Пылающие сердца
Полицейские подходят к водителям такси, и те по рации передают информацию дальше по цепочке.
– Нужно ждать. Если кто-то из водителей видел в салоне ребенка без родителей, он обязан сообщить властям или, на крайний случай, в диспетчерскую. Все уже оповещены.
Ждать! Ждать! Как ждать? Я не могу просто так сидеть и ждать. Мечусь по остановке и опрашиваю прохожих. Одновременно в руках усача и Кати звенят телефоны – все напряженно смотрят на них.
– Да? Есть! – глаза полицейского радостно сияют.
– Отлично! Просто отлично! – кричит Катя и поворачивается ко мне. – Милашу видели в сорок шестой маршрутке.
– Да, – подтверждает усач. – Девочка сидит в диспетчерской на конечной остановке. Сотрудники уже сообщили в полицию и в садик.
– А-а-а! – сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди.
Тут и в моей руке вибрирует телефон. Мой рот кривится, пытаюсь выдавить из себя слова благодарности, но только реву в голос.
– Ладно тебе. Ладно! – усач хлопает меня по плечу. – Поехали за дочкой!
– Дина, я так рада, что все обошлось! – меня обняла девушка-репортер. – Мы поедем с вами. Нужно снять счастливое воссоединение мамы и дочки. Вы не против?
Я настолько счастлива, что соглашаюсь. Главное, Милаша нашлась. В дороге я немного прихожу в себя и звоню маме. Услышав, что внучка жива и здорова и скоро будет дома, мама всхлипывает:
– Дина, прости меня. Дина! – я едва различаю слова среди рыданий. – Дина! Я больше никогда… ни за что…
Мне бы сказать маме добрые слова, успокоить ее, но я еще зла. Если бы нее ее безответственность, разве пришлось бы пережить такие трудные часы?
– Мама, я пока не хочу с тобой говорить об этом! – заявляю я и отключаюсь.
– Зачем вы так жестко с матерью? – упрекает меня усач. Он сидит рядом с синеглазым водителем и сейчас, повернувшись, неодобрительно смотрит на меня.
– Все будет хорошо. Мне просто надо прийти в себя.
– Дина, вы молоды, быстро переключитесь. Ваша дочка тоже скоро будет вспоминать свой побег из садика как приключение. А вот нам, старшему поколении, намного хуже приходится. Наверняка у мамы давление. Ее и без вашей обиды груз вины к земле клонит, а тут еще и вы. Позвоните ей, успокойте.
Но я позвонить не успеваю. Машина останавливается у небольшого дома из белого кирпича, и я забываю о намерении. Я выскакиваю из салона и несусь к входу.
Милаша сидит на стуле, скромно сложив на коленях ладошки. Ее милое личико красно от слез.
– Ма-ма! – с криком она бросается ко мне на шею. – Мамочка! Я больше так не буду! Я к тебе хотела!
Но я ничего не могу сказать. Просто исступленно целую дочку и обнимаю так, что, кажется, втисну ее в себя и не отпущу больше никогда.
– Дина, – меня кто-то трогает за плечо. Оборачиваюсь: Катя. – Мы поедем.
– Спасибо вам. Спасибо огромное! – я не знаю, как еще выразить свою благодарность, и просто кланяюсь.
– Ну, что вы! Не надо так! – отмахивается девушка.
– Ой, а вас видела по телевизору! – заявляет Милаша.
– Правда? Ты смотришь наш телеканал?
– Нет. Я смотрю «Карусель», «Мульт» и «Беби ТВ».
– Она ч-часто остается д-дома с бабушкой, а та смотрит новости, но, видимо, и з-запомнила вас, – поясняю я, заикаясь я от пережитого волнения и стресса. – К-катя, оставьте мне свой номер, я вам п-позвоню.
– Не надо звонить! Бог с ними, с этими знаменитостями и их грязными тайнами. У меня получился отличный репортаж. Можно я сегодня вечером пущу его в новостях?
