Львы Аль-Рассана
Альвар быстро сел, выплевывая кровь. Дотронулся ослабевшей рукой до челюсти, и ему показалось, что она сломана. Это произошло: предостережение отца только что сбылось. Его идиотская привычка говорить все, что думает, только что заставила его упустить тот счастливый случай, ради которого любой молодой солдат отдал бы жизнь. Родриго Бельмонте открыл перед ним дверь, а Альвар, по собственной глупости, споткнулся на пороге и упал навзничь. Точнее сказать, на локоть и задницу.
Прижав к лицу ладонь, Альвар снизу вверх смотрел на Капитана. Отряд остановился неподалеку и во все глаза уставился на них.
– Мне приходилось поступать так же со своими сыновьями, раз или два, – произнес Родриго. Как ни странно, у него был по-прежнему веселый вид. – И несомненно, придется поступать так еще несколько лет. Теперь урок третий, Альвар де Пеллино. Иногда неправильно прятаться, как ты сделал у фургона. Иногда так же неправильно высказывать свои идеи раньше, чем они созреют. Подожди еще немного, чтобы обрести уверенность в себе. У тебя будет время, чтобы подумать, пока мы в пути. И когда станешь обдумывать все это, прикинь, не переводит ли самовольный набег на Аль-Рассан играющей в разбойников банды дружков Гарсии де Рады это дело из разряда личной вражды в нечто иное. Я – офицер на службе короля Вальедо, и пока ты состоишь в этом отряде, ты тоже находишься на службе короля. Министр пытался угрозами заставить меня забыть о моем долге перед королем. Разве это личное дело, мой юный философ?
– Во имя божественной задницы, Родриго! – раздался хорошо знакомый голос из головы колонны. – Чем это малыш Пеллино заслужил такое?
Сэр Родриго обернулся и посмотрел на Лайна Нунеса, рысью приближавшегося к ним.
– Он назвал меня эгоистичным и несправедливым по отношению к моим людям. Обвинил в том, что я использую их в личных интересах.
– Всего-то? – Лайн сплюнул на траву. – Его отец в наше время говорил мне кое-что похуже.
– Неужели? – Капитан казался удивленным. – Де Рада недавно заявлял, что папаша Пеллино славился своей сдержанностью.
– Чушь собачья, – смачно ответил Лайн. – Разве можно верить тому, что говорит де Рада? Пеллино де Дамон имел свое мнение обо всем и обо всех под солнцем господа. Чуть не свел меня с ума этот парень. Мне пришлось с этим мириться, пока я не выхлопотал ему повышение по службе и его не послали командовать крепостью на ничейной земле. Никогда не испытывал в жизни такого счастья, как тогда, когда увидел его зад в седле, удаляющийся прочь от меня.
Альвар таращился на них обоих. Его челюсть отвисла бы, если бы так сильно не болела. Он был слишком ошеломлен даже для того, чтобы подняться с земли. Его тихий, терпеливый отец столько раз мягко предостерегал его от излишней откровенности.
– Вижу, – сказал сэр Родриго, улыбаясь стоящему рядом с ним ветерану, – что ты несешь чушь не хуже любого де Рады.
– А это, скажу я тебе, уже смертельное оскорбление, – хрипло ответил Лайн Нунес, и на его покрытом шрамами, обветренном лице появилось выражение яростного возмущения.
Родриго громко расхохотался.
– Ты любил отца этого парня как брата. Ты мне долгие годы твердил об этом. Ты сам выбрал его сына в этот поход. Станешь отрицать?
– Я буду отрицать все, что понадобится, – упрямо ответил его заместитель. – Но если парень Пеллино уже довел тебя до этого удара, то я, возможно, совершил ужасную ошибку. – Они оба посмотрели вниз на Альвара, медленно качая головами.
– Возможно, ты и прав, – наконец произнес Капитан. Он не выглядел особенно озабоченным. – Очень скоро мы это проверим. Вставай, парень, – прибавил он. – Приложи что-нибудь холодное к этой стороне лица, иначе тебе на некоторое время станет трудно высказывать свое мнение о чем бы то ни было.
Лайн Нунес уже развернулся, чтобы ускакать. Теперь Капитан сделал то же самое. Альвар поднялся.
– Капитан, – позвал он с трудом.
Сэр Родриго оглянулся через плечо. Серые глаза смотрели теперь с любопытством. Альвар понимал, что снова рискует. Ну и пусть. Как ни поразительно, но, кажется, его отец тоже имел такое обыкновение. Ему понадобится какое-то время, чтобы справиться с этим. И, по-видимому, все же не паломничество матери к Васке привело его в этот отряд.
