Ненасыть
– Да, я тоже видел. Мы туда не пойдем, – тихо бормочет Тимур.
Его карие глаза широко распахнуты. Он тоже хочет зайти.
Серый медленно поднимается, глядя в собственное отражение в чужих зрачках. Он почти не чувствует своего тела – его ведет даже не желание, а какое-то странное ощущение долга. Он обязан увидеть то, что скрывается в глубине кладбища. Его тянет туда, за глянцевыми черными крыльями и бусинами несчетных глаз.
– Запрета не было… Им все равно… – словно со стороны доносится его собственный голос.
– Не пойдем, я сказал! – орет Тимур и неожиданно ловкой подсечкой сбивает Серого с ног.
Злость вспыхивает так, словно он дерево, в которое вонзилась молния. Серый изворачивается, вскакивает, бьет и кричит. Ему хочется впиться в смуглое горло и душить до тех пор, пока оно не лопнет. Тимур не дает себя схватить и, зачерпнув рукой по скошенной копне, отвечает ударом. В воздухе мелькает длинный зеленый стебель с мясистыми листьями. Лицо обжигает неожиданно болючий удар. Серый отшатывается, хватается за щеку и сгибается. Ярость исчезает в мгновение ока, словно Тимур ее выбил.
– Все? Успокоился? – спрашивает тот настороженно.
Серый смущенно угукает. Глаза слезятся. Щека горит огнем.
– Извини, сам не понимаю, с чего это вдруг… Чем ты меня так?
Тимур растерянно смотрит на свою руку, бросает траву и чешет ладонь.
– Крапивой. Точно больше не хочется за птичками проследить?
– Откуда ты знаешь, что мне хотелось пойти за ними? – вяло спрашивает Серый.
Тимур смотрит на него, как на дурака.
– Я тут тоже сижу вообще-то. Не тупи.
– А… Ну да.
Серый опускается в тень и надевает шляпу, сброшенную в пылу схватки. Щека горит и зудит, мысли текут медленно, похожие на вязкий кисель. Идти на кладбище уже не хочется. Вообще не хочется шевелиться – только лежать под деревом и неторопливо покрываться мхом. А Тимур задумчиво чешет ладонь и продолжает:
– Моя бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, у них в деревне стая воронов над полем летела и увидела ребенка. Его не с кем было оставить, взяли с собой. Тот уснул, стая его за мертвого приняла – ну и… – Тимур не договорил, но по красноречивому перечеркиванию горла все и так становится ясно. – Когда прибежали, вороны до самого затылка глаза выклевали.
Серого передергивает:
– Фу!
– Угу. А эти птички, похоже, того… больные какие-то. Нормальные вороны так себя не ведут. На кладбище мы с тобой соваться не будем и других предупредим… – Тимур снова чешет ладонь и встает. – Ты не аллергик, нет? До пруда дойдешь? Тебе надо щеку вымыть.
– Дойду. Не аллергик, – коротко отвечает Серый и хватается за протянутую руку.
Они вместе добредают до берега пруда, зачерпывают неожиданно ледяную воду и умываются. Пока Серый полощет лицо, Тимур плюхает в воду футболку, выжимает ее и натягивает на тело с довольным вздохом.
– Видимо, тут подземные ключи бьют, вот и не греется. Жалко. Я искупаться хотел, – вздыхает он и задумчиво болтает ногой в воде. – Не, слишком холодная.
Серый выпрямляется и на противоположном берегу видит Зета. Тот стоит прямо напротив них и внимательно смотрит. Тимур тоже замечает хозяина и, сложив руки рупором, бодро кричит:
– Мы поняли, что на кладбище лучше не ходить! Вы не против, если мы остальных предупредим?
Зет медленно кивает, отворачивается и исчезает в роще.
– Значит, не против, – заключает Тимур и сладко потягивается. – Все-таки прикольные у нас соседи, да?
Серый молча берет косу. В близнецах он не видит ничего прикольного.