– Да, конечно, – соглашаюсь я. – Спасибо огромное. И приходите в «Нефертити». Я вам обязательно сделаю отличный массаж, если, конечно, меня не выгонят к тому времени.
Мы смеемся: я сквозь слезы, а Катя просто от чистого сердца.
Я сажусь в машину. Полицейский-усач предлагает подбросить нас к дому. Он сообщает о находке в детский сад и в участок и отменяет все развернутые розыскные мероприятия.
Я расспрашиваю дочь.
– Скажи мне, пожалуйста, почему ты обманула бабушку и убежал из садика?
– Я к тебе хотела.
– Милаша, но такие вещи делать нельзя!
– Я больше не буду! Мне было страшно, – начинает плакать дочь, и я оставляю расспросы до более спокойного момента. Всем надо прийти в себя.
У подъезда прощаюсь с полицейскими. Уже вечер. Мы все устали от переживаний и хотим отдохнуть, поэтому решаем заполнить протокол завтра.
Мы с Милашей идем домой. Я звоню в дверь. В груди ворочается чувство вины перед мамой, которая осталась в этой беде наедине с собой. Но на звонок никто не отвечает.
– Странно, – бормочу я, доставая из кармана ключи.
Я распахиваю дверь: на полу в прихожей лежит мама…
Глава 6
Я падаю на колени, трогаю щеку – теплая. Жива! Кровь отхлынула от лица от облегчения.
– Мамочка, что с тобой? – пытаюсь ее поднять, но голова запрокидывается назад.
– Бабуля, я боюсь! – плачет Милаша.
Быстрый взгляд назад: дочка испуганно жмется к дверям, по ее пухлым щекам катятся слезы.
– Милаша, дай мне телефон! – приказываю я и поворачиваюсь к маме: – Мама, пожалуйста, приди в себя!
Я легонько хлопаю ее по щекам. Если это простой обморок, мама очнется. Но все безрезультатно. В панике бросаюсь к аптечке, вываливаю содержимое на пол – нашатырного спирта нет.
– Ба-бу-ля, – воет сзади дочка.
– Телефон! Дай мне телефон!
Милаша наконец лезет в мою сумку и протягивает мобильник. Я звоню в скорую, отвечаю на вопросы, называю адрес.
Тут раздается сигнал мультиварки. Кидаюсь в кухню: в чаше – кашка для дочки. Даже в таком состоянии мама подумала о внучке. От осознания своей вины и беспомощности становится совсем невыносимо. Хочется выть и кричать, но рядом ребенок.
Я глубоко вдыхаю, чтобы остановить приступ истерики и еще больше не напугать дочь, и сажусь на пол. Милаша падает рядом со мной. Она дрожит. Я слышу, как стучат ее зубы.
В ожидании скорой кладу голову мамы к себе на колени. Ее бледное лицо вытянулось, щеки провалились, вокруг глаз и носа разлилась синева. Она часто, но поверхностно дышит. Другой рукой прижимаю к себе дочку.
– Тихо, тихо, – успокаиваю ее, а в голове бьется только одна мысль: «Только бы все было хорошо! Только бы все было хорошо!» Врачи вваливаются в квартиру вдвоем, отодвигают меня в сторону и занимаются мамой.
– Что случилось? – спрашивает низенький врач.
– Не знаю. Мы приехали, она лежит в коридоре.
– Сердечница? – спрашивает медик в синем костюме и вытаскивает портативный аппарат ЭКГ.
– Не жаловалась. Давление есть. Мама пьет по утрам таблетки.
– Что же вы! Вместе живете, а ничего о матери не знаете, – упрекает врач. Он внимательно следит за лентой ЭКГ, а потом переглядывается с напарником. – Забираем. Нужно везти в больницу. Срочно!
В этот момент мама открывает глаза. Мы кидаемся к ней.
– Мамочка, как ты? Что случилось? Мы пришли домой, а ты лежишь.
– Б-больно, – едва слышно сипит мама.
– Где у вас болит? Можете показать пальцем?
Мама пытается поднять руку, но она с гулким стуком падает на пол.