– Обстоятельства не позволили мне закончить последнюю мысль. Я только хотел сказать, что был бы горд умереть, защищая ваших жену и сыновей.
Губы Капитана дрогнули. Он снова смеялся.
– Гораздо вероятнее, ты умрешь, защищая свою жизнь от них. Давай, Альвар, я не шутил насчет того, чтобы приложить что-нибудь холодное к челюсти. Если не снять эту опухоль, ты перепугаешь женщин в Фезане, и у тебя не будет никаких шансов. А пока не забудь подумать, прежде чем заговоришь в следующий раз.
– Но я уже подумал…
Капитан предостерегающе поднял руку. Альвар осекся. Родриго поскакал назад к отряду, и через несколько минут Альвар подвел своего коня за повод туда, где они остановились на привал. Как ни странно, несмотря на ноющую челюсть, боль в которой почти не облегчила смоченная в воде ткань, он вовсе не чувствовал себя плохо.
И он действительно уже подумал. Он ничего не мог с этим поделать. Он решил, что Капитан прав и возможность налета Гарсии де Рады переводит случившееся из разряда личной вражды в разряд проблем королевской службы. Альвар гордился тем, что всегда готов был признать трезвый довод противника в споре.
Все это произошло много дней назад. Распухшая, хоть и не сломанная челюсть помогала Альвару выполнять трудную задачу – оставлять при себе свои быстро мелькающие мысли.
Сбор париас, дани, в Фезане два раза в год теперь стал чем-то вроде рутины, скорее дипломатическим предприятием, чем военным. Королю Рамиро было важнее отправить туда лидера ранга сэра Родриго, чем послать армию. Все знали, что Рамиро может послать армию. Дань будет выплачена, пусть и не так быстро. И еще следовало исполнить некое подобие танца перед тем, как отправиться обратно с золотом Аль-Рассана. Все это Альвар узнал во время дежурств, когда ехал впереди колонны вместе с Лудусом или Мартином, самыми опытными дозорными.
Они научили его и многому другому. Пусть это была обыкновенная экспедиция, но Капитан не терпел беспечности, и особенно на ничейной земле или в самом Аль-Рассане. Они ехали на юг не для того, чтобы дать сражение, но сам их образ должен был внушить всем, что никто не смеет вступать в битву с всадниками Вальедо, и особенно с теми, которыми командует Родриго Бельмонте.
Лудус научил Альвара, как по полету птиц угадывать местонахождение ручья или озера на продуваемом ветрами плато. Мартин объяснил, как по узору облаков предсказывать погоду: эти приметы сильно отличались здесь, на юге, от примет, которые Альвар знал на далеком севере, у моря. А сам Капитан посоветовал ему укоротить стремена. Сэр Родриго тогда обратился прямо к Альвару, впервые после того сокрушительного удара в первое утро похода.
– Несколько дней ты будешь чувствовать себя неловко, – сказал он, – но не больше. Все мои солдаты учатся отправляться в бой с такими стременами. Все здесь это умеют. Во время схватки может наступить момент, когда тебе понадобится встать в седле или спрыгнуть с коня. Тебе будет легче проделать это с высокими стременами. Это может спасти тебе жизнь.
К тому времени они уже ехали по ничейной земле, приближаясь к двум небольшим крепостям, которые построил король Рамиро, когда начал предъявлять права на париас от Фезаны. Гарнизоны этих крепостей бурно обрадовались встрече с земляками, пусть даже они провели в каждой лишь одну ночь, чтобы оставить письма, сплетни и припасы.
Здесь, в Лобаре и Баэсе, жизнь протекала в тревожной изоляции, как понял Альвар. Равновесие на полуострове могло нарушиться с падением халифата в Аль-Рассане, но это был развивающийся процесс, несвершившаяся реальность, и в том, что вальедцы разместили свои гарнизоны, пусть даже небольшие, на землях тагры, заключался немалый элемент провокации. Горстка солдат жила среди бескрайней пустоты, в опасной близости от мечей и стрел ашаритов.
