Черная суббота
В растерянности отпустив дебошира, Леха непонимающе смотрел на вопящую тетку. На ее перекошенный рот с разбитой, начинающей опухать губой. На рассеченную бровь, из-под которой слепо темнел окровавленный глаз, а другой ненавидяще зыркал на Андрея, на Юрку и на него, Климанова. Словно это они, а не благоверный только что лупили ее со всей дури.
А тем временем на крики Пашенькиной жены уже начал подтягиваться завидевший милиционеров и потому осмелевший народ. Четверо мужиков, до этого усердно стучавших в домино и в упор не желавших замечать побоища у себя под боком, теперь, приосанившись, подошли, встав полукругом. Парень и девушка, упоенно прощавшиеся у подъезда, оторвались друг от друга и приблизились, с любопытством наблюдая за происходящим. Сюда же, откуда-то из глубины двора, переваливаясь как утка, присеменила приземистая тучная бабка, чем-то напоминавшая Алевтину из фильма “Дело было в Пенькове”.
− Вот, полюбуйтесь! − завидев подошедших соседей, по новой заголосила дамочка. – Мужика моего чуть не убили! Думают, если милиция, то все с рук сойдет?! Нет, уж я это так не оставлю!
− Правильно, Танечка, правильно, милая, − в унисон ей заворковала старуха. − Надо на них жалобу писать, да куда повыше! Пусть их посодют, а то ишь, людей мордуют почем зря!
− Кто мордует?! − первым не выдержал Евстафьев. − Да если бы не мы − убил бы он ее на фиг!
− А это уж наше дело! − истерично взвизгнула жена. − Сами разберемся, нечего лезть куда не просят!
− Вот именно, − впервые подал голос Пашенька. − Ишь, черт здоровый, чуть челюсть мне не свернул, козел! − злобно бросил он Юрке и тут же на всякий случай опасливо отступил назад.
− Кто козел?! − Евстафьев было шагнул к дебоширу, намереваясь еще раз врезать ему, но между ними внезапно встал Мартынов.
− Что ж, − подчеркнуто-спокойно произнес он, окинув собравшихся каким-то то ли презрительным, то ли, наоборот, сожалеющим взором. − Коль претензий ни у кого нет, то, как говорится, извините, граждане. Только уж вы, уважаемая, − обратился он к Пашенькиной жене, − в следующий раз не кричите на всю округу, дабы не подумали, что вас тут убивают. И на помощь не зовите, если к своему благоверному не в претензиях, − старший наряда с достоинством козырнул и зашагал прочь. Следом за ним двинулись вконец ошалевший Климанов и клокочущий от злости Евстафьев.
− И какого хрена мы задний ход дали? − возмущался он. − Надо было этого урода за рога и в “обезьянник”. Мелкое хулиганство как минимум оформили, а то бы и вообще под двести шестую14 подвели!
− Доказывать бы замучались, − отвечал Мартынов. − Мы для суда не свидетели.
− А другие? − не унимался Юрка. − Там, почитай, полный двор народу был! Надо было доминошников припрячь или на худой конец ту парочку.
− Ага, разбежался, так бы и пошли они тебе в свидетели, − усмехнулся Андрей. − Больно охота им связываться! Тут, наоборот, мы бы крайними остались: эта семейка как пить дать на наши рапорта встречную кляузу накатала бы. И старуха за них бы с ходу подписалась − ее только на моей памяти раз десять за самогон штрафовали. Уж она-то всегда рада нашему брату нагадить!
− И теперь нам утереться и сделать вид, что так и надо, да? − продолжал кипятиться Баламут. – Типа, пускай нам и дальше всякая мразь в лицо плюет? Эх, зря ты мне не дал напоследок ему по чайнику настучать. В другой раз не стал бы рыпаться!
− Во-первых, не ори. А во-вторых, негоже нам, призванным за порядком следить, драку на людях устраивать.