– Бабуля, у тебя что болит? – плачет Милаша, но я прижимаю ее к себе.
– Так, отойдите в сторону, – врач скорой наклоняется к маме.
Его лицо встревожено. Я ловлю каждое движение губ, ресниц, каждый взгляд, и увиденное приводит меня в ужас.
– Все плохо? – спрашиваю помертвевшими губами, но доктор сосредоточен на маме.
– Елена Андреевна, мы вас отвезем в городскую больницу. По словам вашей дочери, вы находились без сознания примерно полчаса. Это долго. Нужно обследоваться.
– А что показывает ЭКГ?
– Есть проблемы с сердцем, нужно лечиться.
– Инфаркт? – в ужасе спрашиваю я.
– Кардиологи разберутся, – тихо ответил врач. – Мне трудно сказать, но ЭКГ вашей мамы мне совсем не нравится.
Медики кладут маму на носилки и выходят из квартиры. Я хватаю сумку, телефон и дочь, и мы бежим следом за ними. Мама снова закрывает глаза, отключается, а дальше начинается кошмар.
– Иу-иу-иу— воет сирена скорой помощи.
Этот звук острой иглой ввинчивается в мозг. Кажется, ещё немного, и я завою от боли и переживаний. Слёзы катятся по лицу и падают, падают с подбородка на пухлую ручку Милаши. Каждый раз дочка вздрагивает и судорожно цепляется за мои пальцы.
Ей страшно. От ужаса и у меня плавится душа.
Я, не отрываясь, смотрю на носилки, на которых в эту минуту умирает мама.
– Доктор, спасите ее, пожалуйста! – умоляю я.
– Не мешайте!
Врач реанимации с интервалами жмёт на пластиковый мешок, прикреплённый к кислородной маске, лежавшей на лице мамы, а второй медик ритмично давит на грудную клетку, выполняя непрямой массаж сердца. Нажимы такие частые и сильные, что кажется, будто сейчас треснут мамины рёбра.
Мне страшно. Я сжимаюсь. Хочется закрыть уши ладонями: боюсь услышать этот звук и сойти с ума.
– Осторожнее, пожалуйста! – бормочу почти в беспамятстве.
– Боюсь, не довезем, – сипит от усердия доктор и кричит: – Иваныч, долго ещё?
– Десять минут. Мы и без того идём по «зелёному коридору».
Коридор, какой коридор?
Я поднимаю глаза и смотрю в лобовое стекло: боковые покрыты плотной тонировкой. С бешеной скоростью навстречу несутся деревья и здания. Автомобили замедляют движение и жмутся, как воробьи, к тротуарам, пропуская желтую машину «Реанимации». Поворот, ещё один. Я даже слышу, как скрипят шины по асфальту при резком торможении.
– Двадцать девять, тридцать…, – считает вслух доктор.
Он на мгновение замирает, пока его напарник сжимает мешок, вгоняя воздух в легкие мамы. Затем проверяет пульс на сонной артерии, и начинает счет снова.
– Мамочка, мне больно? – где-то на заднем плане плачет Милаша.
– Что? Почему?
Мгновенный взгляд на дочку: ее пальчики побелели: так сильно я сжимаю их.
– Прости, доченька, прости, – я притягиваю ее голову к груди, а слёзы капают с новой силой на светлую макушку, но теперь уже от жалости к ребёнку.
Я плохая дочь и плохая мать!
– Мамочка, не плачь! Я больше никогда не буду так делать. Честно-честно!
– Солнышко, ты не виновата.
– Мне страшно.
– А ты смотри на меня.
– Мамочка, бабушка поправится?
– Все будет хорошо.
Я говорю, а сама прижимаю к себе дочку, как спасательную соломинку, словно эта крошка может защитить мое сердце от боли, и молюсь, молюсь про себя: «Господи Боже! Ты же милосердный! Пожалуйста, спаси мою маму! Накажи лучше меня!»
– Есть пульс! – сипло выдыхает доктор.