Король Рамиро пытался поначалу, два года назад, поощрять поселения вокруг крепостей. Он не мог принудить людей ехать туда, в такую даль, но гарантировал переселенцам обычную военную помощь и освобождение от налогов на десять лет – не пустяк, учитывая затраты на постоянно растущую армию. Этого не хватило. Всего пятнадцать-двадцать семей, оставив свои явно безнадежные дела на севере, оказались достаточно храбрыми, или безрассудными, или отчаянными, чтобы попытаться устроить свою жизнь здесь, на пороге Аль-Рассана.
Возможно, положение год от года менялось, но память об армиях ашаритов, громоподобно несущихся на север по этим высокогорным равнинам, была еще свежа. И все, кто видел дальше собственного носа, понимали, что король слишком погряз во вражде со своими братом и дядей в Руэнде и Халонье, чтобы безрассудно содержать два сомнительных гарнизона в тагре и те семьи, которые сгрудились вокруг них.
Равновесие, возможно, и нарушалось, но все еще оставалось равновесием, и игнорировать его было гибельно. Вспоминая по дороге на юг прищуренные глаза и опасливые лица мужчин и женщин, которых он видел на полях возле крепостей, Альвар решил, что этим фермерам приходится бороться с вещами похуже, чем скудная почва и ранние заморозки на севере, у границы с Руандой. Даже сами поля здесь выглядели жалкими и хрупкими, всего лишь царапинами на широких просторах пустошей.
Кажется, Капитан смотрел на это иначе. Сэр Родриго непременно спешивался, чтобы поговорить с каждым фермером, которого они встречали. Альвар однажды оказался достаточно близко, чтобы услышать: они говорили об урожаях и сезонах дождей здесь, на землях тагры.
– Не мы истинные воины Вальедо, а эти люди, – сказал Капитан своим солдатам, вскакивая на коня после одной из таких бесед. – Любой из тех, кто выступил вместе со мной в этот поход, совершит ошибку, забыв об этом.
При этих словах его лицо было необычайно мрачным, словно он вызывал их на спор. Альвар вообще не склонен был что-либо отвечать. Он в задумчивости поскреб свой пострадавший подбородок, на котором пробивались первые ростки светлой бородки, и промолчал.
Плоский высокогорный ландшафт плато не изменился, на нем не было никаких пограничных знаков, но к вечеру следующего дня старый Лайн Нунес громко произнес, ни к кому в отдельности не обращаясь:
– Мы уже в Аль-Рассане.
Три дня спустя, ближе к закату, дозорные заметили вдали реку Таварес, а вскоре после этого Альвар впервые увидел башни и стены Фезаны, стоящие в северной излучине реки. В свете заходящего солнца они имели цвет меда.
Лудус первым заметил нечто странное. Поразительное количество стервятников кружилось и парило над рекой у северной стены города. Альвар никогда не видел ничего подобного. Их там были тысячи.
– Так бывает на поле боя, – тихо произнес Мартин. – Я имею в виду, когда битва закончилась.
Лайн Нунес прищурился, чтобы лучше видеть, и через мгновение повернулся и вопросительно посмотрел на Капитана. Сэр Родриго не слез с коня, поэтому никто из них не сделал этого. Он долго смотрел на далекую Фезану.
– В реке плавают мертвецы, – наконец произнес он. – Мы сегодня заночуем здесь. Я не хочу подходить ближе или вступать в город, пока мы не узнаем, что случилось.
– Хотите, я возьму двоих или троих солдат и попытаюсь выяснить? – спросил Мартин.
Капитан покачал головой.
– Не думаю, что в этом есть необходимость. Сегодня ночью мы разведем хороший костер. Удвой число дозорных, Лайн, но я хочу, чтобы ашариты знали, что мы здесь.
Некоторое время спустя, после вечерней трапезы и закатной молитвы о благополучном путешествии бога в ночи, они собрались вокруг костра. Мартин играл на гитаре, а Лудус и Бараньо пели под сверкающими звездами.
Вскоре после того как на востоке взошла почти полная белая луна, три человека открыто въехали в их лагерь.
Они слезли со своих мулов, дозорные отвели их в круг света от костра, и тогда музыка и пение прекратились, а Родриго Бельмонте и его всадники узнали, что произошло в Фезане в тот день.
Глава III
В конце дня из спальни Хусари ибн Мусы они услышали вопли на улицах. Послали раба узнать, в чем дело. Тот вернулся с пепельно-серым лицом и принес страшную новость.