− Ничего. Вот в выходной отловлю этого хмыря в укромном месте и урою на фиг!
− Угу, и за хулиганку сядешь. Чудак ты, Юра: второй год уже служишь, а так и не понял, что здесь тебе лавров и почестей не будет, а как раз наоборот. Так что либо тяни лямку, как положено, либо в народное хозяйство трудиться иди.
− И уйду! Только не на гражданку, а в розыск. В гробу видал я эту ППС!
− А в сыщиках, думаешь, лучше? Ошибаешься.
− Там хотя бы пьяных таскать не надо и со всякой шелупонью возиться!
В ответ Мартынов только махнул рукой − спорить с Евстафьевым было бесполезно.
А с той скандальной семейкой Климанов спустя несколько лет столкнулся уже будучи участковым. На этот раз упившийся до чертиков Пашенька пырнул жену ножом. Но и тогда посадить его не удалось: супруга, только придя в себя, сразу же заявила, что наткнулась на лезвие сама, и вдобавок подбила мужа накатать жалобу. Дескать, это его в милиции застращали и заставили себя оговорить.
Последующий месяц Палыч запомнил надолго. Всех, кто имел хоть какое-то касательство к разбирательству с той поножовщиной, затаскали в прокуратуру. Законникам, видимо, тоже не терпелось “срубить палку”15 и посадить хоть кого-нибудь из милицейской братии, но, слава Богу, обошлось: следователь, возбудивший дело, получил неполное служебное соответствие, а остальные, в том числе и Климанов, отделались выговорами.
Тогда Палыч окончательно убедился: лучше не лезть с благими намерениями в разные сомнительные ситуации. С тех пор он, получив заявление от потерпевшего или телефонограмму из больницы, куда доставляли очередного избитого-покалеченного, старался подогнать дело под “отказняк”, благо лазеек в том же уголовно-процессуальном кодексе было достаточно.
Но это произошло позже, а пока Климанов, шагая по темным, начинающим пустеть улицам, болезненно переживал недавнее фиаско и хоть помалкивал, но в споре между приятелями душой был больше на стороне справедливо негодующего Юрки, нежели педантичного, уставного до мозга костей Андрея.
Мартынов, несмотря на свои неполные двадцать семь, казался куда взрослее и солиднее своих ровесников. Выросший в большой крестьянской семье, а потом дослужившийся в армии до старшины, он продолжал по привычке опекать, наставлять, воспитывать и здесь. Причем не только новичков-милиционеров. Выходя на маршрут, он не просто присматривал за порядком, не разрешая распивать бормотуху во дворах или втридорога торговать из-под полы дефицитной в ту пору водкой. К примеру, заприметив где-нибудь незапертый подвал, он считал своим долгом немедля поставить об этом в известность участкового, а то и начальство местного ДЭЗа:
− Непорядок это. Неровен час, облюбует это местечко молодежь и начнет там пьянствовать, а то и, не дай Бог, клей нюхать! Вы бы распорядились замок повесить и петли покрепче приварить.
А кроме того, Мартынов никогда не старался задержать для плана лишнего пьяницу или другую легкую “жертву”. Сколько раз он осаживал Климанова, когда тот пытался сграбастать какого-нибудь едва держащегося на ногах мужичонку:
− Что он тебе сделал? Не бузит ведь, к людям не пристает. Сам ведь не святой, стакан-другой махнуть никогда не откажешься! Или, думаешь, если у тебя ксива в кармане, то ты правей какого-нибудь токаря-пекаря?
Сам же старшина редко забирал выпивших, если они не буянили или не валялись абсолютными трупами. Зато сколько раз Андрей, видя, что перебравший мужик из местных вот-вот рухнет, брал его на буксир и помогал добраться до дома. Напарников, а в особенности Юрку, такое поведение старшего наряда раздражало.
− Тебе бы не в городовые, а в ясли идти, − не раз подтрунивал он над Мартыновым. − Там хоть с детьми будешь нянчиться, а не с этими клоунами.
