Завещание на любовь

Глава 7

Градусник пищит, и я с надеждой смотрю на маленький экранчик, когда Маркус достает его из моего рта.

– Тридцать шесть и семь, – мужчина говорит так, словно у меня все еще лихорадка. – Идешь на поправку.

Я закатываю глаза.

– Еще бы! Ты продержал меня в кровати почти три недели! Уже апрель заканчивается, а я побывала в четырех местах: в гостиной, в туалете, в ванной и в этой дурацкой кровати! – я ворчу, как старая бабка, но как бы вели себя другие, если бы их держали в закрытом помещение столько дней?

Маркус улыбается во весь рот: его веселит мое поведение. Не выдерживаю и, достав подушку из-под головы, ударяю его со всей дури. Мужчина удивляется, но не теряется и подхватывает мою идея, схватив вторую подушку и легонько бьет меня. Не могу сдержать улыбку. Этот грозный, высокий мужчина с каменными мышцами нанес удар, будто он маленький муравей. Маркус думает, что я хрупкая фарфоровая фигурка. Хотя в каком-то смысле это прогресс. Мне так кажется, по крайней мере.

Но несмотря на более или менее наладившиеся отношения между нами, я не могла перестать думать о том, что Маркус видел меня голой. Периодически этот факт, думаю, всплывал и в его голове, поэтому он отводил взгляд, выдерживал дистанцию. Но больше не уходил надолго, только уезжал на пару часов в город, привозя свежую еду и корм для животных. В мае начнется сезон гроз. Маркус словно готовил бункер на случай ядерной войны. Несколько раз приезжала команда уборщиков, после их великолепной работы дом сверкал.

А вот с учебой дела обстоят так себе. Я отстала от программы и давно не выполняла работы. Конечно, все руководство академии пошло мне навстречу , да и я без окончания этого курса я легко поступлю в любой университет Лиги плюща. Боюсь, из-за предстоящих перебоев с интернетом, нагнать все будет трудно. Я поступила в Англию, потому что дедушка учился там и очень хотел, чтобы я была профессионалом в бизнесе, чтобы не смогла уничтожить семейную компанию. По этой же причине до моего выпуска бизнесом стал руководить поверенный, а не кто-то из родителей. Дедушка в гробу перевернулся бы, если бы отец или мать зашли на порог головного офиса.

– Как будто у меня не было причины, чтобы не выпускать тебя из кровати, – Маркус приподнимает правую бровь, намекая на мое падение. На его красивых губах играет самодовольная ухмылка. Маркус почти похож на мальчишку, беспечно улыбающегося из-за девушки. В уголках его глаз цвета ледников появляются маленькие морщинки, а улыбка полностью отвлекает внимание от шрамов на носу, брови и под нижней губой. – Сегодня еще отлежишься, а завтра можем провести урок верховой езды. Прогулки сейчас не подойдут: слишком грязно.

В окне видно, что снег почти растаял, что произошло удивительно быстро. Возле дома его почти нет, но в лесу еще есть маленькие сугробы. Дорожки, по которым Маркус ездит на рыбалку, выглядят, как каша из грязи, и даже пикап с трудом мог преодолеть их.

Стону и падаю лицом в одеяло. Я скоро сойду с ума в этой золотой клетке! Маркус ободряюще похлопывает меня по плечу. Его пальца всегда такие горячие, словно у него постоянная лихорадка, а от редких прикосновений в груди становится очень тепло. Пока не понимаю, что заставляет меня трепетать рядом с Маркусом.

– Давай хотя бы посмотрим что-нибудь, – жалобно прошу я, утыкаясь носом в одеяло.

– Что угодно, – соглашается Маркус.

Я вкрадчиво улыбаюсь и уточняю:

– Согласен даже на «Гарри Поттера»?

Маркус кривится, но соглашается. Недавно он рассказывал, что его сын каждый месяц заставлял его пересматривать все фильмы. Говоря о сыне, Маркус не объяснил, где он и сколько ему лет. Я видела несколько старых снимков с маленьким парнишкой, на них Маркус немногим старше меня, так что он должен был стать отцом в очень раннем возрасте. Интересно, а где мать Кайл? И общается ли с ней мой… эм… опекун денег? Понятия не имею, какова его роль в моей жизни.

– Спускайся, а я пока включу диск и принесу обед, – говорит Маркус и покидают мою спальню.