Они с Тимуром успевают накосить еще травы, когда к ним поднимается Олеся с сумкой на плече.
– Приветик, мальчики! А меня к вам с обедом послали. Серый, что это у тебя с лицом?
Серый смущенно чешет зудящую щеку и приставляет косу к ближайшему дереву.
– Да так… В крапиву случайно упал.
– Ага, – влезает Тимур. На его лицо наползает глуповатая улыбка. – А я рукой схватился. Между прочим, очень больно!
Олеся почти не слушает – она расстилает в теньке покрывало и выставляет на него термос, вилки и судочки с едой. Короткие волосы колышутся на легком ветру, на тонкой шее блестит испарина, из-под широкого выреза футболки выглядывают нежные ключицы. Тимур смотрит, как дурной. Серый толкает его в бок, чтобы тот не пялился так открыто, и снимает крышку с судочка. В ноздри бьет непередаваемый аромат жаренной с грибами картошки.
– Вот это класс! А грибы откуда? – восхищается Тимур.
– Из кладовки. Сушеные. Верочка нашла, она и готовила, – объясняет Олеся и наливает из термоса чай. – Я с вами, ладно? Достало всё считать.
– Что, так сложно? – сочувственно спрашивает Тимур и ненавязчиво подсаживается ближе.
Олеся согласно кивает, косясь на его маневр, но не отодвигается. Тимур млеет.
– Серый, твоя мама – просто зверь! Она что, бухгалтер? – продолжает она.
– Почти. Специалист по планированию, – криво улыбается Серый.
Пару минут все едят в тишине. Картошка необыкновенно вкусная, пахнет грибами так, что слюнки текут. Серый понятия не имел, что они могут быть такими. Он больше привык к консервам, а те немногие свежие шампиньоны, которые ему помнились, были никакими.
– Жуть! Так близко к кладбищу… – говорит Олеся, рассматривая памятники. – Разве это не вредно? Ну, трупный яд в земле, все такое…
– Верочка сказала, что, раз там растут деревья, значит, все нормально. Они типа всё в себя собирают, – отвечает Тимур и оживляется. – Кстати, насчет кладбища…
Серый слушает историю о Юфиме и воронах и с изумлением узнает, что хозяин, оказывается, бежал от кровожадной каркающей стаи. Вороны кружили над ним, голодные и злые, желали заклевать и полакомиться человечиной, но Юфим не дался и, героически отбившись метлой, скрылся в роще. Там его встретил Зет с большим динамиком и отогнал стаю инфразвуком.
– …Короче, на кладбище лучше не ходить, – заканчивает Тимур.
– Ну и бред! – фыркает Олеся. – Мог бы придумать что-нибудь поинтереснее.
– Да я честно! – оскорбляется Тимур. – Там правда опасная стая живет. Серый, подтверди!
– Он правду говорит, – кивает Серый.
– Тогда почему эти вороны не тронули вас, а? – ехидно спрашивает Олеся. – И Глашу?
– Не заметили, – уверенно отвечает Тимур.
– Ну-ну, – еще ехиднее тянет Олеся. – Конечно же, такую корову – и не заметили. И инфразвук, конечно, отпугивает только птиц, а коров не трогает. Хорош заливать, Тимур.
– Ладно, не было никакого инфразвука, – сдается Тимур. – Но в остальном все правда. На кладбище нельзя ходить.
– Ага, – Олеся уже смеется и ежится в притворном ужасе. – А то заклюют страшные во-ороны! Кого вы пытаетесь обмануть? Там же все чистое: ни перьев, ни помета, все аккуратно. Птицы всё загадили бы и растащили уже!
Тимур растерянно оглядывается на Серого. Тот беспомощно пожимает плечами. Олеся с хохотом встает.
– Ладно, я поняла, Тимур! Ты врешь, чтобы потом на моих глазах дойти до кладбища и показать, какой ты герой!