Я вздрагиваю. Сердце вот-вот выскочит из груди. Внутри разгорается надежда.
– Чт-то? К-как?
– Сердцебиение восстановилось, – врач вытирает пот со лба, садится на кушетку рядом со мной и лезет в медицинскую сумку. Вытаскивает ампулу и шприц и смотрит на напарника: – Лёш, работай Амбой (мешок Амбу – ручное устройство для выполнения искусственной вентиляции легких), не останавливайся.
Чудо! С хрустом сцепляю пальцы в немой молитве. Я верю в чудо! Не может же мама умереть из-за обычной ссоры!
Не может! Нельзя! Я себе этого не прощу!
Последний разворот по кругу, и машина останавливается у подъезда приемного покоя. Нас уже ждут.
Врачи спрыгивают, вытаскивают носилки, которые мгновенно превращаются в каталку на колёсах, и бегут к зданию. Я подхватываю Милашу на руки и несусь за ними.
– Что у вас? – нас встречает медсестра.
– Сердечный приступ. Была кратковременная остановка дыхания. Проведена СЛР (сердечно-легочная реанимация). Введён один миллиграмм адреналина. Больная без сознания.
Всю информацию врач выкрикивает на ходу. Мы бежим следом.
– Опекун?
– Дочь. Сзади. Она расскажет, что случилось.
– Помогите переложить пациентку.
Каталку ставят рядом с кроватью, все дружно обступают ее.
– Раз, два, три…
Секунда, и мама уже лежит на кровати, окружённая медиками. Можно выдохнуть: теперь помогут.
– Хронические заболевания? – на ходу спрашивает у меня медсестра.
– У мамы? – бестолково мямлю я.
– А здесь есть ещё пациент?
– У мамы давление.
– Аллергия на препараты?
– Нет… Кажется… Не знаю, – слёзы с новой силой наполняют глаза. Я действительно не знаю эту информацию, отчего становится ещё хуже.
Эгоистка! Махровая эгоистка!
– Что у нас здесь?
Я оборачиваюсь. У кровати стоит молодой врач в очках. Он держит в руках узкий фонарик, приподнимает сначала одно веко, потом другое и светит на зрачки.
– Девушка, подвиньтесь.
Это мне? Сзади приближается медсестра и катит аппарат на колесиках.
– Подключать?
– Да, проверим сердечный ритм.
Медсестра делает ЭКГ.
– Дмитрий Владимирович, смотрите.
– Что? Что там? – кажется, что сердце сейчас остановится и у меня.
Врач не отвечает, обращается к другой медсестре.
– Света, поставь капельницу, – тут он называет незнакомое лекарство, – и пригласи кардиолога. Кто сегодня дежурит?
– Вихров.
Медики переглядываются. Доктор слушает маму и хмурится, ждет, пока Света сделает ЭКГ. Потом сравнивает две ленты: со скорой помощи и свою. Я замираю от волнения. Наконец он выпрямляется и задумчиво теребит подбородок.
– Опять Вихров? Он же хирург!
– На подмене. У Степанова жена рожает, – отвечает медсестра.
– О, нужно парня поздравить.
– Кого? Вихрова или Степанова?
– Степанова, конечно. Вихрова, кажется, – быстрый взгляд на маму, потом на меня, – поздравлять, кажется, не с чем: тяжелая предстоит смена.
Я слушаю ее и не понимаю, что происходит. Кто рожает? Почему рожает? Здесь лежит без сознания моя мама. Ей только что делали искусственное дыхание, а медики спокойно, как ни в чем ни бывало обсуждают незнакомого человека.
– Простите, что с мамой? – не выдерживаю я, когда доктор заканчивает осмотр и идет к столу.
– Это вы нам скажите, – усмехается доктор. – Что случилось?
– Моя дочь убежала из садика. Мы целый день ее разыскивали, а когда я вернулась домой, мама лежала на полу, – с трудом выжимаю я слова. – Я сразу вызвала скорую.
– Угу! Понятно. Света, собери анамнез у опекуна.
