Укрытие. Книга 1. Иллюзия

4

Настоящее время

Холстон сидел в шлюзе на единственной металлической скамье. Мысли у него словно заклинило от недосыпания и ощущения неизбежности того, что его ожидало. Нельсон, глава лаборатории очистки, опустился перед ним на колени и продел ногу Холстона в штанину белого комбинезона для аварийных работ.

– Мы усовершенствовали уплотнения на стыках и добавили вторую напыляемую подкладку, – сказал Нельсон. – Это должно дать тебе больше времени, чем было у кого-либо прежде.

Его слова дошли до сознания Холстона, и он вспомнил, как наблюдал за женой, когда ее отправляли на очистку. Верхний этаж укрытия с большими экранами, показывающими внешний мир, в это время обычно бывает пуст. Остающимся внутри невыносимо смотреть на происходящее. А может, они предпочитают подняться и насладиться прекрасным видом потом – не наблюдая, какой ценой этот вид обеспечен. Но Холстон всегда смотрел и никогда не сомневался, что станет смотреть и впредь. Он не видел лица Эллисон за зеркальным щитком шлема, не мог разглядеть ее тонкие руки в мешковатых рукавах комбинезона, когда она тщательно работала чистящей салфеткой, но он знал ее походку, ее манеры. Он смотрел, как она закончила работу, проделав ее не торопясь и тщательно, а потом шагнула назад, в последний раз взглянула в камеру, помахала ему и повернулась, чтобы уйти. Как и другие до нее, она неуклюже направилась к ближайшему холму и начала подниматься на него, с трудом двигаясь в сторону полуразрушенных шпилей древнего рассыпающегося города, едва различимого на горизонте. Все это время Холстон не шевелился. Даже когда она упала на склоне холма, стискивая шлем и корчась, в то время как токсины проедали сперва защитное напыление, затем ткань комбинезона, добравшись в конце концов и до его жены, он не шелохнулся.

– Другую ногу.

Нельсон шлепнул его по лодыжке. Холстон поднял ногу и позволил технику натянуть штанины на голени. Глядя на свои руки, на нижний комбинезон из черного углеродного волокна, надетый на голое тело, Холстон представил, как все это растворяется, отваливается, словно чешуйки засохшей смазки на трубе генератора, а кровь вырывается из пор и заполняет комбинезон с безжизненным телом внутри.

– Возьмись за поручень и встань…

Нельсон проделывал процедуру, которую Холстон уже видел дважды. В первый раз с Джеком Брентом – тот был агрессивен и враждебен до конца, вынудив его, шерифа, стоять наготове возле скамьи. И второй раз с женой – он смотрел, как ее снаряжают, через окошко в двери шлюза. Холстон прекрасно знал, что следует делать, но сейчас все равно нуждался в указаниях. Мысли его витали вдалеке. Подняв руку, он ухватился за трапециевидный поручень над головой, подтянулся и встал. Нельсон взял комбинезон за бока и рывком натянул его до талии Холстона. Два пустых рукава повисли по бокам.

– Левую руку сюда.

Холстон бездумно повиновался. Когда он оказался непосредственным участником процедуры, этой последней прогулки приговоренного, его охватило ощущение нереальности. Холстон часто гадал, почему люди подчиняются, почему они совсем не сопротивляются. Даже Джек Брент выполнял, что ему говорили, хотя при этом сквернословил и был агрессивен. А Эллисон проделала все спокойно, вспомнилось Холстону, когда он поочередно засовывал руки в рукава. Когда комбинезон оказался надет полностью, Холстон подумал, что люди, наверное, подчиняются, потому что не могут поверить в происходящее. Человек попросту не в состоянии воспринять, что его спокойно направляют на смерть, неизбежность которой он полностью осознает.

– Повернись.

Холстон подчинился.

Он ощутил легкий рывок в районе талии, затем вверх до шеи, потрескивая, пробежала собачка застегивающейся молнии. Еще один рывок, еще одна молния. Два слоя безнадежности. Хруст липучки, ложащейся поверх молний. Похлопывания, проверки. Холстон услышал, как сняли с полки шлем. Он сжал пальцы в пухлых перчатках, пока Нельсон проверял начинку шлема.

– Давай еще раз повторим процедуру.

– В этом нет нужды, – спокойно возразил Холстон.

Нельсон взглянул на дверь шлюза, ведущую обратно в укрытие. Холстону не требовалось смотреть туда – он и так знал, что за ним наблюдают.