Ему не поверили. Лишь после того как друг ибн Мусы, тоже купец, но менее процветающий, что, по-видимому, спасло ему жизнь, прислал своего слугу с тем же известием, прятаться от реальности стало невозможно. Все, кто отправился в замок этим утром, погибли. Обезглавленные тела плыли по крепостному рву и вниз по течению реки, становясь добычей кружащих птиц. Очевидно, деятельный правитель Картады решил, что только таким способом можно полностью покончить с угрозой восстания в Фезане. За вторую половину дня практически все влиятельные фигуры, еще остававшиеся в городе, были устранены.
Пациент Джеаны, торговец шелком, любитель роскоши, который, как ни трудно в это поверить, должен был оказаться среди трупов во рву, лежал в постели, закрыв глаза рукой, дрожащий и обессиленный после выхода почечного камня. Стараясь, хоть и не слишком успешно, справиться с собственными бурлящими чувствами, Джеана пристально наблюдала за ним. Как всегда, ее убежищем стала профессия. Тихим голосом, радуясь тому, что он ей пока повинуется, она велела Веласу приготовить еще снотворного. Но ибн Муса ее удивил.
– Пожалуйста, больше не надо, Джеана. – Он опустил руку и открыл глаза. Голос его звучал слабо, но четко. – Я должен быть в состоянии ясно мыслить. За мной могут прийти. Тебе лучше покинуть этот дом.
Джеана об этом не подумала. Он был прав, разумеется. Не существовало причин, по которым кровожадные наемники Альмалика позволили бы случайной болезни уберечь от них голову Хусари. А что касается лекаря – женщины-киндата, которая так некстати не пустила его во дворец…
Джеана пожала плечами. «Куда бы ни дул ветер, дождь прольется на киндатов». Она встретилась взглядом с Хусари. И увидела на его лице пугающее выражение, нарастающий ужас. Джеана подумала о том, как выглядит она сама, усталая и измученная после почти целого дня в этой жаркой и душной комнате, а теперь пытающаяся справиться с тем, о чем они узнали. С этой резней.
– Не имеет значения, останусь я или уйду, – ответила она, снова удивившись спокойствию собственного голоса. – Ибн Хайран знает, кто я, помните? Это он привел меня сюда.
Странно, но в глубине души ей все еще не хотелось верить, что именно Аммар ибн Хайран организовал и осуществил это массовое убийство невинных людей. Она не могла бы объяснить, почему это важно для нее: он – убийца, об этом знает весь Аль-Рассан. Имеет ли значение, что убийца обходителен и остроумен? Что он знает, кем был ее отец, и хорошо отозвался о нем?
У нее за спиной Велас тихо и деликатно кашлянул, что означало: ему надо сказать ей нечто срочное. Обычно так он выражал свое несогласие с ее мнением. Не оглядываясь на него, Джеана произнесла:
– Я знаю. Ты считаешь, что нам надо уйти.
Седой слуга, который до нее служил ее отцу, произнес своим как всегда приглушенным голосом:
– Я считаю, что почтенный ибн Муса дает мудрый совет, доктор. Мувардийцы могут узнать от ибн Хайрана, кто ты, но у них нет особых причин тебя преследовать. Но если они придут за господином ибн Мусой и найдут нас здесь, твое присутствие их спровоцирует. Господин ибн Муса скажет тебе то же самое, я уверен. Они из племен пустыни, госпожа. Они нецивилизованные люди.
Теперь Джеана резко обернулась, понимая, что срывает свой гнев и страх на самом верном друге, и не в первый раз.
– Так ты предлагаешь мне бросить пациента? – резко спросила она. – Это я должна сделать? Какой цивилизованный поступок с нашей стороны.
– Мне уже лучше, Джеана.
Она снова повернулась к Хусари. Тот с трудом сел на постели.
– Ты сделала все, чего можно требовать от лекаря. Ты спасла мне жизнь, хоть и не так, как мы ожидали. – Поразительно, он даже сумел иронически улыбнуться. Но эта улыбка не коснулась глаз.
Голос его теперь звучал тверже и более резко, чем когда-либо прежде. Джеана подумала, не пострадал ли рассудок торговца после навалившегося на него ужаса: возможно, такая перемена в поведении была реакцией на потрясение. Отец смог бы это определить и сказать ей.
«Отец, – подумала она, – больше никогда мне ничего не скажет».
Весьма вероятно, что мувардийцы придут за Хусари, что они действительно заберут и ее, если найдут здесь. Племена из Маджрита не знакомы с цивилизацией. Аммару ибн Хайрану хорошо известно, кто она такая. Альмалик Картадский отдал приказ устроить эту резню. И Альмалик Картадский сделал с ее отцом то, что сделал. Четыре года назад.