– Но мама… ей нужна помощь!
– Необходимая помощь ей была оказана в скорой. Сейчас ваша мама дышит самостоятельно, сердечные ритмы неровные, но смертельной опасности нет.
– Но почему у неё была остановка сердца?
– А вот это надо выяснить, но вы мешаете. Посадите девочку на стул, а сами идите к медсестре. Когда придёт кардиолог, он осмотрит пациентку, опишет ЭКГ, если нужно, направит на дообследование и поставит диагноз.
– А вы не можете?
– Девушка, я врач неотложки, а не специалист по сердечным болезням.
Вой сирены скорой помощи привлекает всеобщее внимание.
Через секунду в дверях показывается новая каталка. Медсестры и доктор бросаются встречать очередного пострадавшего. На каталках лежат перепачканные в крови люди. Светловолосая девушка неожиданно садится на каталке и кричит на одной ноте:
– Убери руки, коза! Не смей меня трогать!
– Больная, ложитесь! Вам нельзя волноваться.
Больше я не обращаю внимания на суету вокруг. Какое мне дело до чужих людей, когда мама осталась одна.
– Милаша, посиди здесь немного. Я посмотрю, как там бабушка.
Дочка согласно кивает. Жалость царапает сердце. Конечно, не нужно было ее брать с собой, но и оставить одного четырехлетнего ребёнка в пустой квартире я не могла. Все случилось так неожиданно. В наш уютный мирок трёх женщин ворвалась беда. А все виноват мой длинный язык!
Не обращая больше внимания на суету вокруг, я сажусь возле мамы и смотрю на ее бледное лицо с прозрачной, как рисовая бумага, кожей. Ищу признаки жизни, но их нет. Раскаяние просто душит меня. Хочется выбежать на улицу и выпустить боль в воздух.
Мама тронула мою ладонь пальцами. Я радостно вскидываю глаза: она смотрит на меня уплывающим взглядом. Ее сухие губы шевелятся.
– Мамочка, молчи, не разговаривай, – растягиваю рот, пытаюсь приободрить ее, но губы трясутся, и улыбка получается кривой. – Сейчас придёт доктор.
– Б-больно…, Дина.
– Ох! Кто-нибудь! – я вскакиваю. – Мама пришла в себя. Ей больно!
– Ждите кардиолога! – кричит издалека врач.
– Да где же он?
* * *Я выхожу из ординаторской, зевая во весь рот, и бреду по темному коридору. Больные спят, только дежурному врачу отдыхать некогда.
У поста сидит медсестра, высокая и крупная женщина, надежда кардиологов. Она так давно работает в отделении, что, кажется, сама без врача может поставить диагноз больному и оказать первую помощь.
– Нина Андреевна, что в неотложке? Серьезно?
– Не знаю, – медсестра отрывает глаза от телевизора, по которому смотрит вечерние новости. – Сообщили только, что первая помощь оказана, нужен кардиолог. Если что, места в отделении есть.
– Что-то интересное? – спрашиваю я, кивая в сторону телевизора: так не хочется спускаться в суматоху неотложки!
Звук приглушен, на экране мелькают какие-то люди. Вот мечется светловолосая девушка с короткой стрижкой. Ее лицо перекошено ужасом, она в панике. Камера выхватывает то ее глаза, наполненные слезами, то искривленный в крике рот.
Следующий кадр – репортер, которая о чем-то рассказывает. Потом появляется девочка. Она бросается в объятия блондинки, а та исступленно целует малышку.
Нина Андреевна улыбается и смотрит на меня. У нее какое-то просветленное лицо.
– Представляешь, девочка сбежала из детского сада. Весь день ее разыскивали и нашли. Даже не верится, что так дружно сработало телевидение и полиция.
– А понятно. Ну, я пошел.
– Давай! – медсестра поднимает вверх кулак. – Удачи.
Я вызываю лифт, спускаюсь и издалека вижу ту девушку, которая только что мелькала на экране телевизора. Удивленно качаю головой: надо же! Оглядываю неотложку: на стуле у стола приемной медсестры сидит и девочка. Я запомнил ее по яркому бомберу с портретом Русалки на груди.