− Они, к твоему сведению, не клоуны, а люди. А ребятишки у меня свои имеются.
Действительно, Андрей, несмотря на свою молодость, значился отцом двоих пацанов тринадцати и восьми лет. Правда, оба были приемными: Мартынов, в отличие от других сослуживцев, приехавших в Первопрестольную из глубинки, женился не на москвичке, а взял за себя немолодую разведенку, мыкающуюся с двумя детьми в крохотной комнатушке заводского общежития.
Помнится, узнав об этом, многие в отделении покрутили пальцем у виска: дескать, совсем сбрендил. Даже Юрка не преминул упрекнуть товарища:
− Ты чего, Андрюха? За тобой же такие девки бегали: молодые, с квартирой!
− Молодые по-любому замуж выскочат. А пацанам отец нужен, иначе вырастут шалопаями без мужского пригляду.
А еще Андрей был патологически честен. Когда под закат перестройки в московских магазинах исчезли почти все продукты, Мартынов никогда не пользовался возможностью купить то же мясо или отоварить талоны на водку с заднего хода. Если почти все милиционеры, приятельствующие с местными продавцами, не упускали шанса раздобыть тот или иной съестной дефицит в обход многочасовых очередей, то старшина принципиально отказывался от подобных “льгот”, за что прослыл чудаком, а острый на язык Роговцев презрительно нарек подчиненного “святым”.
И все же Климанов по сей день считал, что ему повезло восемнадцать лет назад попасть стажироваться к Мартынову, а не к кому-нибудь другому. Именно старшина приучил его пахать на совесть, за что потом Палыч был всегда на хорошем счету у начальства.
7
“Пробка” рассосалась только за поворотом на Каховку, и Климанов, наконец от души пришпорив свою “Ниву”, погнал в сторону Профсоюзной.
Снег не прекращался. Мокрыми хлопьями он валил с неба, плющась о лобовое стекло, размазывался “дворниками” и вновь возникал перед глазами неровными белыми кляксами.
“Да, правильно я сделал, что остаток отпуска перенес на январь, − подумал Климанов. − В такую погоду черта с два поохотишься. Ни одна собака след не учует, даже если зверь пять минут назад прошел, − вон как метет!”
При мысли об охоте все его существо охватил знакомый азарт вместе с зыбкой тоской: выбраться к Деду на Мещеру вряд ли удастся раньше чем через месяц.
Охотиться он начал еще пацаном, в деревне, куда его отправляли каждое лето к бабке и отцову брату. Дядька, пятидесятилетний бирюк, души не чаял в племяше и сызмальства брал его с собой на речку и в лес. Рыбачить Лешка так и не пристрастился, а вот побродить с ружьишком в дальнем березняке или по полю, где в те времена водилась уйма русаков, Климанов полюбил. К восемнадцати годам он считал себя уже заматерелым зверобоем: как же, и на утку, и на зайца, и даже на кабана хаживал. Вот потому, когда Юрка предложил ему составить им с Петровичем компанию на ноябрьские праздники, Палыч с радостью согласился.
Выехали с вечера, на тогдашнем “Запорожце” Диденко. Утрамбовались в тесную малолитражку с трудом: огромному Евстафьеву пришлось отодвинуть переднее сиденье до упора, и то лишь для того, чтобы колени не упирались в лицо. Климанов, тоже не будучи субтильным, едва поместился сзади. Вольготно чувствовал себя только один невысокий поджарый Петрович, всю дорогу сочувственно посмеивающийся над приятелями и травивший по этому поводу анекдоты. Один из них Палыч помнил до сих пор: гаишник на посту заметил на дороге “Оку”, которая время от времени странно подпрыгивала, а когда остановил ее, выяснилось, что на водителя, двухметрового амбала, едва помещавшегося в своем крохотном автомобильчике, напала икота… Ох, как обиделся тогда Юрка на Деда, аж молчал всю оставшуюся дорогу!