От такого выверта женской логики у Серого отвисает челюсть, а Тимур ошалело застывает. С его вилки срывается кусочек картошки и падает, пачкая покрывало.
– Чего?!
– Да-да! – Олеся сияет от своей догадки, довольная донельзя. – Но знаешь что, Тимур? Со мной такой детский развод не сработает! Я сейчас сама туда схожу!
– Стой!
Тимур спохватывается, дергается – и судочек летит в траву, еда рассыпается по земле. Олеся с хохотом уворачивается от его рук, перепрыгивает через подножку Серого и со всех ног припускает к воротам кладбища.
– Ой, дура… – тоскливо тянет Тимур и срывается следом. – Серый, следи за коровой!
Серый послушно опускается на покрывало и напряженно следит за погоней.
Олеся бежит со звонким хохотом, успевая дразнить. Она быстрая, юркая и очень выносливая – годы постоянного движения не прошли даром. Тимур пытается схватить, но не успевает – он полдня махал тяжелой косой. Она же свежа и полна сил. По ее мнению, это флирт, шутка. Кладбищенские ворота всё ближе. Серый смотрит во все глаза, забыв обо всем на свете, и прикусывает палец.
– Пожалуйста, пусть она не добежит, – срывается с губ нервный шепот. – Пусть как-нибудь… Что-нибудь…
– Со-оловей мой… Со-оловей…
Тихое пение раздается почти над самым ухом. Серый подскакивает от неожиданности и оборачивается. Зет сидит рядом с ним и с хитрой улыбкой пьет забытый Олесей чай. Темные волосы прихвачены алой лентой, на кружевном воротнике блестит россыпь жемчужного бисера. И в целом хозяин аккуратен и красив почти до безобразия.
У Серого сам собой открывается рот. Как близнец умудрился подкрасться так близко и незаметно?
А Зет прикладывает палец к своей улыбке – мол, тихо! – и, сделав глоток из чашки, снова тихо тянет:
– Со-оловей мой… Со-оловей…
В ту же минуту раздается возмущенная птичья трель и вопль Олеси:
– Что за?!.
Серый поворачивает голову, чтобы увидеть, как Олеся тормозит на полпути и прыгает, пытаясь отогнать небольшую серую птичку. Птичка не отгоняется и с отчаянностью камикадзе пикирует на белобрысую макушку, ловко проскальзывая между руками. От ударов маленького клюва Олеся ойкает, верещит и петляет уже от кладбища, назад, к Тимуру:
– Ай! Ой! Убери от меня эту бешеную птицу!
Бешеная птица кружит над ее головой, закладывает лихие виражи и с точностью бомбардировщика выпускает снаряд. Бомба попадает точно в цель, разбрызгивается по светлым волосам, и птичка с чувством выполненного долга улетает, напоследок издав торжествующую трель. Олеся краснеет, словно вареный рак, от злобы ее лицо надувается, перекашивается и становится похожим на морду суслика. Тимур сгибается от хохота. Серый тоже не выдерживает и прыскает в кулак.
– Голосистый со-оловей! – под боком напевает Зет и довольно жмурится, точь-в-точь кот, стащивший со стола огромный кусок мяса и успешно сожравший его в одну харю.
Тимур ржет во весь голос, напрочь забыв о воронах. Со стороны кладбища Серому чудятся осуждающие взгляды. Еще никто никогда не нарушал покой мертвецов так бесцеремонно.
– Не смешно! – визжит Олеся. – Заткнись!
– Прости-прости, конечно, не смешно, – кивает Тимур и сжимает губы, но хохот предательски рвется из него и выдает с головой. – Пошли к пруду. Тебе надо вымыть голову.
– Дебил! – не успокаивается Олеся и чисто по-женски заключает: – Это ты во всем виноват!
– Я-то тут с какого бока? – изумляется Тимур. – Сама побежала, сама птицу разозлила…
– Если бы ты не хотел, я бы сюда не побежала! Нечего было меня подбивать! А теперь всё, – гордо выдает Олеся и с видом оскорбленной принцессы огибает обалдевшего Тимура.