Блондинка нервно вскакивает с места и кричит:
– Где же кардиолог?
– Я здесь.
Она оборачивается: покрасневшие от слез глаза в упор смотрят на меня. Я даже не вижу, какого они цвета, настолько расширены зрачки. Женщина измотана. Еще бы: целый день занималась поисками дочери, а тут и маме плохо стало. Не каждый человек выдержит такое испытание.
– Пожалуйста, доктор, спасите мою маму, – она бросается ко мне, сложив в мольбе руки.
Я недовольно хмурюсь, хорошо, что под маской не видна моя гримаса. Не люблю, когда всякие истеричные особы лезут под руку. Занималась бы лучше ребенком, чтобы он опять какой-нибудь номер не выкинул.
– Девушка, не паникуйте. Отойдите! – говорю, возможно, резко, но и нянчиться с ней мне недосуг.
Я сажусь на стул рядом с кроватью пациентки. Она выглядит плохо. Дыхание поверхностное, губы тронуты синевой. Женщина в сознании, но взгляд блуждает по сторонам, словно ищет кого-то. Вот он натыкается на лицо дочери, ресницы вздрагивают. Плохо дело. Женщина совсем слаба.
– Я вас сейчас послушаю, – говорю ей, доставая стетоскоп из кармана. Она едва заметно кивает.
Расстегиваю блузку и подношу стетоскоп к ее груди.
– Евгений Михайлович! Там…
Оборачиваюсь на крик: из другого конца приёмного покоя ко мне бежит медсестра Света. Ее глаза круглые от ужаса, губы трясутся, лицо перекошено.
– Что случилось?
Моя рука замирает, не успев коснуться кожи пациентки.
– Там… там…
Я смотрю в том направлении. Палец Светы показывает на каталку, на которой лежит девушка-блондинка. Ее одежда перепачкана кровью, руки бессильно болтаются, как у сломанной куклы.
– Раз, два, три…
Медики поднимают ее, чтобы переложить на кровать, голова девушки запрокидывается, длинные локоны падают и открывают юное лицо.
– Лялька! Нет! – я мгновенно забываю о больной и срываюсь с места.
Глава 7
От такого поведения врача я на мгновение замираю. Что происходит? Почему? Моей маме плохо, а этот придурок убегает к какой-то Ляльке! Растерянность меняется негодованием и злостью.
И тут меня прорывает.
– А-а-а! – кричу я, вне себя от злости.
Все неудачи сегодняшнего дня выливаются в этот безумный крик. Вижу краем глаза, как поднимают головы медики, как испуганно оглядывается доктор Вихров, но танк, по имени Дина, уже не остановить.
Словно безумная бросаюсь следом за этим грубияном. Обгоняю его и врезаюсь с размаху, расставив руки, как курица крылья:
– Не пущу! Только через мой труп! Сначала моя мама.
– Больная на голову, что ли? – Вихров отталкивает меня в сторону и бежит к пациентке на каталке.
Отчаяние лишает меня страха. Мне надо его остановить. Иначе… я больше его никогда не увижу. Я бросаюсь на него со спины, хватаюсь за шею, подпрыгиваю и облепляю ногами талию.
– Гад! Сволочь! Я тебя урою! Только посмей уйти!
– Отстань от меня, липучка!
Он легко скидывает меня со спины. Я больно падаю на пол. Отчаяние переполняет меня. Сквозь пелену слез я вижу, как он наклоняется к каталке и шепчет:
– Лялька! Как же так? Лялька.
Но и я не сдаюсь. Снова поднимаюсь на ноги, не чувствуя боли, и несусь за ним. Хватаю его за талию и тяну на себя. Ко мне бегут его коллеги. Они уже пришли в себя от неожиданности и уцепились за меня, но я держусь так крепко, как могу, и шиплю прямо ему в ухо:
– Сначала моя мама, потом все остальное.