В деревню добрались почти за полночь. Все сельцо уже спало, лишь в одной избе мерцал огонек. Не успели подъехать к ней, как дверь в сенцах распахнулась и навстречу с крыльца засеменила маленькая согбенная фигурка.
− Сынок, никак ты? А я как чуяла, оладьев твоих любимых напекла…
Климанов с удивлением смотрел, как обычно суровый, холодно-насмешливый майор с нежностью и даже как-то виновато обнимает старушку, о чем-то тихо спрашивает ее. Заходит в калитку под радостное повизгивание гончей, мечущейся в вольере у крыльца. Присев на корточки, словно ребенка обнимает собаку, а та, положив ему на плечи тонкие белые лапы, тычется носом прямо в лицо.
Изба, где обитала мать Диденко, чем-то напомнила Лехе бабкин дом в деревне. Те же просторные сени с притулившейся к ним чистенькой горницей. Та же тесноватая комнатушка, половину которой занимала громоздкая русская печь. Широкая зала, где под потолком в мерцающих бликах лампадки темнела икона. Все было как на картинках про дореволюционный крестьянский быт, лишь холодильник да телевизор в углу выпадали из общего интерьера.
Пока Петрович выкладывал из сумок сервелат, сыр и прочий столичный дефицит, мать быстренько собрала на стол. Ловко орудуя ухватом, водрузила на подставку чугунок с дымящейся разваристой картошкой, сковородку с сочными ломтями мяса, миску с еще горячими оладьями, запотевшую банку с малосольными огурцами. Следом на свет появилась большая двухлитровая бутыль с прозрачным как слеза первачом.
Разливая его по стаканам, Петрович подмигнул замешкавшемуся Лехе:
− Не боись, не отравишься. Сам гнал.
Самогонка действительно оказалась на вкус куда лучше столичной водки. Не ударила едко в нос, а лишь едва ощутимо обожгла горло, наполнив тело приятным теплом.
А мать Диденко, видя стеснение Климанова, подбодрила его, как бывало в детстве покойная бабка:
− Чёй-то ты не ешь? С дороги ведь, поди, изголодался!
− Да это он стесняется просто, Клавдия Васильевна, − смеясь, пояснил ей Юрка.
Выпили по второй. Дед, переведя дух, выложил на стол трубку и начал неспешно набивать ее. Следом за ним вытащил свою и Евстафьев, старательно копируя каждое движение Петровича: аккуратными щепотками наполнял чашечку, утрамбовывал ее маленькой металлической ступкой, поджигал, обводя края пламенеющей спичкой, раскуривал короткими торопливыми затяжками.
− Ты на праздники или отпуск догуливать? − спрашивала тем временем Клавдия Васильевна сына.
− Какой догуливать! − отвечал майор. − Дай Бог, в декабре только позволят.
− Не бережешь ты себя, − вздыхала мать. − Смотри, не сдюжишь ведь, как отец.
− Будет тебе! Не камни ведь ворочаю.
− Камни не камни, а ночами небось не спишь, все своих супостатов ловишь. Опять, смотрю, осунулся, синяки под глазами.
− Да это с дороги я. Как-никак три часа за рулем.
− Димку-то не видел? − чуть помолчав, спросила мать, и Климанов заметил, как Диденко вдруг болезненно вздрогнул и потемнел лицом.
− Нет, − глухо отозвался он.
− Людка, что ли, не пускает?
− Она…
− Ну а ты что же? Неужель управу на нее найти не можешь? В милиции ведь работаешь, не где-нибудь.
− Вот именно! − встрял в разговор Юрка. − Да я бы на твоем месте в суд подал! Не имеет она права отцу с сыном не давать видеться!
− Ну и что твой суд? − Диденко поднял на приятеля покрасневшие, полные тоски и боли глаза. − Ну постановит он, что обязана моя бывшая давать встречаться, а дальше-то что? Да плевала она на его решения: что ее, за неисполнение родительских прав, что ль, лишат? Дудки! Не оштрафуют даже!