Тот крякает и, глядя ей в спину, с обреченным вздохом плетется следом.
– Нам с братом тоже не повезло с женщинами, – говорит Зет. – Да, соловушка моя?
Ему на плечо опускается та самая боевая птичка. Он со смешком чешет ее под клювом, одним глотком допивает чай и встает, напоследок подмигнув Серому, и вновь прижимает палец к губам. Соловей на его плече взмахивает крыльями, теряя равновесие, но сидит и не собирается улетать.
– Я исполнил вашу просьбу. Вы же не пожалуетесь Юфиму Ксеньевичу, что я подшутил над его любимцами, Сергей Алексеевич?
Серый уже даже не удивляется и кивает.
– Может быть, вы хотите попросить еще о чем-то? – улыбается Зет.
– Нет… Хотя постойте! – спохватывается Серый. – Я могу попросить не для себя?
– Слушаю.
Зет наклоняет голову набок и, не теряя улыбки, смотрит остро, пронзительно. Серого пробирает до самых печенок от этого взгляда. Он теряется и неуверенно бормочет:
– Нам бы пчел… Ну, мед которые… Для Верочки и ее мужа… Они давно хотели. Пасека есть, а пчел нет…
Миг – и Зет вновь доволен и весел.
– Хорошо. Будьте добры, подготовьте улья, – спокойно кивает он и, зачем-то взглянув на солнце, добавляет: – Предположим, к завтрашнему утру. Не забудьте о благодарности, Сергей Алексеевич.
– К-конечно!
Серый кивает, пытаясь унять дрожь.
А Зет растворяется между деревьями так быстро, что его не успевают заметить ни Олеся, ни Тимур.
Глава 6
– Говоришь, просто попросил? – Михась чешет ужаленную руку и недоверчиво щурится на Серого.
Серый отводит взгляд и кривит рот в нервной усмешке. Он, наивный семнадцатилетний мальчик, думал, что Зет все обставит по-человечески: придет вместе со своим братом, принесет рой в какой-нибудь таре, поздоровается, попьет чаю… Он даже сказал Михасю. Они три часа после ужина готовили улья, но ни Юфим, ни Зет не пришли. Разочарованный Михась лег спать, а утром их всех разбудил его вопль. Вопль ужаленного во все места человека, который обрел свое счастье.
И теперь они стоят у окна и смотрят, как из хозяйской рощи летит рой и заселяется на соседский участок, на пасеку. Михась трясет опухшей рукой. Верочка поглаживает живот. Мама с Прапором хмуро переглядываются. Олеся испуганно жмется в угол – насекомые ей не нравятся. Серый смущенно ковыряет пальцем подоконник. Один Тимур в восторге.
– Так… Гипноз – это понятно, – говорит Прапор. – Попросил у хозяев пчел – это тоже понятно. Пчелы были в хозяйской роще – это тоже укладывается в рамки… Но как, черт возьми, эти двое послали пчел сюда?!
– Подкрались ночью и обрызгали улья каким-нибудь особо пахучим сиропом? – предполагает Верочка. – Ведь уже не проверить.
Мама согласно кивает. Открывать и проверять ящики в разгар заселения пчел никто из них не собирается.
– Но зачем мистификация? – удивляется Прапор.
Тимур звонко смеется:
– А просто так, чисто поржать! – и хитро косится на Серого.
Серый рассматривает подоконник и молчит, не мешая придумывать объяснения, потому что – а что говорить? Он сам ничего не знает. Догадки к делу не пришьешь. И так вчера никто не поверил в историю про воронью стаю. Олеся вообще обиделась непонятно на что. Куда уж им рассказывать про исполнение в прямом смысле любых просьб?
– Ну, как бы там ни было, а теперь у нас есть пчелы! И теперь они будут давать мед! – Михась радостно потирает руки. – Олесечка, милая, не переживай, улья будут стоять далеко, в соседнем огороде. Как только пчелы уснут, мы их перетащим.