Не могу сдержать смешок. Он, наверное, единственный знакомый мне человек, который до сих пор пользуется DVD-проигрывателем. Стоит помнить о том, что он был другом отца и что он почти его ровесник. Между нами пропасть в пятнадцать лет.

Отложив тарелку, пытаюсь сосредоточиться на фильме, но меня съедает любопытство. Я держалась долго, в моей голове накопилось много вопросов. Например, отношения между Маркусом и моими родителями. Я помню, что он сказал в нашу первую встречу, и не могу стереть его слова из памяти.

Поворачиваю голову в его сторону и всматриваюсь в спокойное лицо, прислушиваясь к размеренному дыханию мужчины и к хрусту огня в камине. Маркус давно не брился, но щетина смотрится очень привлекательно, прибавляет к его мужественному образу нотку необузданности и сексуальности. Но при этом его лицо – воплощение мужской красоты. Думаю, даже Аполлон бы ему позавидовал. Взгляд сосредоточен, и невозможно угадать, о чем он думает. Острые скулы, о которые можно порезаться, напряжены. Маркус тянется за пультом и ставит кино на паузу, затем поворачивается ко мне и говорит:

– Ты хочешь что-то спросить?

Я пялилась, черт. Шея и лицо пылают в смущении. Ужасно, что мое тело всегда выдает мои эмоции. Врать я не умею, поэтому даже молчание не позволяет оградить окружающих от моих мыслей и чувств. Откашливаюсь, вкладываю все силы, чтобы не опустить глаза.

– Да, – тихо сознаюсь я.

Маркус присаживается чуть ближе, но не нарушая мое личное пространство. Я плотнее закутываюсь в плед. За окном еще светло, ветер раскачивает вершины сосен и завывает.

– Где твой сын? – выпаливаю я. – Просто ты довольно молод, чтобы иметь взрослого сына.

– Хм, ну это долгая история, – Маркус озадаченно почесывает затылок, расправляя волосы. Несколько прядей падает на скулы, прикрывая глаза. – Присаживайся ближе, молодой дед будет рассказывать тебе сложную историю жизни.

Маркус залпом осушает банку пива и кладет руку на спинку коричневого дивана из искусственной замши, я вместе с подушкой, украденной с кресла в тон, передвигаюсь к мужчине. Между нами меньше полуметра, если я наклонюсь, моя голова ляжет на его плечо. Усаживаюсь в позу йога и жду, когда Маркус начнет говорить.

– У меня был старший брат, – о боже, я сунула свой нос в чужую душу. Но он не послал меня и решил ответить. – Он сбежал, когда мне было десять, так что я ничего не знал о его жизни одиннадцать лет. В один день мне позвонил его адвокат и сказал, что произошел несчастный случай. Оказалось, что в завещании Сэм, мой брат, указал меня в качестве опекуна своего восьмилетнего сына. Я хотел отказаться, сдать парнишку в детдом. Парни в двадцать один не отличаются умом, да чего скрывать? Кое-что другое заменяет им мозг. Кайл сейчас ведет себя подобающе.

Маркус, возможно, рассчитывал, что я улыбнусь, но его шутка меркнет на фоне печальной истории, конец которой я уже знаю.

– Адвокат был хитрым сукиным сыном, – кряхтит мужчина, как старый дед, и немного наклоняется в мою сторону. – Перед подписанием бумаг он привел маленького мальчугана с заплаканным лицом и грустными сиротскими глазками. Такими большими и печальными, что я не устоял и взял парня под опеку. Кстати, ты воспользовалась тем же приемчиком, Мередит.

Я вопросительно поднимаю брови.

– Ну сиротский взгляд, – поясняет Маркус.

Фыркаю от досады. То есть он считает меня маленькой сироткой, как и своего сына? Я лишь очередной ребенок, которого он взял под опеку?

– Почему в день нашего знакомства ты сказал, что нельзя винить детей в грехах их родителей? – мой язык опять опережает мозг. С опаской смотрю на Маркуса. Он сводит брови на переносице, взгляд становится отрешенным, словно он не здесь, а где-то очень далеко. – Что сделали мои родители?

– Сегодня день откровений? – вопрос скорее риторический, потому что Маркус продолжает говорить: – Мы были друзьями очень давно. Мне было четырнадцать, твоей матери – шестнадцать, а отцу – восемнадцать. Честно говоря, я неровно дышал к Сьюзен.

Это неудивительно. Немного грустно, но все же очевидно. Пусть в последние годы жизни мама выглядела вечно усталой и потрепанной, но в молодости она была настоящей красавицей. Серо-голубые глаза, светлые густые волосы, похожие на мои, полные персиковые губы и спортивная фигура. Она занималась гимнастикой, у нее были все шансы попасть в Олимпийскую сборную, но мама забеременела мной.