− Да брось, Петрович! − продолжал воинственно распаляться Евстафьев. − Чего, нельзя, что ли, приструнить твою стерву, как положено? Давай наедем на нее по-взрослому, чтобы обделалась по самые уши!
− Ага, щас она тебе обделается! Я вон попытался было года два назад по телефону ее усовестить, так она живо в прокуратуру и в управление телегу настрочила: дескать, я угрожал ей, посадить обещал, то ли краденое, то ли наркотики хотел подкинуть. Потом замучался отписываться да доказывать, что не верблюд. Да к тому же… − Петрович вздохнул. − Людка сыну давным-давно мозги промыла, внушила, дескать, это не она меня выгнала, а наоборот, я к другой ушел. И не докажешь ничего − Димке-то, когда мы разбежались, еще и двух лет не было!
Майор умолк, сунул в зубы мундштук, выпуская белесую дымную завесу, будто хотел отгородиться от тяжелых дум. Климанов с удивлением смотрел на него, не узнавая в этом усталом, изведенном тоской и печалью мужике прежнего бравого сыщика. Даже широкие плечи Деда как-то сжались, по-стариковски ссутулились, словно под невидимой тяжкой ношей.
Это длилось минуту. Петрович, словно опомнившись, резко выпрямился. Махом допил стакан, бодро поднялся:
− Ладно, чего-то засиделись мы. Как бы зайца не проспать!
…Собрались еще затемно, когда антрацитовое небо на востоке только-только начало сереть. Вышли за околицу, где бугрилось бороздами капустное поле. Вначале Леха решил, что они двинут по нему − уж тут-то точно прячутся косые, но Диденко повернул напрямки, к темнеющему вдали лесу, а на недоумение Климанова снисходительно усмехнулся:
− Нет, братец, в поле русака вытоптать много ума не надо, а ты попробуй-ка беляка в лесу добыть! Тем более что собака должна по максимуму поработать, а то сноровку потеряет.
Идти пришлось долго. Почти час, пока светало, приятели продирались через непролазные заросли и болотные топи, пока, наконец, не достигли редкого перелеска, рассеченного надвое небольшой канавой с подмерзшей водой. Кое-где она уже превратилась в настоящий лед, который выдерживал даже Юрку.
− Ну вот, теперь можно и косого пошукать, − удовлетворенно произнес Дед, спуская с поводка гончую. − Чую, где-то здесь залег ушастый. Лада, ищи, кому говорю! − прикрикнул он на крутившуюся подле собаку.
Псина сперва нехотя отбежала, лениво нюхая пожухлую траву, потом уже резвее порысила вглубь березняка, и спустя несколько минут раздался ее высокий, повизгивающий лай.
− Есть, взяла след! − с нескрываемом азартом произнес Петрович. − Ну-ка, братцы, дуйте-ка по номерам!
Присев на краю маленькой полянки, Климанов напряженно вслушивался в отдаленное тявканье, но оно становилось все глуше и глуше, пока не затихло вовсе. Вскоре рядом появился раздосадованный Юрка:
− Пошли к Петровичу. Лада, видать, увлеклась и угнала зверя хрен знает куда!
Однако Диденко, в отличие от приятеля, был невозмутим и даже попенял Евстафьеву:
− Вот баламут чертов! Зачем с номера ушел и человека с толку сбил? Заяц по-любому круг сделает и назад вернется!
В тот же миг, словно подтверждая слова майора, где-то совсем рядом звонко затявкала Лада. Сомнений не было − собака все же села на хвост ушастому и теперь гнала его прямо на охотников.
− Так, братцы, быстро по коням! − засуетился Петрович. − Юрка, вставай на той стороне, а ты, Леха, вот здесь в кустах схоронись. Канаву, главное, из виду не упускайте: косой по-любому через нее перескакивать будет.