– Не упрямься, – попросил Нельсон. – Я все должен сделать по закону.

Холстон кивнул, но он знал, что нет никаких писаных законов. В укрытии из поколения в поколение передавалось множество устных традиций, подернутых мистическим флером, но ни одна не могла сравниться по ортодоксальной непоколебимости с традициями изготовителей комбинезонов и техников из лаборатории очистки. Важность их работы признавали все. И пусть физически процедуру выполняли чистильщики, именно техники делали ее возможной. Это были мужчины и женщины, которые обеспечивали вид на большой мир за пределами тесного укрытия.

Нельсон положил шлем на скамью.

– Салфетки здесь. – Он похлопал по чистящим салфеткам, прикрепленным к комбинезону спереди.

Холстон потянул за салфетку. Удерживающая ее липучка отсоединилась с громким треском. Холстон посмотрел на завитки шершавой ткани и прилепил салфетку обратно.

– Сначала брызнешь два раза на салфетку очистителем из бутылочки. Протрешь, затем высушишь этим полотенцем и наложишь защитную пленку.

Он похлопал по карманам в нужном порядке, хоть они и были пронумерованы перевернутыми цифрами, чтобы Холстону было легче их разобрать, и помечены разными цветами.

Холстон кивнул и в первый раз за все время подготовки посмотрел Нельсону в глаза. Он с удивлением заметил в них страх – а это чувство Холстон при своей профессии научился различать хорошо. Он едва не спросил Нельсона, в чем дело, но быстро сообразил: тот боится, что все инструкции окажутся напрасными, что Холстон выйдет и – чего ожидали от всех чистильщиков – не выполнит своих обязанностей. Не станет делать этого для людей, чьи правила, запрещающие мечтать о лучшем месте для жизни, обрекли его на смерть. А может, Нельсон боялся, что дорогое и сложное снаряжение, изготовленное им и его коллегами с использованием методов, разработанных задолго до восстания, покинет укрытие и просто погибнет в ядовитой атмосфере, не принеся никакой пользы.

– Все нормально? – спросил Нельсон. – Нигде не тесно?

Холстон обвел взглядом шлюз. «Моя жизнь слишком тесна, – захотелось ответить ему. – Моя кожа – тоже. И стены».

Но он лишь покачал головой.

– Я готов, – прошептал он.

Холстон сказал правду. Он странным образом, но искренне чувствовал себя совершенно готовым.

В этот момент он вспомнил, что такой же готовой казалась и его жена.

5

Тремя годами ранее

– Я хочу выйти. Я хочу выйти. Я-хочу-выйти!

Холстон примчался в кафе. Его рация все еще квакала – Марнс кричал что-то насчет Эллисон. Холстон даже не стал ему отвечать, а бегом поднялся на три этажа к месту происшествия.

– Что тут у вас? – спросил он. Протиснувшись сквозь толпу у двери, он увидел, что его жена бьется на полу кафе, а ее держат Коннор и двое других работников с кухни. – Отпустите ее!

Холстон шлепнул по рукам, сжимавшим лодыжки Эллисон, а она едва не угодила ему ботинком в подбородок.

– Успокойся. – Он потянулся к ее запястьям. Эллисон вырывалась из рук с трудом удерживавших ее взрослых мужчин. – Милая, что за чертовщина тут происходит?

– Она бежала к шлюзу, – пояснил Коннор, пыхтя от напряжения.

Перси схватил ее за ноги, и Холстон не стал его останавливать. Теперь он понял, почему тут понадобились трое мужчин. Он наклонился к Эллисон – так, чтобы она его увидела. Ее безумные глаза едва просматривались сквозь завесу растрепанных волос.

– Эллисон, дорогая, тебе надо успокоиться.

– Я хочу выйти. Я хочу выйти. – Ее голос стал спокойнее, но роковая фраза повторялась снова и снова.

– Не говори этого, – велел Холстон. От ее слов по телу пробежали мурашки. Он прижал ладони к ее щекам. – Милая, не говори этого!

Но Холстон понимал, что уже поздно. Ее услышали. Все услышали. Его жена подписала себе смертный приговор.

Он все умолял Эллисон замолчать, но комната уже завертелась вокруг него. У Холстона возникло ощущение, будто он явился на место какого-то ужасного несчастного случая – например, аварии в мастерской – и обнаружил, что пострадали те, кого он любит. Будто они еще живы и шевелятся, но он с первого взгляда понял, что их раны смертельны.