– Какая разница? – капризно морщится Олеся. – Они все равно будут кусаться, а у меня аллергия!
– Не будут, – отмахивается Михась. – Они не полетят сюда, тут же нечего есть! Они на луг полетят и в рощу, к цветам, за нектаром. Главное, сегодня их не раздражать и к ульям не подходить. Пусть привыкнут к жилью.
Олеся надувается, достает из шкафчика аптечку и мрачно рассовывает по карманам антигистаминные средства. Серый чувствует укол совести. Он понятия не имел, что у нее аллергия на пчелиные укусы. Но просьбу назад не переиграть – пчелы уже прилетели, и остальные чуть не прыгают от радости. Серый украдкой любуется Верочкой и вздыхает. Чужая проблема вылетает из головы от одного взгляда на ее сияющее лицо. Улыбка Верочки определенно ценнее какой-то там Олеси. Пусть за нее у Тимура голова болит. В конце концов, Олеся ему нравится, а не Серому.
В тот день они только выпускают кур в загон да провожают Глашу к пруду на выпас, попутно накосив еще травы. Впрочем, в доме тоже скучать не приходится – дел целое море. Например, нужно подшить найденную одежду. Машинок нет, приходится делать это вручную. Не присоединяется только Прапор – он находит столярные инструменты, обустраивает себе мастерскую и на пробу выстругивает подставку для книг. Тимур первым откладывает шитье, торжественно выносит в гостиную виолончель и ставит на пахнущий стружкой подарок тетрадку с нотами.
– Все три года с собой носил! – хвастается он, делая вид, что обращается к Серому, но его взгляд предательски косит на сидящую в углу Олесю. Тимур оглаживает страницы и добавляет пафосным тоном: – Ведь это наше великое наследие. Мы обязаны его сохранить и передать знание следующим поколениям. Классика облагораживает душу!
Серый кивает, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. Мама и Верочка переглядываются с хитрыми улыбками, но молчат и кивают.
Музыка играет долго. Несколько раз Тимур сбивается, начинает заново, но все равно у него получается очень красиво. Верочка мечтательно улыбается, и она такая красивая и домашняя с шитьем в руках, что у Серого не получается не смотреть на нее. Но Верочке не до семнадцатилетнего мальчишки – она улыбается мужу, и от их переглядываний Серому становится грустно.
– Всё, концерт окончен! – командует Михась в какой-то момент. – Цветы закрылись, пчелы уснули. Можно переносить улья!
Смычок с недовольным взвизгом соскальзывает со струн.
– Чур, без меня! – быстро говорит Тимур и тычет пальцем в сторону Серого. – Пусть он идет!
Михась хмурится.
– Вообще-то я всех мужиков зову. И тебя тоже. Или ты хочешь, чтобы Олесю закусали? У нее аллергия, ты помнишь?
– Я занят! У меня Чайковский, – безапелляционно заявляет Тимур и, надменно вздернув нос, вновь отворачивается к нотам.
– Да, он занят! – вскидывается Олеся, на секунду отрываясь от своих брюк.
– Пусть остается! – поддакивает мама.
Михася их единодушие не устраивает. Причем до такой степени, что лицо краснеет от гнева, а изо рта выливается поток отборной брани. Почему вдруг безобидное нежелание вызывает такую бурную реакцию, Серый не понимает, но то, что Михась готов расколотить что-нибудь, видно невооруженным взглядом. А Тимур не собирается уступать и смотрит со своей фирменной наглой ухмылкой, чем подливает масла в огонь.
– Пусть играет, правда, – быстро говорит Серый. – Под музыку интереснее же таскать. И дамам нравится.
– Нравится, нравится. Пусть останется, – кивает Верочка и, сложив губки бантиком, жалобно смотрит на мужа. Тот захлопывает рот и тяжело дышит. Видимо, отказать беременной жене ему не позволяет совесть. Но сдерживать ярость Михасю нелегко – его руки сжимаются в кулаки, а глаза белеют.