Лай гончей приближался, раздаваясь уже совсем рядом с Климановым. Усевшись вполоборота к обледеневшему рву, он напряженно вглядывался в заросли: не мелькнет ли там стремительная заячья тень? Половчее перехватил ружье – и в то же мгновение тишину разорвал истошный крик Юрки:
− Бей! Ну какого же ты!..
Резко повернувшись на крик, Леха увидел косого, несущегося прямо на него по обледенелой канаве. Тотчас же позади оглушительно бахнул выстрел, и что-то просвистело буквально в метре от головы Климанова. Заяц, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, резко затормозил и как-то странно завертелся на льду. В следующий миг, опомнившись, Палыч в упор выпалил по подранку, и тот шмякнулся на бок, судорожно подергивая лапами.
Подбежавший Евстафьев вовремя схватил добычу, на которую уже нацелилась шустрая Лада, и немедля напустился на Климанова:
− Ты что, ослеп?! Он же прямо на тебя шел! Не выстрели я − упустили бы как пить дать!
− И шут с ним, коли упустили! − резко осадил Юрку подошедший Дед. − А ты какого хрена палишь в Лешкину сторону? А если бы зацепил? Знаешь ведь, какой у дроби разлет!
− Ладно, Петрович, я же аккуратно. Вон, как я косого ювелирно сделал − краем осыпи в лоб!
− Сейчас я тебе в лоб закачу, чтобы думал, куда стреляешь! − прикрикнул на приятеля Диденко, отнимая убитого зверька у Юрки и пряча его в рюкзак.
…Уже в деревне, поедая за ужином добытого утром зайца, майор продолжал бранить Евстафьева:
− Эх ты, малахольный! Видел же: взял я этого ушастого на мушку!
− А чего не шмальнул тогда?
− Да потому что ждал, пока он дальше пробежит, чтоб через нашего Палочника не стрелять. Да и вот он, − Дед кивнул в сторону Климанова, − наверняка бы зайца заметил, когда тот поближе подскочил…
− “Заметил”! Не фига таблом щелкать на номере! − Юрка сердито покосился на Леху.
− Он его по кустам высматривал, как я ему велел. Кто ж знал, что косой прямиком по канаве ломанется, как по шоссе! − заступился за Палыча майор. − Так что, братец, как ни крути, а сегодня ты опять косяк упорол. И все потому, что вечно поперед батьки в пекло лезешь! Одно слово – баламут!
− Эх, Петрович, вечно ты меня крайним делаешь…
Климанов слушал ленивую перебранку друзей, нисколечко не дуясь ни на нападки Евстафьева, ни на обидное “Палочник”, насмешливо прозвучавшее в устах Диденко. Он ощущал на душе небывалое умиротворение и покой. Шумная Москва, с ее вечно спешащими жителями, длиннющими злыми очередями, будто бы осталась в каком-то дурном сне. Сейчас на целом свете для Лехи существовала лишь эта покосившаяся изба на краю богом забытой деревеньки, покрытый инеем голый березняк и пегий быстроногий заяц, несущийся навстречу.
После, приезжая сюда каждый раз, Климанов не переставал удивляться переменам, которые происходили с ним, едва он оказывался в Шлыковке. Куда-то исчезали прежние волнения и тревоги, казались чем-то смешным и ненужным недавние проблемы. И не существовало ничего лучше, чем, проснувшись поутру, уйти в лес и бродить там до заката, прислушиваясь, не раздастся ли в чащобе азартный повизгивающий лай гончей, поднявшей зверя.
Здесь становился другим и Диденко. Куда-то девалась его вечная озабоченность, напряжение и холодная цепкость во взгляде. Майор будто оттаивал от вечной столичной мерзлоты, обретая, казалось бы, навсегда вытравленное суровой сыщицкой службой бесхитростное крестьянское добродушие. И даже неисправимый Юрка, попадая в Шлыковку, и тот отчасти утрачивал свою вечную воинственность и непримиримость, становясь мягче, спокойнее.