В жизни бывают такие моменты, когда все сдвигается, меняется, когда разветвляющиеся дороги ясно видны, когда человек делает выбор.
Джеана бет Исхак повернулась к своему пациенту.
– Я не оставлю вас здесь одного ждать их прихода.
Хусари снова улыбнулся.
– Что ты сможешь сделать, дорогая? Предложить воинам снотворное, когда они придут?
– У меня есть для них кое-что похуже, – загадочно ответила Джеана, но его слова заставили ее задуматься. – А чего хотите вы? – спросила она. – Я слишком спешу, простите. Может быть, они уже насытились. И никто не придет.
Он решительно покачал головой. Снова она отметила перемену в его поведении. Она знала ибн Мусу очень давно, но никогда не видела его таким.
– Полагаю, это возможно. Меня это мало волнует. Я не намерен ждать, чтобы выяснить. Если я хочу исполнить свой долг, мне в любом случае придется покинуть Фезану.
Джеана заморгала:
– И в чем состоит ваш долг?
– Уничтожить Картаду, – ответил пухлый, ленивый сибарит, торговец шелком Хусари ибн Муса.
Джеана во все глаза смотрела на него. И это тот самый человек, который любил хорошо прожаренное мясо, потому что не терпел вида крови во время еды. Его голос звучал так же спокойно и равнодушно, как тогда, когда он при ней обсуждал со своим торговым представителем страховку партии шелка перед отправкой его за море.
Джеана снова услышала робкое покашливание Веласа. Она обернулась.
– В таком случае, – сказал Велас так же тихо, как прежде, но теперь тревожно хмурясь, – мы ничем не можем помочь. Несомненно, будет лучше, если мы уйдем отсюда, чтобы господин ибн Муса мог начать готовиться к путешествию.
– Согласен, – сказал Хусари. – Я вызову провожатых и…
– А я не согласна, – резко возразила Джеана. – Во-первых, у вас может начаться лихорадка после того, как вышли камни, и мне необходимо проследить за этим. Во-вторых, вы не сможете покинуть город до наступления темноты и, уж конечно, не пройдете ни через какие ворота.
Хусари сплел свои пухлые пальцы. Теперь он смотрел прямо в глаза Джеаны.
– Что ты предлагаешь?
Джеане это казалось очевидным.
– Чтобы вы спрятались у нас, в квартале киндатов, до наступления темноты. Я пойду первой, договорюсь, чтобы вас впустили. И вернусь за вами на закате. Думаю, вам надо как-то замаскироваться. На ваше усмотрение. По темноте мы сможем уйти из Фезаны известным мне путем.
Велас, от изумления потерявший свою сдержанность, издал сдавленный звук.
– Мы? – осторожно переспросил ибн Муса.
– Если я собираюсь исполнить свой долг, – медленно произнесла Джеана, – мне тоже придется покинуть Фезану.
– А, – произнес мужчина на кровати. Несколько тревожных мгновений он смотрел на нее, как-то неожиданно перестав быть пациентом. Перестав быть тем человеком, которого она так давно знала. – Это из-за твоего отца?
Джеана кивнула. Нет смысла хитрить. Ибн Муса всегда отличался умом.
– Давно пора, – сказала она.
Предстояло очень многое сделать. Джеана поняла, быстро шагая по бурлящим улицам вместе с Веласом, что лишь упоминание об отце заставило Хусари принять ее план. И неудивительно, если посмотреть на этот вопрос под определенным углом. Если ашариты что-то и понимали – после многих веков взаимных убийств у себя дома, далеко на востоке, и здесь, в Аль-Рассане, – так это неистребимую силу кровной мести, как бы долго она ни откладывалась.
Каким бы абсурдом это ни казалось – женщина из народа киндатов, заявившая о своем намерении отомстить самому могущественному правителю из всех после падения Халифата, – она говорила на том языке, который понятен даже миролюбивому, безобидному купцу-ашариту.
И потом, этот купец уже не был таким миролюбивым.
Велас, пользуясь древним правом давнего слуги, без умолку высказывал ей возражения и предостережения. Как всегда, его голос звучал гораздо менее почтительно, чем в присутствии посторонних. Она помнила, что он так же вел себя с ее отцом, в те ночи, когда Исхак готовился бежать из дома на вызов к больному, не защитившись как следует одеждой от дождя и ветра, или бросив недоеденный ужин, или когда он слишком много работал, читая допоздна при свечах.