Серому даже хочется отступить на пару шагов. Михась выглядит так, словно мечтает разорвать Тимура.
– Миша, отставить! – вмешивается Прапор и чуть ли не выталкивает его в коридор. – Давай, успокаивайся. Пусть Тимка играет. Что, мы без него не справимся? Мы не безрукие инвалиды и не старики! А Верочка порадуется, ей полезно классику слушать. Говорят, от классики рождаются умные дети. Ты же не откажешь жене, в самом деле?
– Нет, – бормочет Михась и глубоко дышит, беря себя в руки. – Верочке – ни в чем не откажу.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно заключает Прапор и машет Серому рукой. – А ты быстро за нами!
– Тимур, сыграешь вальс? – спрашивает мама.
– Не вопрос!
Довольный Тимур переворачивает страницу, и под смутно знакомую мелодию Серый с Прапором и Михасем идут таскать улья на другой конец улицы, в заросший сад того самого дома, который разделен границей пополам. Этот дом не подходит для жизни, но зато у него сохранилась бытовка, у забора растут роскошные кусты акации, а весь огород порос полевыми цветами. И все это великолепие находится достаточно далеко от их дома. Пчелы не будут залетать к ним во двор, а значит, не покусают Олесю.
Ящики тяжелые, переносить их нужно плавно и осторожно, чтобы не открывались отверстия. С Тимуром они бы справились быстрее, но он занят, и времени и сил уходит гораздо больше.
Да еще Михась снова заводится, едва ступает за порог:
– Виолончель у него! Чайковский, видите ли! Лапки, в царя мать! Ну я его…
– Михась, сосредоточься на ульях, – строго говорит Прапор. – Ты сейчас пчел растрясешь.
– Нет, Прапор, ты же видел, как он нос задрал! Будут мне тут всякие малолетки указывать…
– Михась, ты поставишь его на место потом, – отрезает Прапор. – А пока пусть сидит и радует девочек. Девочкам надо радоваться. Да?
– Да, конечно. Девочкам надо радоваться. Их пугать нельзя, – соглашается Михась и замолкает, глубоко вздохнув.
Серый сопит и не спорит, хотя считает, что Тимур заслужил свободный вечер в компании любимого инструмента и Олеси. Олесе явно нравится его музыка. Чем еще завоевать сердце этой королевны, если не Чайковским?
Когда последний улей встает на новое место, Серый, Прапор и Михась садятся на землю и долго дышат. К ним летит дымчатое облако рыжей хмари, останавливается у черной крапивы, густеет, становясь похожим на водную гладь, и бессильно скользит вдоль невидимой стены в сторону деревни. Серый не двигается с места и наблюдает за явлением почти с академическим интересом.
– Все-таки странное это место… – задумчиво говорит Прапор и наклоняется к черной траве. Та в сумерках утрачивает голубоватый отблеск и приобретает неопределенный, серовато-пурпурно-синий цвет. – Может, хмарь отпугивает эта трава?
– Но у ворот-то она не растет, – возражает Михась.
– Может, близнецы ее выкосили, а для хмари достаточно корней? – предполагает Прапор.
Михась срывает один листок, нюхает его и рассматривает стебель.
– На запах и вид – крапива как крапива, только черная…
– Ты ее еще пожуй, – насмешливо предлагает Прапор.
– Ага, счас! – Михась тут же отшатывается и выбрасывает листок. – Чтобы у меня потом копыта выросли? Хотя… – по его губам пробегает нехорошая ухмылка. – Накормлю Тимура и посмотрю, что будет.
– Отрадно видеть вас такими веселыми, – раздается негромкий голос позади.
Серый подскакивает от неожиданности. Прапор отпрыгивает на добрых два шага. Михась же, наоборот, подрывается навстречу звуку, выхватывая нож. Но это всего лишь Зет. По своему обыкновению, он подкрался незаметно и неслышно и теперь с пакостной улыбкой любуется их испугом. На нож – ноль внимания.