… Нет, прав был в свое время дядька, сказавший как-то давно маленькому Лешке: “Охота, брат − великое дело! На ней все равны: и председатель, и простой скотник”. И точно: если бы не эта страсть побродить по лесу с ружьишком, вряд ли бы Климанов сдружился с Диденко − опера редко приятельствуют с постовыми и участковыми…
8
Едва оказавшись в своем кабинете, Климанов быстро запер дверь изнутри, окинул комнату взглядом – и тут же почувствовал, как сердце бешено заухало в злом нетерпеливом азарте.
“Есть контакт! В цвет!”
На столе у окна, который занимал Ермаченко, лежал раскрытый ноутбук, от которого тянулся шнур к валявшемуся рядом мобильнику.
“Надо же, как смыться спешил, аж телефон забыл!”
Майор осторожно, словно боясь спугнуть кого-то, подошел к соседскому столу, включил компьютер. Дождавшись загрузки, нажал кнопку “Пуск”, кликнул “мышкой” на строку “Найти”, набрал в открывшемся окне намертво отпечатавшееся в памяти название присланного утром файла, и запустил поиск.
“Точно-точно… Он, помнится, вчера, как раз перед тем как я свалил, сначала ноут настраивал, а потом куда-то отошел. Все сходится: ровно в пять, через час после моего ухода, отослал… Только вот куда он так спешил, что все вещи свои оставил? Стоп, что там Змей про Панику говорил? И про Дашкевича, кстати, тоже…”
Климанов наморщил лоб, припоминая недавний разговор с шефом, и тут же присвистнул, пораженный догадкой.
Надо же, как все оказалось просто! Ермаченко, оправив письмо, решил еще немного посидеть в виртуале. Дверь в кабинет капитан почти никогда не запирал, потому вошедший в кабинет особист заловил его, что называется, с поличным, ибо выходить в Интернет с работы строго-настрого запрещалось − в компьютерах хранилось много информации с грифом “Секретно”, и при подключении к Сети она могла стать добычей любого более или менее продвинутого хакера.
Понятное дело, что Паника, пойманный на нарушении режима секретности, мгновенно раскололся особисту, а заодно сообщил, что ноутбук, с которого совершалось сие непотребство, принадлежит Климанову. А Дашкевич, устроив разнос Ермаченко, а заодно и накапал на мозги Роговцеву, теперь решил разобраться и с хозяином компьютера.
“Черт! Теперь доказывай ему, что ноутбук не служебный комп и что в нем никакой информации, кроме личной, нету! Все равно прицепится: а чем докажешь, что ты секретные данные через Инет никому не сливал? Как будто их нельзя на той же дискете вынести!”
Майор сунул в рот сигарету, соображая, как выпутаться из сложившейся ситуации.
“А если в отказ пойти? Сказать Дашкевичу, что Паника накануне попросил одолжить ему на пару дней ноутбук? А то, что этот придурок его домой не отвез, а начал отсюда с него в Сеть лазать − так я что, следить за этим обязан?”
Повеселев от такого простого решения проблемы, Палыч сплюнул и показал кукиш воображаемому Ермаченко. В эту же секунду программа в компьютере завершила свою работу и вывесила сообщение: “Поиск не дал результатов”.
“Ну конечно, напакостил и следы за собой замел, − мысленно ухмыльнулся Климанов. − Ну ничего, теперь ты, Димочка, попляшешь. Дашкевич уж точно постарается тебя со службы турнуть с волчьим билетом!”
Победно напевая, Климанов вернулся к своему столу и включил рабочий компьютер. Набрал пароль, входя в базу. Вынул из кармана листок с именами людей, которых нужно было “пробить” для Аристархова, напечатал в окне запроса первую фамилию, щелкнул “мышкой” – и тут же почувствовал, как недавняя эйфория сходит на нет.