Она собиралась сделать нечто большее, чем поздно лечь спать, и испуганная озабоченность в голосе Веласа могла подорвать ее решимость, если бы она позволила ему продолжать. Кроме того, дома ее ждало еще более труднопреодолимое сопротивление.
– Это не имеет к нам никакого отношения, – настойчиво говорил Велас, шагая рядом с ней, а не сзади, что было совершенно нехарактерно для него и свидетельствовало о его крайнем возбуждении. – Кроме того, если они найдут способ свалить вину на киндатов, чему я нисколько не удивлюсь…
– Хватит, Велас. Пожалуйста. Мы больше, чем просто киндаты. Мы люди, которые живут в Фезане и прожили здесь много лет. Это наш дом. Мы платим налоги, мы платим нашу долю грязной дани Вальедо, мы прячемся от опасности за этими стенами и мы страдаем вместе с другими, если рука Картады – или любая другая рука – слишком сильно бьет по этому городу. То, что произошло сегодня, имеет к нам отношение.
– Мы пострадаем вне зависимости от того, что они делают друг с другом, Джеана. – Он был так же упрям, как и она, и после долгих лет жизни с Исхаком так же искусен в спорах. – Ашариты убили ашаритов. Почему мы должны из-за этого превращать свою жизнь в хаос? Подумай о тех, кто тебя любит. Подумай…
Снова ей пришлось прервать его. Теперь он говорил совсем как ее мать.
– Не преувеличивай, – сказала она, хотя он вовсе не преувеличивал. – Я лекарь. Я собираюсь поискать работу за пределами города. Обогатить свои знания. Сделать себе имя. Мой отец поступал так многие годы, несколько раз участвовал в походах халифа, подписывал контракты с различными правителями после падения Силвенеса. Так он оказался в Картаде. Ты это знаешь. Ты был вместе с ним.
– И я знаю, что там произошло, – резко ответил Велас.
Джеана остановилась посреди улицы как вкопанная. Кто-то, кто бежал следом за ними, чуть не налетел на нее. Это была женщина, как увидела Джеана, лицо ее было белым, как маска во время весеннего карнавала. Но это было ее настоящее лицо, а маской его сделал ужас.
Велас тоже был вынужден остановиться. Он смотрел на нее сердито и испуганно. Маленький человечек, немолодой, ему было уже почти шестьдесят. Он долго служил ее родителям, до того как Джеана родилась. Раб из Валески, купленный молодым на базаре в Лонзе, через десять лет он получил свободу, как было принято у киндатов.
Тогда он мог уехать куда угодно. Он свободно говорил на пяти языках, прожив несколько лет вместе с Исхаком в Батиаре и Фериересе и при дворах халифов в самом Силвенесе. Из него вышел идеальный помощник лекаря, он знал больше, чем многие доктора. Скромный, обладающий острым умом, Велас мог бы сделать карьеру где угодно на полуострове или за восточными горами. В те дни в Аль-Фонтине при халифах служили и управляли делами в основном бывшие рабы с севера, и немногие из них были так же умны и разбирались в нюансах дипломатии так же хорошо, как Велас после десяти лет, проведенных в обществе Исхака бен Йонаннона.
Подобный вариант, по-видимому, даже не рассматривался. Возможно, Веласу недоставало честолюбия, возможно, он просто был доволен своим положением. Он принял веру киндатов сразу же после освобождения. Добровольно взвалил на свои плечи тяжелый груз их истории. После этого он молился белой и голубой лунам – двум сестрам бога, – вместо того чтобы воскрешать в памяти образы Джада из своего детства в Валеске или звезд Ашара, нарисованных на куполах храмов в Аль-Рассане.
Он оставался с Исхаком, Элианой и их маленькой дочкой с того дня и до нынешнего, и если кто-то в мире, не считая родителей, любил ее по-настоящему, то это был Велас, и Джеана это знала.
От этого только тяжелее было смотреть в его встревоженные глаза и понимать, что она не может ясно объяснить, почему тропа ее жизни сделала такой резкий поворот после известия о резне. Почему ей стало так очевидно, что она теперь должна делать. Очевидно, но необъяснимо. Она могла представить себе, что сказал бы сэр Реццони из Сореники в ответ на подобное заявление. Она также словно услышала слова своего отца: «Очевидная неспособность мыслить ясно, – пробормотал бы Исхак. – Начни с самого начала, Джеана. Потрать столько времени, сколько тебе нужно».