Стараясь убрать волосы с ее лица, он вдруг ощутил на своих щеках горячие слезы. Холстон наконец-то поймал ее взгляд, глаза Эллисон перестали лихорадочно метаться и смотрели осознанно. И на мгновение, всего на секунду – Холстон даже не успел задуматься, не накачал ли ее кто-то наркотиками, не надругался ли как-нибудь, – он увидел в них искру спокойной ясности, вспышку здравомыслия, холодного расчета. А потом Эллисон моргнула – и все это смыло, ее глаза вновь стали безумными, и она начала умолять снова и снова, чтобы ее выпустили.

– Поднимите ее, – попросил Холстон. Он разрывался на части: с одной стороны, он был мужем, чьи глаза туманили слезы, а с другой стороны, шерифом, обязанным исполнить свой долг. И ему не оставалось ничего иного, как закрыть Эллисон в камере, несмотря на то что в тот момент ему хотелось найти какую-нибудь комнатушку, запереться там и вопить. – Туда, – приказал он Коннору, удерживавшему Эллисон за дрожащие плечи, и кивнул в сторону своего кабинета и расположенной за ним камеры. А еще дальше, в конце зала, сияла яркой желтой краской большая дверь шлюза – спокойная и угрожающая, молчаливая и ждущая.

Оказавшись в камере, Эллисон немедленно успокоилась. Она уселась на скамью, уже не сопротивляясь и не бормоча, как будто просто заглянула сюда передохнуть и насладиться видом. Теперь в нервно дергающуюся развалину превратился Холстон. Он расхаживал туда-сюда перед решеткой и повторял вопросы, остававшиеся без ответа, пока Марнс и мэр занимались формальностями. Они обращались с Холстоном и его женой как с пациентами. В сознании Холстона снова и снова прокручивался ужас последнего получаса, но как шериф, привыкший остро чувствовать нарастающее в укрытии напряжение, он ощущал слухи, сотрясающие бетонные стены. Накопившееся давление начало с шипением вырываться через щели.

– Милая, поговори со мной, – вновь и вновь умолял Холстон.

Он перестал ходить и теперь стоял перед камерой, стиснув прутья решетки. Эллисон сидела к нему спиной. Она смотрела на экран, на бурые холмы, серое небо и темные облака. Время от времени она поднимала руку, отводя с лица волосы, но больше не шевелилась и молчала. Лишь когда Холстон вставил в замок ключ – вскоре после того, как ее силком завели в камеру и заперли, – она бросила всего два слова: «Не надо», которые убедили Холстона вытащить ключ.

Эллисон игнорировала его мольбы, а в укрытии тем временем полным ходом шла подготовка к предстоящей очистке. Когда комбинезон был подобран по размеру и приведен в порядок, техники прошли с ним через зал к камере. Средства для очистки сложили в шлюзе. Где-то зашипел баллон, наполняя аргоном продувные камеры. Суетящиеся люди время от времени проходили мимо камеры, возле которой, глядя на жену, стоял Холстон. Болтающие между собой техники становились зловеще молчаливыми, протискиваясь мимо. Казалось, они даже переставали дышать.

Шли часы, но Эллисон отказывалась говорить – и такое ее поведение породило в укрытии новые слухи. Холстон провел весь день, что-то бормоча через решетку и сходя с ума от смятения и муки. Событие, уничтожившее весь его мир, произошло мгновенно. Холстон пытался осмыслить произошедшее, а Эллисон сидела в камере, уставившись на унылый мир на экране, и казалась довольной своим положением чистильщика.

Она заговорила с наступлением темноты, после того как молча отказалась от предложенного ужина, а техники закончили подготовку шлюза, закрыли желтую дверь и отправились пережидать бессонную ночь. Помощник Холстона к тому времени тоже ушел, дважды хлопнув его по плечу. Прошло, как показалось Холстону, множество часов, и он уже был близок к тому, чтобы рухнуть, измотанный слезами и уговорами. Затянутое дымкой солнце опустилось за холмы, видимые из кафе и зала, – холмы, скрывающие далекий рассыпающийся город. И тогда, сидя в камере почти в полной темноте, Эллисон едва слышно прошептала:

– Это не настоящее.

Во всяком случае, Холстону показалось, что он услышал эти слова. Он пошевелился.

– Дорогая? – Холстон стиснул решетку, подтянулся и встал на колени. – Милая, – проговорил он, стирая со щек соль засохших слез.