– Вызовите охрану! Уберите от меня эту сумасшедшую!
Сзади ему под ноги кидается Милаша.
– Не трогай мою маму!
Кто-то подхватывает дочку на руки, но она визжит так, что закладывает уши.
– Там… моя жена, – хрипит Вихров, слегка придушенный моими руками.
– А мне плевать! Ей уже помогают, а мою маму можешь спасти только ты.
– Пусти меня, или я сдам тебя в полицию!
– Попробуй только! Я скажу, что ты отказываешься выполнять врачебный долг, – кричу я ему в спину.
– Ладно. Ты меня достала! Отвезите пациентку на КТ! – приказывает он медсестре.
– Хорошо, Евгений Михайлович.
Доктор цепляется за мои пальцы и пытается оторвать их от своего халата, но я держусь крепко. Тогда он расстегивает халат, и тот остается у меня в руках. Оттого, что тяжесть внезапно исчезла, я снова чуть не падаю на пол.
– Я сейчас приду, – чеканит он слова, глядя на меня в упор. – Только посмотрю, в каком состоянии моя жена. Довольна, стерва?
Я от злости скриплю зубами и яростно кидаю халат на пол. С трудом сдерживаюсь, чтобы его не растоптать. Не отрываясь смотрю врачу в глаза. Суровый взгляд серых глаз из-под насупленных бровей сверлит меня. Я тоже не сдаюсь.
– Попробуй только не приди, придурок!
– Ах, ты!
– Что я?
Иду на него грудью, а в голове мелькают вип-персоны, к которым я могу обратиться за помощью, чтобы наказать этого докторишку.
– Сказал же приду! – пасует перед моей яростью доктор. – Сразу, как сделают КТ.
«Ну и грубиян!» – не к месту мелькает мысль. Точно. Хам! Резкие слова кардиолога задевают. В душе закипает злость. С языка уже готова сорваться колкость, но я держусь: одной вспышки на сегодняшний вечер достаточно.
Неизвестно, сколько секунд длилась бы эта война взглядами и словами, если бы не Милаша.
– Мамочка, я есть хочу, – слышу я хныкающий голос дочки и наконец прихожу в себя.
Что это было? Неужели я способна на такие безумные поступки? Или именно этот человек будит во мне низменные страсти? Я отворачиваюсь и тороплюсь к кровати мамы.
– Пойдем к бабушке. У меня в сумке есть печенье. Хочешь?
– Да.
Мама тяжело дышит, но в сознании. Одна рука ее лежит на груди.
– Мамочка, как ты?
– Ди-на! Что ты устроила?
– Мамочка, не время сейчас разводить сантименты. Тебе помощь нужна. Еще болит?
Мама устало закрывает глаза, но руку с груди не убирает. Ее лицо перекашивает гримаса боли. Я где-то читала, что сердце не болит, а давит, жмет, отдает в лопатку и в плечо. Может, проблема в другом?
– Мама, смотри на меня, – прошу ее. – Разговаривай со мной. Тебя сейчас повезут на КТ (компьютерная томография). Где у тебя болит?
– Везде, – едва слышно выдавливает мама.
Я вижу, как из-под опущенных ресниц выкатывается слеза и стекает по щеке. Мои глаза тоже наполняются влагой. Мне плохо. Так плохо, что я бы с удовольствием взяла мамину боль на себя. Путь лучше мне будет худо, чем моим родным.
Подбегает медсестра Светлана, отсоединяет провода и берется за спинку кровати.
– Штатив капельницы несите, – приказывает она мне и смотрит так злобно, что у меня мурашки бегут по спине.
– А маме прямо с капельницей КТ делать будут? Может, нужно вытащить из вены иглу?
– Вас не спросили! – грубо ответила девушка. – Устроили тут балаган! У хирурга жену в тяжелом состоянии привезли, а вы даже взглянуть на нее не даете. Вы бы разве не побежали сразу к родному человеку?
– Я слышала, как эта блондинка медиков материла, – парирую я, но чувствую, как краснеют щеки: мне стыдно.