорить ему, что толпа будет громче, чем любой концерт, на котором он когда-либо был. Скорее всего, он пожалеет, что не взял затычки для ушей.

Когда мы занимаем места в конце очереди, глаза Пабло расширяются при виде пары с кольцами в ушах и губах и цепочкой между ними. Он качает головой в замешательстве.

– Белые люди. По-моему, большинству из них не помешала бы интенсивная терапия.