– Но она выбрала твоего отца, который работал в вашем поместье, – Маркус произносит это с особым пренебрежением. – Когда мы узнали, что Сьюзен ждет тебя, у твоего отца появился план. Он боялся гнева мистера Ван дер Меер и предложил Сьюзен бежать, но им нужны были деньги. Генри благодаря детству, проведенному в приютах и приемных семьях, научился хитрить, выходить чистым из воды. Так он придумал ограбить ювелирный магазин, в котором иногда подрабатывал. Я – идиот полнейший – решил помочь другу стать счастливыми, рассказал, как отключить камеры и систему безопасности, а сам ждал его в машине на противоположной улице. Потом… Слушай, я понимаю, что Генри твой отец и все такое, но для него были важны только он сам и его шкура.

– Поверь, я это прекрасно знаю и даже не подумаю защищать его, – убеждаю я Маркуса.

Он, успокоившись, делает паузу, чтобы перевести дыхание.

– Нас все-таки заметили и вызвали полицию, – продолжает мужчина. – Мы не успели бы убежать, и Генри это понимал, поэтому он с половиной добычи побежал наутек, перед этим заперев автомобиль.

Я невольно ахаю. Я всегда знала, что отец был меркантильным эгоистом, но так подставить друга… Он даже не дал Маркусу шанс убежать. Боже мой…

– Тебя посадили? – спрашиваю я.

Такое, вряд ли, могло произойти. Маркус из богатой семьи, а они не любят, когда их репутация портится, поэтому выплачивают залог или дают взятки. Я подумала о тюрьме лишь из-за шрамов: в колониях часто происходят драки. Шрамы могут быть и не такими старыми, но чутье подсказывает мне, что его довольно мрачные татуировки – попытка скрыть белые отметины. А прятать последствия охоты бессмысленно.

– Нет, отец вытащил меня, – голос Маркуса срывается на рык. Что-то точно произошло после ограбления, и именно это заставило его ненавидеть моего отца. Не подстава и предательство, а нечто, связанное с его семьей, с его отцом. – Лучше бы я отсидел. Генри обрек меня на ад, в котором я до сих пор варюсь.

Напряженное молчание заполняет гостиную, я не могу пошевелиться и просто продолжаю смотреть на Маркуса. Наши глаза встречаются, и я затаиваю дыхание. Хочу извиниться, сказать, что мой отец был ничтожество, попросить прощение за него и за то, что он пережил. Грудь Маркуса часто вздымается после неприятного разговора. Ненавижу жалость, но не могу не чувствовать ее к нему. Мои руки медленно тянутся к Маркусу. Я хочу его обнять. Люди же делают это, когда кому-то плохо? Он добр ко мне, несмотря на заслуженную ненависть к моей семье.

Но Маркус не позволяет мне этого сделать. Перехватывает мои руки, сжав запястья, кладет их на диван и уходит, ничего не сказав и оставив меня в полном замешательстве.

Глава 8

Кривая Лоренца – важная тема для будущих экономистов, и на бизнес-курсах в школе она была моей любимой, но сейчас я готова ползти на стены от нежелания рисовать очередной график на клетчатых листах тетради. Опускаю голову на кухонный стол, обреченно глядя на экран макбука. Моя голова совершенно не настроена на работу, потому что она забита лишь мыслями о Маркусе и его прошлом. В какой-то мере нашем прошлом. Если бы не я, отец бы не решил ограбить магазин и не подставил Маркуса, верного друга, который был готов свернуть горы ради него. Получается, я виновата в этом? Маркуса мучают травмы прошлого из-за меня? Может быть, моя вина и в печальной судьбе родителей? Вдруг дедушка и бабушка настояли бы на их разрыве или отец сам бросил бы маму?

Слишком много «если» и «бы». Все равно у меня нет машины времени, и изменить я ничего не могу. Хотя ядовитое чувство вины кольнуло сердце. Глупо же, да?