Эллисон повернулась – как будто солнце передумало и снова поднялось над холмами, чтобы подарить надежду; от этой надежды у него перехватило дыхание. А вдруг все это было лишь болезнью, лихорадкой? Чем-то таким, что сможет диагностировать врач и что окажется оправданием всему, что сказала Эллисон? Она просто не понимала, что говорит. Она вышла из этого состояния и была спасена, и сам Холстон почувствовал себя спасенным – увидев, как она повернулась к нему.

– Все, что у тебя перед глазами, – ненастоящее, – тихо произнесла Эллисон. Внешне она успокоилась, но ее безумие продолжалось, и запретные слова были ее приговором.

– Подойди, поговори со мной, – попросил Холстон и поманил ее к решетке.

Эллисон покачала головой. Похлопала по тощему матрасу рядом с собой.

Холстон взглянул на часы. Время для посещений давно прошло. Его могут послать на очистку только за то, что он сейчас собирался сделать.

Без колебаний он вставил ключ в замок.

Металлический щелчок прозвучал невероятно громко.

Холстон вошел в камеру и сел рядом с женой. Ему было невыносимо сознавать, что он не может прикоснуться к ней, обнять или увести в какое-нибудь безопасное место, в супружескую постель, где они смогут притвориться, будто все произошедшее – кошмарный сон.

Он не посмел на такое решиться. Он сел и сцепил на коленях пальцы.

– Это может не быть настоящим, – прошептала она, глядя на экран. – Любая деталь. Или вообще все.

Холстон наклонился к ней так близко, что ощутил запах пота после недавней борьбы.

– Милая, что происходит?

Ее волосы шевельнулись от его дыхания. Она протянула руку и провела ладонью по темному экрану, словно ощупывая пиксели.

– Сейчас там может быть утро, а мы этого никогда не узнаем. Там, снаружи, могут жить люди. – Эллисон повернулась и посмотрела на него. – Они могут наблюдать за нами, – добавила она с мрачной улыбкой.

Холстон всмотрелся в ее глаза. Она совершенно не казалась безумной, как недавно. Ее слова звучали безумно, но сама она была здорова.

– Откуда у тебя эта мысль? – Холстон догадывался, но все равно решил уточнить: – Ты что-то нашла на жестких дисках? – Ему рассказали, что она побежала к шлюзу прямо из своей лаборатории, на ходу выкрикивая безумные слова. Что-то произошло, пока она находилась на работе. – Что ты обнаружила?

– Стерты не только сведения о времени после восстания, – прошептала она. – Конечно, а как же иначе? Стерто все. И вся недавняя информация тоже. – Эллисон рассмеялась. Голос ее внезапно стал громким, а взгляд устремился вдаль. – Готова поспорить, что и электронные письма, которые ты мне никогда не посылал!

– Милая. – Холстон осмелился взять ее за руку, и она ее не отдернула. – Что ты нашла? О каком электронном письме ты говоришь? От кого оно было?

Она покачала головой:

– Нет. Я нашла программы, которыми они пользуются, – программы, создающие такие изображения, что на экране они выглядят настоящими. – Она снова посмотрела на экран, где сгущалась темнота. – АйТи, – произнесла она. – Ай. Ти. Компьютерный отдел. Это они. Они знают. Это секрет, известный только им.

Эллисон снова покачала головой.

– Какой секрет?

Холстон не мог понять, то ли это чушь, то ли нечто важное. Он просто радовался тому, что она заговорила.

– Но теперь мне все известно. И тебе тоже. Я вернусь за тобой, клянусь. На этот раз все будет иначе. Мы разорвем замкнутый круг, ты и я. Я вернусь, и мы уйдем за тот холм вместе. – Она рассмеялась. – Если, конечно, он там есть, – громко сказала она. – Если этот холм есть и он зеленый, мы уйдем за него вместе.

Эллисон повернулась к нему.

– На самом деле не было никакого восстания. Просто есть люди, которые всё знают, которые хотят выйти. – Она улыбнулась. – И они выходят. Они получают то, о чем просят. Я знаю, почему они чистят. Почему говорят, что не будут, но все равно чистят. Я знаю. Знаю. И они никогда не возвращаются, они ждут, ждут и ждут, но я не стану. Я сразу вернусь. На этот раз все будет иначе.

Холстон сжал ее руки. По его щекам текли слезы.

– Милая, почему ты это делаешь?

Он почувствовал, что Эллисон захочет объяснить все именно сейчас, когда в укрытии стало темно и они оказались наедине.

– Я знаю о восстаниях, – ответила она.