– Здравствуйте, Зет Геркевич, – остывая, буркает Михась и прячет оружие обратно в карман своих военных штанов.
– Вы так больше не подкрадывайтесь, а то мы и метнуть можем, – выдыхает Прапор.
– И даже попасть, – добавляет Михась.
– О, если вы в меня попадете, мой брат пожмет вам руку, – безмятежно говорит Зет.
– Юфим Ксеньевич? – изумляется Серый.
– Нет, у нас есть и другие братья, – отмахивается Зет. – Сергей Алексеевич, ваша просьба исполнена, я жду благодарности.
Серый растерянно хлопает глазами.
– Э-э… Спасибо?
Зет цокает языком.
– Какая досада, этого недостаточно!
– Чего? – возмущается Михась, и его рука вновь ползет к ножу. – Недостаточно? А чего будет достаточно?
– Кстати, как вы прислали пчел? – спохватывается Прапор.
Но Зет смотрит только на Серого и снисходительно ждет.
– Я не знаю, как вас благодарить, – признается Серый, стараясь не показывать, как ему неуютно от неподвижного опасного взгляда. У него вновь звенит в ушах и ведет голову, а мир становится ярче и красивее. Судя по тому, как Михась застывает, забыв про нож, а Прапор старательно отворачивается от Зета и трет уши, не у него одного. – Может, вам нужна какая-то помощь? Я готов, честно.
– Хорошо, – почти напевает Зет: – Тогда сейчас вы пойдете со мной, Сергей Алексеевич. Не волнуйтесь, работа не займет много времени. Мое гостеприимство не выдержит дольше суток. Прошу за мной, Сергей Алексеевич, – и небрежно бросает для Михася и Прапора: – Вам же до свидания.
Он спокойно, не оглядываясь, идет в сумеречную рощу, абсолютно уверенный в том, что Серый пойдет за ним, а Прапор и Михась не остановят. Серый идет, чувствуя себя как та сказочная девочка, которая бегала за кроликом. Кажется, ее звали Алиса?
Под ногами шуршит трава, хрустят ветки. Ноги не заплетаются лишь потому, что тело ощущается очень легким и эфемерным. От ароматного лесного воздуха, от стрекотания кузнечиков и сумеречной прохлады Серый сам себе кажется воздушным шариком. Лишь Зет, твердый, несгибаемый и сказочный, удерживает его от полета в небо.
Они огибают пруд, в котором сияет Млечный Путь. Серый смотрит на небо и пьяно хихикает.
– Это кажущееся отражение кажущейся луны…
– Что? – оборачивается Зет. Он улыбается.
– Отражение… – Серый тыкает пальцем в воду. – И небо. Они не совпадают.
Зет смотрит и, хмыкнув, идет дальше.
– Отчего же они должны?
– Ну… Так было всегда? – неуверенно говорит Серый.
Всегда… Это слишком далеко и непонятно. Он пытается вспомнить, откуда знает о законе отражений, но в голове стоят тьма и туман, словно до Зета и Юфима ничего не существовало.
– Так было до сошествия хмари. Сейчас же все смешалось, и мы вновь начинаем с самого начала, – следует ответ.
Серый ничего не понимает, но ему и не надо. Волшебная роща расступается, и они вспархивают на крыльцо усадьбы. Дверь перед ними открывается сама собой, на потолке вспыхивает тусклый желтый свет. Хрустальная люстра окунает холл в игру странных бликов и теней. Серый делает несколько шагов по шахматному полу и замирает. Усадьба все та же, но он не помнит ни широкой лестницы на второй этаж, ни этой черно-белой плитки на полу, ни вот этого лазурного цвета стен.
Юфим встречает их на самом верху лестницы, держась за перила. Он в шелковой пижаме и небрежно распахнутом восточном халате. Лицо, все еще нездорово бледное, при появлении Зета освещает слабая улыбка.