По кафельному светло-коричневому полу шлепают босые ноги. Открываю щеку со стола, на котором я разбросала все свои вещи для учебы, и вижу Маркуса с обнаженным торсом. С плеча свисает грязная футболка, грудь покрыта маленькими капельками пота. Одна горошинка вздрагивает и стекает вниз, стремительно направляясь к V-образной линии. Мои глаза следят за влажным следом на резко очерченном прессе и останавливаются на стройных мускулистых бедрах. Маркус одет лишь в очень старые голубые джинсы с протёртыми почти до дыр коленями. Плечи испачканы в чём-то белом, волосы стянуты резинкой на затылке. Мужчина часто дышит и вы-глядит измождённым. Чем он занимается? Маркус проходит мимо, не глядя на меня, приближается к ящикам под раковиной, громко роется в нем и достает оттуда две банки с краской и кисти.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, но Маркус молчит. – Маркус?

Мужчина, не поднимая глаз, все же отвечает:

– Надо покрасить стены на чердаке.

На чердаке за почти месяц, проведенный в доме Маркуса, я ни разу не была на чердаке. Вроде там находится спортзал, но у меня со спортом отношения никогда не ладились, поэтому я даже не интересовалась тренажерами. Закрываю тетрадь и макбук и встаю со стула.

– Я готова, – сообщаю Маркусу. На мне подходящая одежда, да и делать задания не хочу.

Он хмурит брови, и наконец наши взгляды встречаются.

– К чему ты готова? – уточняет он.

Что-то блестит у него на языке, когда Маркус размыкает губы. Это сережка? Не видела раньше, что у него проколот язык. Захотелось увидеть его украшение.

– Помочь тебе, – объясняю я, – мне все равно нечем заняться.

Маркус задумывается, взяв краску, идет на выход и через плечо бросает:

– Забери волосы, в ящике моя бандана есть.

Не скрывая улыбку, выполняю его указ и бегу на помощь.

Добавляю побольше коричневого оттенка в банку, и получается цвет кофе с молоком. У Маркуса любовь к монохромному интерьеру, но это совсем не плохо. С зелеными деталями обстановка напоминает лесную глушь, камины, выложенные из камня, добавляют уюта.

Чердак Маркуса не склад вещей, а обустроенный по последнему слову техники спортивный зал. Тренажеры, названия которых я даже узнавать не хочу, накрыты прозрачной пленкой, стены уже отштукатурены и готовы к покраске. Треугольная крыша не делает помещение меньше. Большое деревянное окно открывает вид на вершины деревьев и крыши зданий в Джексоне. С такой панорамой я бы обустроила здесь маленькую библиотеку или кинозал, но точно не место, где надо потеть и сжигать калории. В пансионах я всегда прогуливала уроки тенниса, запиралась в раздевалке и читала книги о любви. Мои максимальные навыки в спорте – занятия по растяжке.

Маркус разливает краску по палитре, обмакивает валик и проводит по белой стене, показывая мне, как красить стены. У мужчины цвет ровно ложится без проплешин, но у меня получается не очень. Пробую еще раз, но прокрашивается все равно пятнами. Откладываю валик и беру кисть. Может быть, с ней работа пойдет лучше. Ворсинки лучше разносят цвет, но медленнее. Обидно, потому что с рисованием у меня всегда было хорошо. Хотя Маркус архитектор, а я срисовывала принцесс Дисней с плакатов.

Работать в тишине скучно и напряженно. Айпод разрядился еще прошлой ночью, а телефон остался на кухне. Мысли невольно опять возвращаются к разговору с Маркусом, а рядом с ним думать об этом неловко. В животе скручивается узел вины, а потом я начинаю винить себя за свой идиотизм. Сгусток клеток точно не заставлял моего отца ничего делать. Мы стоим на небольшом расстоянии, и Маркус изредка смотрит, как я выполняю работу. Он не надел футболку, позволив мне видеть его голый блестящий от пота торс. Стараюсь не подсматривать, но боковым зрением улавливаю каждое его движение.

Решаю прервать тишину и спрашиваю:

– Давно у тебя проколот язык?

Валик Маркуса замирает на несколько секунд, но потом снова возвращается к окрашиванию стены. Мужчина откашливается, разминает шею и отвечает:

– Лет пятнадцать назад, после ухода из дома. Я снимал штангу, когда ездил в Нью-Йорк. Татуировки уже перебор для таких людей, как адвокатишка твоей семьи, а если бы он увидел пирсинг, то умер бы от сердечного приступа.

Я усмехаюсь, потому что это правда.

– У тебя еще есть сережки? – уточняю я.

Маркус оттягивает мочку правого уха и показывает три дырки. После отрыва от семьи он ушел в отрыв: и татуировки, и пирсинг. Не хватает только цветного ирокеза и байка. Надеялась, что Маркус тоже включится в разговор, но он продолжает молчать, как рыба, поэтому продолжаю:

– Я бы тоже хотела проколоть что-нибудь, но мне запрещали из-за школьной униформы. Нос, например.