Холстон кивнул:

– Да. Ты рассказывала. Были и другие…

– Нет.

Эллисон оттолкнула его, но только чтобы немного отодвинуться и посмотреть ему в глаза. Она уже совсем не казалась безумной.

– Холстон, я знаю, почему начинались восстания.

Эллисон прикусила нижнюю губу. Холстон напряженно ждал.

– Причиной всегда было сомнение. Подозрение, что снаружи все не так плохо, как кажется. Ты ведь это почувствовал, верно? Что мы можем находиться где угодно, если живем, окруженные ложью?

Холстон и не подумал отвечать. Разговор на эту тему вел к очистке. Он замер и ждал.

– Наверное, это были молодые поколения. Каждые лет двадцать или около того. Думаю, им хотелось пойти дальше, что-то исследовать. Ты разве никогда не испытывал такого стремления? В юности? – Ее взгляд затуманился. – А может, это были пары, молодожены, которые сходили с ума, когда им говорили, что они не могут иметь детей в этом нашем проклятом, ограниченном мире. Может, они были готовы рискнуть всем ради такого шанса…

Эллисон устремила взор куда-то вдаль. Возможно, она видела тот лотерейный билет, тот шанс, на который они еще имели право – но которым уже никогда не смогут воспользоваться. Она снова посмотрела на Холстона. А тот гадал, не пошлют ли его на очистку даже за молчание. За то, что не приказал ей прекратить, когда она произносила запретные слова.

– Это могли быть и пожилые люди, – продолжала Эллисон, – которых слишком долго продержали взаперти, и в последние годы жизни они уже ничего не боялись. Скажем, они хотели выйти и освободить место для других, для нескольких драгоценных внуков. Но кто бы это ни был, каждое восстание начиналось из-за сомнения, из-за ощущения, что нам здесь плохо.

Она обвела взглядом камеру.

– Так нельзя говорить, – прошептал Холстон. – Это серьезное преступление…

Эллисон кивнула:

– Выражать желание уйти? Да. Серьезное преступление. Ты разве не видишь почему? Почему это категорически запрещено? Потому что с подобного желания и начинались все восстания.

– «Ты получаешь то, о чем просишь», – процитировал Холстон слова, вбитые ему в голову еще в детстве.

Родители предупреждали его – драгоценного единственного ребенка, – чтобы он никогда не высказывал желания выйти из укрытия. Чтобы никогда не думал об этом, не позволял такой мысли даже мелькнуть. Потому что она означает верную смерть. Родители не желали смерти своему сыну.

Холстон посмотрел на жену. Он до сих пор не понимал ее безумия, этого ее решения. Ладно, она нашла стертые программы, которые позволяют создавать миры, выглядящие на экране компьютера реальными. Ну и что это означает? Зачем это нужно?

– Почему? – спросил он. – Почему ты решилась на такое? Почему не пришла ко мне? Ведь наверняка есть иной, лучший способ выяснить, что происходит. Для начала мы могли бы рассказать людям о том, что ты нашла на тех жестких дисках…

– И мы стали бы теми, кто начнет следующее большое восстание? – Эллисон рассмеялась. В ней еще осталась капелька безумия… или, возможно, это было глубокое отчаяние и гнев. Может быть, ее подтолкнуло к краю масштабное, затянувшееся на несколько поколений предательство. – Нет уж, спасибо, – продолжила она, перестав смеяться. – Я стерла все, что нашла. Я не хочу, чтобы люди узнали. И черт с ними, если они остаются здесь. Я вернусь только за тобой.

– После такого ты не вернешься, – зло отрезал Холстон. – Думаешь, все изгнанные до сих пор там? Думаешь, они решили не возвращаться, потому что им кажется, что мы их предали?

– А как ты думаешь, почему они все же проводят очистку? Почему берут салфетку и без колебаний принимаются за работу?

Холстон вздохнул. Он ощутил, как из него постепенно вытекает злость.

– Никто не знает.

– А ты как думаешь?

– Мы об этом уже говорили. Сколько раз мы из-за этого спорили?

Он не сомневался, что все семейные пары, оказавшись наедине, шепотом обмениваются своими предположениями на этот счет. Он смотрел мимо Эллисон, вспоминая минувшие времена. Затем, бросив взгляд на экран, увидел положение луны. Полночь уже миновала. Их время было ограниченно. Завтра его жены не станет. Эта простая мысль вспыхивала у него в голове так же часто, как молнии в грозовых тучах.