Мужчина хмыкает. И что это значит?

– Ты уже большая девочка, можешь делать со своим телом все, что угодно.

Разворачиваюсь к Маркусу лицом, выхватываю у него валик. Меня бесит его молчаливость и то, что бегает от меня, как от чумы. Он непонимающе вскидывает брови. Надо что-то сказать, но вот что?

– Что-то случилось? – Маркус хватает ручку своего валика, но я крепко держусь за нее. – Хорошо, выговорись.

Выдыхаю, чтобы успокоить вихрь злобы и раздражения, притягиваю инструмент к груди и задаю мучивший меня вопрос:

– Я чем-то тебя обидела?

Маркус тоже тянет валик на себя. Мы будто играем в перетягивание каната. Мне нужно его внимание и его честную реакцию. Маркус устало прикрывает глаза, протирает лицо висящей на плече футболкой и делает глубокий вдох.

– Нет, просто обычно я не треплюсь с первыми встречными о своей никчемной жизни, – мужчина произносит это так пренебрежительно, что мне становится еще хуже. А то, как он назвал меня, окончательно подбивает мою уверенность. Все его поступки очень важны для меня, но как он воспринимал их? Просто спасал «даму в беде»?

Опускаю взгляд на пол, стараясь сдержать подступающие к глазам слезы. По приезде в Джексон я только и делаю, что пытаюсь сохранить свои эмоции под замком, где держала их последние годы. Смерть родителей или переезд к Маркусу словно открыли сейф с тем, что я скрывала даже от себя. Монтгомери замечает это и кладет ладонь на мою щеку, вырисовывая круги на коже.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – Маркус хрипло шепчет и привлекает меня в объятия.

От шока из моих легких вышибает весь воздух, а сердце бешено бьется о ребра. Он обнял меня, крепко и тепло. Одной рукой он забирает инструмент и обхватывает за спину, притягивая ближе к своей груди, а второй обвивает талию. Мой лоб упирается в его ключицу, Маркус зарывается носом в мои волосы на макушке, и мы замираем. Сквозь ткань футболки чувствую жар, исходящий от его пальцев. Спокойствие и облегчение обволакивают меня с головой, неприятная горесть бесследно пропадает. Сладкий аромат его голой кожи дурманит лучше, чем любой наркотик. Не хочу отрываться от Маркуса, его объятия слишком приятны. Мужчина целует меня в макушку, тихонько причмокнув. Этот жест не несет никакого скрытого подтекста – он очень невинный и нежный.

– Прости меня, хорошо? – хрипит Маркус.

Шмыгаю носом и киваю, продолжаю прижиматься лицом в твердые грудные мышцы.

– Продолжим? – предлагает он. – А то все испортим, и придется переделывать.

Нехотя я соглашаюсь и отстраняюсь, и мы берем в руки наши орудия. Становится так холодно и одиноко.

– Синоптики говорят, что гроз пока не будет, так что дорога до Джексона не опасна еще дней десять, – сообщает Маркус и, усмехнувшись, продолжает: – зря я скупил половину супермаркета.

Вспоминаю набитый до отказа холодильник и улыбаюсь, набирая на кисть краску.

– Слушай, животные не боятся… – не успеваю договорить, потому что большая клякса летит прямо на мою скулу и нос.

Поднимаю голову, рот Маркуса растягивается в огромной улыбке, и мужчина начинает хохотать. После продолжительного приступа смеха, за который он получил продолжительный испепеляющий взгляд, он присаживается на колени возле меня и футболкой стирает пятно с моего лица. Наши глаза встречаются – и я снова чувствую его руки, обхватившие мое тело в объятии. Хочу обратно прижаться к широкой груди, где мне было комфортно и тепло, как в нагревшемся океане в полдень.

– Не боятся грозы? – договаривает Маркус, и я киваю. – Боятся, но в амбаре более или менее тихо. Да и они привыкли.

Маркус заканчивает свою половину и принимается помогать мне. Мы быстро справляемся, за разговором работа идет быстрее, но мы все равно устаем и ложимся на пол. Перепачканные и утомленные. За окном уже сгущается сумерки, небо заполоняют звезды. Веки становятся тяжелыми, сознание – туманным.

– Хочу погулять в городе, – говорю я, устроившись под боком у Маркуса. Его грудь размеренно поднимается и опускается. Он с закрытыми глазами приобнимает меня за плечи и придвигает к себе, я для удобства кладу голову ему на живот. Не будь я такой уставшей, не решилась бы на такое. – Я сижу в доме затворницей.

Маркус громко зевает и отвечает:

– Обязательно съездим.

Слышу тихое посапывание и засыпаю.

Глава 9

Утром я проснулась в своей постели, хотя точно знаю, что мы с Маркусом уснули на полу на чердаке. Завтрак я провела в одиночестве: он так и не спустился. Вчера все наладилось, так я думала, но мы, похоже, вернулись к избеганию друг друга. Маркус так точно решил продолжить это делать. Конечно, я не уверена на сто процентов, поэтому ждала до самого вечера его выхода.

Но он не спустился, поэтому я пошла на поиски.

Закрытая дверь кабинета наталкивает меня на мысль, что Маркус занят работой. Отвлекать его, наверное, не стоит, но я должна выяснить, не сказала ли вчера лишнего. Тонированные стеклянные стены раздражают, потому что, находясь внутри, Маркус прекрасно видит меня, а вот я его – нет. Не могу прислониться ухом к двери, чтобы подслушать, и подсмотреть. Пройдя мимо бассейна, стучусь два раза в кабинет. Возможно, мое сознание играет со мной, но я чувствую взгляд Маркуса сквозь стену. Тот самый, пронзительный, загадочный, заставляющий меня нервничать и покрываться мурашками.

– Маркус, ты здесь? – в ответ лишь молчание. Прислушиваюсь – кажется, скрипнуло кресло. – Прости, что отвлекаю. Ты не хочешь съездить в город до гроз? Я бы хотела сходить в книжный.

Стучусь еще раз и окликаю мужчину.

– Я занят, – раздается недовольный голос Маркуса. – Ключи от пикапа в шкафчике в коридоре, если ты, конечно, умеешь водить.

Открываю рот, собираясь возмутиться, но сдерживаюсь и ухожу в свою спальню. Рассекаю комнату много раз, пытаясь успокоиться. Опять он отнесся ко мне как к неумелой кукле. Водить я умею и поеду одна в Джексон, перед этим наконец приведу себя в порядок. Половина моих вещей все еще находится в чемодане, чтобы в случае того, что Маркус вышвырнет меня отсюда, я могла бы быстро собраться. На улице слякоть и больше нет льда, поэтому достаю пару кожаных полуботинок на небольших устойчивых каблуках, которые надену вместо тех ужасных ботинок. Также прихватываю пальто, свободные голубые джинсы, бежевый вязаный кардиган, майку в тон и косметичку. Как же я соскучилась по макияжу! В ванной есть большое зеркало, там я и решаю накраситься, включив мой любимый плейлист. Пританцовывая, возвращаю лицу свежий вид. Тональный крем и консиллер выравнивают тон лица и скрывают синяки под глазами, закрепляю все пудрой, добавляю румяна, скульптор и хайлайтер – уже выгляжу, как здоровый человек. Причесываю прозрачным гелем густые брови с изгибом, подчеркиваю глазами холодными коричневыми тенями и тушью. Волосы распускаю и выпрямляю небольшой плойкой, привезенной из Лондона. Помада и парфюм волос утюжком служат последним штрихом.

Довольная смотрюсь в зеркало и улыбаюсь, двигая бедрами в такт играющей из динамиков телефона песни. Но мой танец прерывается из-за звонка в дверь. Вырубаю музыку и иду к входной двери, на придомовой дорожке стоит красивая женщина с рыжими огненными волосами, ниспадающими на плечи мелкими кудрями. На вид она немного младше Маркуса. По стилю она его полный близнец: кожаная косуха, джинсы, высокие ботинки на шнуровке. Для такой погоды незнакомка слишком легко одета: куртка расстегнута, майка короткая и показывает проколотый пупок и татуировку в виде бабочки. При этом черты лица нежные и мягкие с большими серыми глазами, женщина миниатюрная, хотя не похожа на безобидную малышку. Думаю, она сможет задать любому мужчине трепку. Незнакомка замечает меня и с интересом рассматривает меня, когда я открываю дверь.

– Привет, – здоровается она, махнув рукой. – Ты Мередит, да?

Я киваю.

– Впустишь меня? – на ее лице появляется добрая улыбка. От нее исходит невероятно теплая энергетика, я ее не знаю, но почему-то верю, что она хороший человек. Невольно мне тоже захотелось улыбнуться.